Я покачала головой, пораженная тем, как она может ничего не чувствовать и не понимать. Ничто плохое никогда не касалось моей сестры. На миг меня пронзила острая зависть.
– Нет, Джоанна не ждет ребенка, – сказал мой отец. – Боюсь, дело куда серьезнее.
Минуту я задавалась вопросом о том, что может быть серьезнее ребенка. Интересно, позволит ли он когда-нибудь моему ребенку называть его дедушкой? Калеб сидел рядом со мной напряженный. Когда мой папочка упомянул ребенка, Калеб сжал мою руку.
Говоря, мой отец смотрел на Калеба. Так бывало всегда. Если в комнате находился мужчина, он смотрел только на него – даже если собирался сообщить своим жене и дочери, что он скоро умрет.
Я слушала его речь, сжимая руку моего мужа, как будто только это не давало мне потерять рассудок. Несмотря на мою злость на моего отца, я надеялась, что он не очень пострадает. Хотя возможно ли это после того, что он натворил?
Он рассказал нам о клинических испытаниях, и когда признался в фальсификации их результатов, Калеб напрягся еще больше. Закончив свой рассказ, мой папочка нанес мне удар под дых.
– Мне было предъявлено обвинение. Также они собираются заняться Джоанной.
Калеб вскочил на ноги.
– Что? При чем тут Леа?
– Ее подпись стоит на всех бумагах. Никакие испытания не могли проводиться без ее подписи. Как и выпуск препарата в продажу.
Я издала сдавленный звук, свидетельствующий о страхе. Калеб взглянул на меня, его янтарные глаза горели. Он сощурил их.
– Это правда? Ты знала о том, что происходило?
Я покачала головой.
– Нет, я просто подписывала то, что он говорил мне подписывать. Мне ничего не было известно об истинных результатах.
Он снова повернулся к моему отцу.
– Вы скажете им… – Он ткнул пальцем.
Думаю, прежде я никогда не видела, чтобы Калеб тыкал в сторону кого-то пальцем.
Мой отец уже качал головой.
– Это ничего не изменит, Калеб.
В этот миг я поняла свою истинную ценность для него. Монетка в один цент – грязный металлический кружок, закатившийся под холодильник и лежащий там между сморщенной виноградиной и неизвестно чьим волосом – вот чем я была для него. Единственное, для чего я была нужна ему, это для того, чтобы использовать меня, когда он не справился.
Черт. Черт-черт-черт.
Голос Калеба сделался похож на звук камнедробилки. Я не могла разобрать, что он говорит, пока не стало слишком поздно. Я различила слова: она же твоя дочь, после чего он бросился вперед. На лице моего отца отразился шок, когда мой прекрасный муж впечатал в него кулак, нанеся удар, который наверняка одобрил бы даже Майк Тайсон. Мои сестра и мать начали вопить. Я заткнула уши. Можно было подумать, что они никогда не видели, как мужчину ставят на место. Мне хотелось, чтобы Калеб двинул его еще раз, главным образом за то, что он не любил меня, но также за то, что теперь я оказалась в катастрофическом положении.
– Калеб! – Я схватила его и потянула назад. Он все еще тянулся к моему отцу, как будто хотел ударить его снова. – Пойдем. Я хочу уйти отсюда.
На челюсти Калеба вздулись желваки. Он схватил меня за руку. Мой отец, великий Чарльз Остин Смит, лежал навзничь на диване, прижав пальцы к носу, из которого шла кровь, и лицо его имело цвет сырой говяжьей печенки. Прежде чем мы вышли вон, я остановилась. Мое дыхание было таким же учащенным, как и биение моего сердца. Калеб вопросительно посмотрел на меня, и я покачала головой. И повернулась к моей семье. Мои мать и сестра наклонились над окровавленным лицом моего отца. Глаза моей матери были полны страха, и она пыталась вытереть кровь полотняной салфеткой. Моя сестра все повторяла и повторяла: «Папа», не переставая плакать. Я глядела на них, и мне было противно и страшно. Впервые мне не хотелось быть частью их семьи, частью этой испуганной троицы.
– Папа? – Он поднял голову, и его налитые кровью глаза уставились на меня. Мои мать и сестра перестали выть и тоже посмотрели на меня. – Папа, – повторила я. – Я больше никогда не назову тебя так. Скорее всего, тебе все равно, но это меня не волнует, потому что мне тоже плевать. Лучше быть незаконной дочерью проститутки, чем делить твою кровь.
Калеб сжал мою руку, и мы вышли вон.
Два дня спустя он умер.
Глава 29
Я начинаю мониторить аккаунт Кэмми на Фейсбуке. Честное слово, эта тупая блондинка только и делает, что постит фотки своего обеда.
Вот черт.
Я продолжаю надеяться обнаружить на ее страничке что-нибудь о Калебе или об этой шлюхе Оливии. Я авторизуюсь на своем аккаунте, которым почти не пользуюсь, и ввожу имя Кэмми. Мне хочется посмотреть, запостила ли она фотки с вечеринки по случаю дня рождения Оливии. Я хочу понять, приходил ли туда Калеб. Это глупо, говорю я себе. Ведь Оливия замужем за этим сексуальным Ганди. Калеба никак не могли туда пригласить. Но я все равно просматриваю все фотки, ища изображения его рук, ног или волос. Но нахожу только фото Оливии. Кто-то сфотографировал, как она приходит на эту вечеринку-сюрприз. Ее рот раскрыт, и, если не знать, в чем дело, можно было бы подумать, что кто-то направил на нее пистолет, а не закричал: «С днем рождения».
