Когда он начинает говорить, то тихим шепотом.
— Чего ты хотела в качестве реакции? Жесткого секса? Повторного минета?
Моя грудь сжимается так, как это возможно только рядом с ним, но удается сохранить нейтральный тон.
— Что-то, что не имеет отношения к тому, как «каждый получит свою долю».
Его ухмылка становится шире от того, как я передразниваю его.
— Ревнуешь, belle — красавица?
— Не так сильно, как ты к Агнусу. В конце концов, он в моем вкусе. А ты нет.
Он рычит глубоко в горле.
— Не упоминай больше имя этого ублюдка. Я не выше убийства. Я серьезно. Я даже консультируюсь с Ларсом о том, как это скрыть.
Это почему-то заставляет меня улыбнуться, но я быстро маскирую это.
— Других девушек тоже нет. Я не выше убийства. Я серьезно.
— Ты чертовски сумасшедшая — конечно, нет.
Это заставляет мои плечи опуститься. Меня называли сумасшедшей, фриком и отродьем сатаны больше раз, чем я могла сосчитать, но по какой-то причине я не хочу, чтобы Ронан называл меня так.
— Ты думаешь, что я сумасшедшая?
Мой голос едва громче шепота, и я ненавижу это.
— Я так не думаю. Я знаю это.
На этот раз он проводит пальцем по моим губам, как будто размазывает помаду, точно так же, как в тот первый раз, когда он прикоснулся ко мне в библиотеке.
— И я хочу каждую частичку твоего безумия.
Мое дыхание прерывается, сердцебиение выходит из-под контроля. Если эти слова способ проникнуть мне под кожу, то они работают.
Они так хорошо работают.
Он отпускает мое запястье и снимает с меня пиджак, а затем его пальцы расстегивают рубашку. Я неподвижна, боясь, что одно движение станет ошибкой, и я потеряю связь, колышущуюся в воздухе, между нами.
Но затем его бедра толкаются в меня снизу, и я издаю стон от грубого контакта. Так как на мне юбка, его выпуклость касается прямо пульсирующей сердцевины.
Он повторяет, и на этот раз я хватаю его за оба плеча для равновесия.
— Будь спокойной, — приказывает он.
Мое тело напрягается, но это тяжело из-за того, как он завладевает мной. Одного трения об одежду достаточно, чтобы превратить мои бедра в дрожащее месиво.
Пока я пытаюсь оставаться на месте, он уже избавился от моей рубашки и лифчика и держит обе мои груди в своих руках.
В тот момент, когда он проводит кончиками больших пальцев по тугим бутонам, я задыхаюсь, голова почти падает ему на плечо.
— Вижу, ты все еще чувствительна здесь, — размышляет он, продолжая свое двойное нападение, покручивая мои соски и двигаясь напротив меня поверх одежды.
Было бы невозможно оставаться неподвижной, даже если бы я захотела.
Его рот находит мой сосок и сосет его.
О, Боже.
Я насаживаюсь на его выпуклость, не в силах оставаться на месте. Его касания усиливаются, как и мои движения против его эрекции.
Он проводит языком по моему соску. Раз, второй..
— Ох... Ронан... Если ты это сделаешь, я... ооо.
Я кончаю на его одежду. Ему даже не нужно было прикасаться к моей киске.
— Кто теперь в твоем вкусе? — он одаривает меня высокомерной ухмылкой, на которую я даже не в состоянии отреагировать.
Я занята попыткой сдержать последнюю вспышку удовольствия, пронзающую меня.
Ронан умело расстегивает мою юбку и стягивает мокрое нижнее белье с дрожащих ног, затем бросает их среди остальной моей одежды на пол.
— Ты теперь моя маленькая шлюха, не так ли, belle — красавица?
— Я не шлюха.
Я пытаюсь возразить, но мой голос слишком хриплый, слишком наполненный похотью.
— Ты моя шлюха. Только моя.
Он резко встает, и я падаю на диван, мой разум заполнен беспорядочными мыслями.
— Что...
Слова обрываются, когда он в рекордно короткие сроки избавляется от брюк и боксеров, а затем следует его рубашка.
Я таращусь, как идиотка. Не могу перестать таращиться, даже если бы захотела.
Ронан прекрасен, как бог, бессмертный, легенда. Я никогда не была одной из тех девушек, которые останавливаются и пялятся на пресс. Черт, я видела его пресс на миллионах фотографий, опубликованных в Инстаграм, и никогда не думала о них так красиво, как сейчас.
Может, потому что теперь мне видно что-то еще, кроме его физической красоты.
Я вижу его шрамы, не такие, как у меня на коленях, но шрамы, скрытые под этим прессом из шести кубиков и очаровательной улыбкой. Шрамы, которые никто не видит, но которые известны ему, шрамы, которые он скрывает, находясь с людьми.
В конце концов, самые болезненные шрамы — невидимые.
Я все еще изучаю его, пытаюсь насытиться им, но он даже этого мне не позволяет. Он дергает меня, кожа скрипит, и нависает надо мной, раздвигая ноги своим сильным коленом.
Они раздвигаются. По собственной воле они просто... раздвигаются.
