И все, что я сказала Джесси, когда уходила от него… повторялось снова и снова.
Я чувствовала себя ошеломленной, испуганной и эмоционально выжатой.
Но в то же время я начинала злиться. Безумно.
Потому что от моего внимания не ускользнуло, что вся эта сенсационная история не имела под собой никаких оснований, кроме того факта, что я целовалась с другим парнем, в то время как должна была быть девушкой Джесси, о чем свидетельствует компрометирующая фотография, которую кто-то слил. Не важно, что Джош целовал меня. Судя по этой фотографии, именно я воплощала сам грех.
И я догадывалась, чьих это рук дело.
– Так мне пойти поговорить с ним или как? – спросила я у Деви, по меньшей мере, в десятый раз.
– Да, черт возьми, иди и поговори с ним.
– Не с ним. Я имею в виду Джоша.
Деви раздраженно вздохнула, уже в десятый раз.
– Да пошел он. Зачем тебе тратить еще время на этого подонка?
– Не знаю. Поставить точку или что-то в этом роде? Сказать ему, чтобы он отвалил раз и навсегда?
– Ради чего? Что бы ты ни сказала, до него никогда не дойдет. Ты просто должна это принять. Этот парень – заносчивый мерзавец, и всегда им будет. Лучше оставь его в прошлом, насовсем, детка.
– Я знаю, но…
– Черт возьми, нет! – Деви развернулась на стуле и крикнула через бар моей сестре, которая готовила эспрессо на другом конце стойки. – Выключи этот героин для обнажения вагин.
Играла «Dirty Like Me», оригинальная версия Dirty. При обычных обстоятельствах я бы от души посмеялась над описанием песни Деви, которое было прямо в яблочко, но в тот момент я находилась гораздо ближе к слезам, чем к смеху. И все же махнула Бекки, чтобы она отошла от док-станции для iPod.
– Нет. Пусть играет.
Потому что я любила эту песню.
Она, пожалуй, лучшее из репертуара Dirty. Их самая известная песня. Их величайший хит за всю историю.
Наверное, она – последнее, что мне хотелось сейчас услышать, но она классная. И я ничего не могла поделать со своей любовью.
И все, что я сейчас чувствовала, эта песня в значительной степени воспроизвела сама. Я едва могла дышать, слушая ее; каждое слово, каждый скрежещущий аккорд гитары Джесси отдавались в моем сердце.
Это была не совсем песня о любви, и не о расставании, и не о слиянии душ и тел, а своего рода синтез всех трех элементов, наполненный кровью, сердцем и душой. Своего рода музыкальная ненависть, обернутая в нежнейшее любовное письмо.
Обнажая плоть и кости, мы обнажаем изнанку похоти, потребности и глубинного желания. Вот что написал об этом один из критиков, и эти слова глубоко засели во мне.
Другой назвал ее Гимном совершенного греха.
И они оба были правы. Потому что глубоко под этой завесой похоти, нужды и желания таилась такая душевная боль, что у меня забегали мурашки.
Когда я слушала эту песню, мне казалось, что мое ноющее сердце распахнуто настежь; оно обнажено и выставлено на всеобщее обозрение. Как рана, которой так и не удавалось никак затянуться, потому что при каждой ее попытке залечиться я бередила ее, пока она не начинала кровоточить… и так по кругу.
Я поняла, что плачу, только когда по моим щекам потекли слезы, которые настолько затуманили зрение, что я не могла разглядеть Деви прямо перед собой.
– О, милая, – сказала она, едва различимая за пеленой слез. – Нужно ее выключить.
– Нет, – выдавила я, вытирая слезы. Слава богу, что я в темных очках. – Просто пусть играет.
Я так давно не плакала, что уже и забыла о том, каково это.
Больше двух лет.
И теперь слезы, которые я сдерживала с того ужасного дня, когда стояла у алтаря в одиночестве, наконец-то пролились. Я никогда не плакала из-за этого. Ни в тот день, ни в любой другой день после этого.
Ни разу.
Боль, которую я чувствовала из-за того, что меня бросил Джош, ничто по сравнению с нынешними страданиями.
Терзание сердца в замедленной съемке.
Почему я думала, что смогу просто уйти? Как будто от этого стало бы лучше? Как будто я могла каким-то волшебным образом избежать боли, когда мое сердце уже было занято?
Нет. Все слишком серьезно. Джесси слишком глубоко засел в моей душе.
Пока он не ворвался в мою жизнь, в мою постель, в мое сердце, я и не думала, что вновь захочу того, о чем уже даже не фантазировала. Этот мужчина был в моей голове, в крови и под кожей.
– Ты была права, Дев. Я жила так, словно меня нельзя полюбить. Я по уши влюблена в Джесси, но, боюсь, он не сможет ответить мне взаимностью, потому что я не создана для любви или что-то в этом роде.
Даже я понимала, насколько отстойно это звучит. Потому что я так и не дала Джесси шанса полюбить меня. Я просто предположила, что это невозможно.
– Ты когда-нибудь ответишь на его звонки? – спросила Деви, наверное, в миллионный раз, взглянув на лежащий на барной стойке между нами телефон. Он вибрировал, и заиграла Girl Is On My Mind The Black Keys, благодаря тому, что моя лучшая подруга перепрограммировала его, пока я вчера вечером сваливала все свои беды к ее ногам. Это был ее способ напомнить мне, что Джесси, вероятно, действительно скучал по мне, как говорилось в его сообщениях, а я вела себя как тупица.