На ней надеты облегающие джинсы и такая же облегающая блузка. Я фыркаю, просматривая эти картинки. Оливия, обнимающая Ноя, Оливия, смеющаяся вместе с Кэмми, Оливия, задувающая свечи на своем именинном торте, Оливия, стреляющая в кого-то из водяного пистолета, Оливия, которую сталкивают в бассейн…
На последней фотке Оливия разворачивает подарок. Она сидит на стуле, и на коленях у нее стоит открытая коробка. Но вид у нее отнюдь не счастливый. Ее брови сдвинуты, губы искривлены. Я вглядываюсь в коробку, пытаюсь разобрать, что в ней лежит, но видна только синяя бумага с металлическим отливом. Подпись Кэмми под этой фоткой гласит: «Я не знаю, от кого пришел этот подарок. Признайся, или ты не получишь благодарственную открытку».
Я смотрю на коробку с подозрением. Что же могло быть внутри, если на ее лице отразился такой ужас? Я перехожу к следующим фоткам, но Оливии на них нет. Как будто, открыв ту коробку, она испарилась. Я сую в рот едва оттаявшую резаную морковку. И иду искать Сэма. Я нахожу его в детской, он складывает выстиранное белье. Ребенок находится у Калеба, но Сэм все равно приходит, чтобы помогать мне жить.
– Ты же был на той вечеринке, да?
– На какой вечеринке? – Он выдвигает ящик, кладет в него стопку детских комбинезончиков и задвигает его, не глядя на меня.
– На дне рождения Оливии, Сэм. – Его взгляд перемещается с моих сложенных на груди рук на мою ногу, постукивающую по полу.
– Я не стану потакать твоему стремлению следить за каждым ее шагом.
– Что было в синей коробке, которую Оливия открыла?
Взгляд Сэма быстро перескакивает на мое лицо.
– Откуда ты это знаешь?
– Я зашла на… э-э… Фейсбук.
Сэм качает головой.
– Не знаю. К этой коробке не была приложена карточка. Она заглянула в коробку и сразу побежала в дом. Больше я ее не видел. Думаю, Ной отвез ее домой.
– А что произошло с коробкой? – Не знаю, почему это мне так интересно.
– Думаю, она у Кэмми.
Я сжимаю его руку выше локтя.
– Спроси ее, что там.
Он стряхивает мою руку, и его лоб прорезают три глубокие морщины. Я указываю на них.
– Тебе надо подумать об инъекциях ботокса, чтобы избавиться от этих морщин на твоем лбу.
– Я не стану потворствовать твоей одержимости Оливией.
– Ничего я ею не одержима, – возражаю я. – Мне просто хочется позлорадствовать.
– Разве ты и Нэнси сделали недостаточно, чтобы унизить Оливию?
Я морщу нос. Мне никогда не надоест унижать ее. Этой сучке надо повесить на спину табличку: «Белая шваль, крадущая чужих парней».
– Ты можешь говорить что тебе угодно, Сэм, но она не пыталась разрушить твою жизнь.
Я иду в гостиную, когда до моих ушей долетает его ответ.
– Насколько мне известно, твою жизнь она спасла.
Я резко разворачиваюсь и со злостью смотрю на него. Это ложь, полнейшая ложь. Мне осточертело, что все заставляют меня испытывать признательность к этой хитрой суке за то, что мог бы сделать любой. Я могла бы нанять любого адвоката, какого бы захотела. Оливия была навязана мне.
– Это сказала тебе Кэмми?
Он ставит в шкафчик последнюю чистую бутылочку и поворачивается ко мне лицом.
– Разве это не правда? Разве она не взялась за твое дело и не выиграла его?
– Я тебя умоляю! Это была ее работа.
Я уже и так бледна, но, когда кто-то задает мне этот вопрос, например, моя мать, моя сестра, мои подруги… я всегда чувствую, как от моего лица отливает вся кровь.
Почему она взялась за мое дело? Потому что об этом ее попросил Калеб. Почему он попросил ее сделать это? Поначалу я думала, что это произошло потому, что она обманула его. Он играл на ее чувстве вины, заставлял ее заплатить за ее обман, принудив защищать в суде его жену.
Но затем как-то раз я перехватила взгляды, которыми они обменялись. Взгляд. Как долго может продолжаться взгляд… как долго? Он может продолжаться секунду, одну гребаную безобидную секунду, и при этом рассказывать долгие сложные истории. В секундном взгляде можно увидеть три года жизни. В нем можно увидеть тоску. Я не подозревала об этом, пока не увидела сама. Лучше бы я этого не видела. Лучше мне никогда не видеть другой такой взгляд, взгляд мужчины и взгляд женщины, у которых были отношения.
– По-моему, ты постоянно отдаешь свою верность не тем людям, – замечает он.
– О чем ты? – огрызаюсь я.
– Ну, не знаю. Ты готова была взять на себя вину за своего отца, хотя он явно ни во что тебя не ставил, а затем отпихиваешь от себя своего ребенка, как будто она для тебя всего лишь неудобство.
Я ощетиниваюсь.
– Ты можешь взять выходной до конца дня.
Сэм вскидывает брови.
– Тогда до понедельника.