Мне никогда не нравился секс в миссионерской позе, никогда не нравилось смотреть на их размытые лица, но теперь? Боже, теперь, если он перевернет меня и возьмет раком, как я всегда требую, я могу заплакать.
Я кладу ладонь ему на щеку и целую его. Я целую его так сильно, что почти уверена, что высасываю его душу в процессе. Ронан рычит мне в рот, целуя в ответ со всей силой.
Он протягивает руку между нами и надевает презерватив на свой член.
— Я не буду нежен, belle — красавица. Я не буду говорить тебе на ухо слова любви по-французски или заниматься с тобой любовью. Я собираюсь трахнуть тебя и причинить тебе боль, и ты будешь наслаждаться каждой секундой этого.
Его рот возвращается к моему, когда он входит в меня одним безжалостным движением.
Я хватаюсь за его спину для равновесия, когда воздух выбивается из легких.
О, Боже.
Эта сила совсем не похожа на то, что я испытывала раньше. Ронан ускоряется и трахает меня жестко и грязно.
Как он и говорил, это не нежно. Он большой и не кончает быстро.
Нет.
Он продолжает и продолжает. Он берет меня так, будто хочет причинить боль, будто хочет запечатлеть себя под моей кожей, чтобы он был единственным, что я чувствую, единственным, кем я дышу и пробую на вкус.
И он этого добивается.
Мои чувства переполнены его пряным ароматом, низким рычанием, которое он издает, когда вновь и вновь вгоняет свой член глубоко в меня.
Словно он наказывает меня за все, произошедшее за последние пару дней. Он сводит меня с ума как от удовольствия, так и от боли. Рыдание эхом отдается в тишине, и вскоре я понимаю, что это мое собственное рыдание.
Он владеет моим телом и душой, и у меня нет возможности остановить это или поставить на паузу. Все, что я могу делать, это прокатиться на нем, позволить ему взять меня, плыть со мной.
И это самое освобождающее ощущение, которое я испытывала за всю свою жизнь.
Хочу ли я вообще прекратить это? Что, если все эти разы, когда я думала о принадлежности, я подходила к этому неправильно? Что, если это — этот ошеломляющий стук — все, чего я ждала?
— Ох, Ронан...
— Ты еще не кончила. — он кусает меня за мочку уха, и я вскрикиваю. — Ты почувствуешь это, почувствуешь нас, так что в следующий раз, когда ты скажешь, что я не в твоем вкусе, ты подумаешь именно об этом чертовом моменте, когда я владею каждым сантиметром тебя.
Мои ногти впиваются в его спину, когда я хватаю ртом воздух и обнаруживаю сильный запах его, нас, смешивающийся и усиливающийся и поднимающий меня на новые высоты.
Когда волна накатывает на меня, это отличается от оргазмов, которые он вырывал из меня до сих пор. Этот удар проникает под кожу, прежде чем напасть на меня из ниоткуда.
Я падаю сильно и быстро, и единственная пропасть это Ронан.
Просто Ронан.
Это лучшая бездна, в которой я не знала, что нуждаюсь.
Он еще не закончил. Даже близко нет. Он продолжает входить в меня снова и снова, как будто никогда не закончит со мной.
Как будто он может трахать меня до бесконечности.
Его толчки становятся длиннее, быстрее и болезненнее. Они такие болезненные; это восхищает и возбуждает.
Я никогда в жизни не была так возбуждена. Словно он прикасается ко мне, и мне конец.
Я разбита вдребезги.
Я наделена полномочиями.
Он протягивает руку между нами и щелкает по клитору.
— А теперь снова падай со мной.
Я так и делаю.
Я просто это делаю.
Я кончаю в тот же момент, когда его спина напрягается, и его толчки резко прекращаются.
— Моя. Только моя, блядь, — рычит он, прежде чем завладеть моими губами в животном поцелуе.
Глава 22Ронан
Жадность — это просто жадность.
Тебе никогда не бывает достаточно, сколько бы ты ни получал. Ты никогда не останавливаешься, словно все твои тормоза исчезли.
Это погружается в воду и не находит выхода.
Это спать с девушкой, которую ты никогда не хотел видеть рядом, не говоря уже о том, чтобы обнимать ее.
Веки Тил закрылись вскоре после второго — или это был третий? — раунда. После второго, определенно после второго. Мне нравится верить, что я выше некрофилии, так что давайте оставим это на втором.
Хотя мои границы, кажется, размываются, когда замешана эта девушка.
Ее волосы частично закрывают лицо, когда она кладет голову мне на грудь, а ее пальцы ложатся мне на живот — ее чёрный маникюр.
С ее длинными ресницами, трепещущими на щеках, она, кажется, моложе, уязвимой, совсем не похожей на Тил, которую все знают — и которой втайне завидуют.
Втайне, потому что все хотят быть такими же незатронутыми, как она, такими же уверенными в себе, как она, но на самом деле они никогда не достигнут ее уровня. В их случаях это либо образ, либо принуждение. Она делает это так хорошо, потому что ей действительно наплевать на социальные стандарты.
Ее забота распространяется на нескольких людей — Итана, Нокса, Эльзу и этого гребаного Агнуса — а она даже не показывает этого так ярко.
Я провожу пальцем по ее щеке и убираю волосы с ее лица, чтобы получше рассмотреть ее и запечатлеть в памяти.