– Говорю тебе, Дев, – сказала я, игнорируя телефон и поглощая примерно дюжину вишенок-мараскино прямо из банки, – с этого момента ты управляешь моей жизнью. В стиле «Друзей», так же, как Моника поступила с Рейчел, когда та поняла, что принимала неверные решения.
– Во‐первых, – сказала Деви, хватая банку с вишнями и отодвигая ее подальше от меня, – эти штуки сохраняются в организме около семи лет, как жевательная резинка и лакрица.
– Городская байка. Если бы это было правдой, я весила бы тысячу фунтов, и девять десятых из них составляли бы внутренности вишни.
– Бе. – Деви сморщила свой идеальный маленький носик, но я только пожала плечами. Последние пять недель я провела в гастрольном автобусе с кучей мужчин, и непристойный юмор меня больше не смущал. – Во‐вторых, твоя жизнь – не ситком, детка. Я думаю, что эта сюжетная линия длилась не более половины эпизода. Почему? Потому что на самом деле никто не должен управлять твоей жизнью, кроме тебя самой. Это называется свободой воли, и ты единственная, кто должен лечь в постель, которую сама же и застелила, так что соберись и возьми себя в руки.
– Хм. Ладно. – Я втянула взбитые сливки и пододвинула свой стакан к Бекке. – Еще взбитых сливок!
Моя сестра сердито посмотрела на меня, но все же отправилась за баллончиком со взбитыми сливками.
– И, в‐третьих… – сказала Деви со странной интонацией в голосе. Я посмотрела на нее и увидела, как она приподняла идеально изогнутую бровь, что заставило меня проследить за ее взглядом в сторону двери. – Ты не сможешь вечно прятаться, детка.
Мое сердце подскочило к горлу.
В дверном проеме, как бы загораживая солнце, стоял мужчина в стиле судьбоносного момента, хоть и не Джесси Мэйс, а великолепный шатен в кожаной мотокуртке и джинсах, с прикольной татуировкой на тыльной стороне ладони, которую я заметила, когда он снимал солнцезащитные очки. Его взгляд был прикован ко мне, потому что, очевидно, прибыл он только по одной причине.
Чтобы заставить меня лечь в постель, которую я сама же и застелила.
Броуди направился ко мне, а я перевела взгляд с Деви на сестру, которые обе наблюдали за мной. Бекка только что с пшиком добавила в напиток сливки. Я вздохнула.
– Возьму это с собой.
Я повернулась к Броуди, признавая свое поражение. Я знала, что он был одним из лучших друзей Джесси, но, поскольку он также был его менеджером, я решила, что он здесь для того, чтобы уладить деловые вопросы по сделке. Мне уже полностью заплатили за мои странные услуги, и было бы справедливо, если бы я вернула хотя бы часть этих денег. Не говоря уже о том, что я нарушила устный контракт с Джесси, что, возможно, повлекло более серьезные последствия.
– Мне понадобится адвокат?
– Не думаю, Кэти. – В его глазах вспыхнули теплые, дружеские искорки. – Как насчет того, чтобы просто прокатиться?
Я изучала Броуди. Я не очень хорошо его знала, но была уверена, что, даже если бы Джесси был разочарован тем, что я его бросила, он не стал бы посылать кого-то, чтобы окончательно меня одурачить.
– Куда?
Он подошел к двери и открыл ее для меня.
– Куда пожелаешь.
Я сообщила Броуди адрес места, куда я только что решила отправиться, затем откинулась на спинку пассажирского сиденья его здоровенного черного грузовика и стала ждать, когда он прочтет мне лекцию, или устроит допрос, или то, для чего он сюда приехал.
Он ничего не сказал. Просто поехал на запад, направляясь к обсаженным деревьями улицам и особнякам Шонесси.
– Мне жаль, что я покинула тур, – наконец выпалила я, когда больше не смогла выносить молчания. – Мне правда жаль. Это было ошибкой.
Броуди искоса взглянул на меня, его темно-синие глаза оценивали меня. Этот взгляд сказал мне только одно: я бы не хотела оказаться не на той стороне в деловых переговорах с этим человеком. Это был взгляд человека, обладающего терпением, настойчивостью и низким уровнем толерантности к чужому дерьму, что в большинстве ситуаций, вероятно, давало ему именно то, к чему он стремился.
– Я имею в виду… Я думаю, это было ошибкой. Было. Я вполне уверена.
– Угу.
– Я просто… Не знаю. Я не смогла с этим справиться.
– Угу.
– Знаешь, всю эту чушь в СМИ. Жуткие парни с телеобъективами фотографируют меня с семьей. Люди фотографируют меня в клубах на свои мобильные телефоны и выкладывают снимки в Сеть. Наблюдают за мной. Осуждают меня. Говорят всякую чушь, которая даже не является правдой. Я виновато посмотрела на него. – А кое-что было. Но, знаешь, было довольно дерьмово читать об этом.
– Это правда? Или это то, в чем ты убеждаешь себя, чтобы сбежать?