Размах крыльев в восемь футов, исполины в своем скольженье
уверенном, черные,
шея красная, словно рана или потайное сокровище. Или и то,
и другое.
Поискав, я узнала, что это Великолепный Фрегат.
Однако несколькими строками ниже: «…я задумалась, именуют ли они друг друга», тем самым наделяя фрегата, как и ворон в «Уединенности», определенной автономностью от высокомерной человеческой склонности навязывать миру имена.
В разделе «Зима», последнем в сборнике, Лимон противится заезженному тропу циклического умирания. В стихотворении «Любовь моя» достаточно и слова: «…я верю, что мир возвратится. / Возвратится как слово, давно забытое и оклеветанное». Однако этот раздел посвящен преимущественно другим людям как источнику и подтверждению глубокой привязанности. «Против ностальгии», «Прощение» и «Жар» составляют цикл сердечных и нежных любовных стихотворений-подношений живому человеку. Ее созерцательное шестичастное стихотворение «Порода ранимых» адресовано предкам Лимон, особенно ее бабушке и дедушке. В заключении этого текста она отметает сентиментальность самоиронией:
Я вижу дерево над могилой и думаю: До чего же
тонка у меня кора. Кора у меня тонка.
Любовь кончается. А если нет?
Лимон идет на риск эмоциональной прозрачности, даже сознательной наивности ради того, чтобы убедительно заявить о любви к этому миру, пусть он крушит наши сердца. Еще одна дань ей – на другом конце спектра, и этот текст говорит нам кое-что такое, чего могут впрямую и не сказать ее стихи. Младшая ее соотечественница Оливия Гэтвуд свой сборник 2019 года «Душа любой компании» («Life of the Party») открыла «подражанием Аде Лимон» – стихотворением «Девчонка» (пер. М. Немцова):
…я хочу быть ими всеми сразу, хочу я быть
всеми девчонками, кого любила,
гадкими, робкими, громкими, моими девчонками
все мы злимся у себя на верандах,
табак из самокруток прилип нам к нижней губе
тела наши – единственное, чему хозяйки мы,
не оставим нашим деткам ничего, когда умрем
мы и тогда все же останемся девчонками, хорошенькими,
все еще будем любимы, еще мягки на ощупь
губы розовы, нос напудрен в гробу
десяток рыдающих мужчин в жестких костюмах
да, даже тогда мы девчонки
особенно тогда девчонки мы
безмолвные и мертвые и тихие
душа любой компании.
Но самый примечательный, пожалуй, знак любви и почтения к этой такой земной и человеческой поэтессе – поистине космический. В 2023 году Ада Лимон участвовала в международной кампании «послания в бутылке» – «Отправь свое имя на Европу»: кампания призвана была повысить всемирную осведомленность о миссии НАСА по запуску космического зонда «Европа-Клиппер» для исследования шестого спутника Юпитера Европы на предмет выяснения, пригодны ли там условия для человеческой жизни. Рукопись ее стихотворения «для Европы» – «Похвала тайне» – выгравирована на танталовой пластине, закрывающей рабочий отсек зонда. Запуск аппарата намечен на октябрь 2024 года, поэтому в момент подготовки этого русского издания произведение Ады Лимон еще не в космосе, но, конечно, ничто уже не мешает ему там оказаться.
Шаши Мартынова
1. Весна
ПРОШУ БЕЗМОЛВИЯ
пусть поздно, пусть ночь
и ты не в силах.
Пой, будто ничего страшного.
Ничего страшного.
Вот такое бы мне
Я подумала, это соседский кот вернулся,
чтоб устроить взбучку птенцам малиновки
в низком гнезде их среди густой изгороди возле дома,
но то, что вылезло, было куда страннее, текучесть
подвижная, сплошная щетина и мышцы: сурчиха
скользкая, вразвалку ворует мои помидоры, еще
зеленые в тени утра. Я наблюдала,
как она уплетает, стоя на задних лапах и
упиваясь блеклыми кусочками. Почему не дозволено мне
насладиться? Некто мне пишет, запрашивая моих мыслей
о страдании. Колючая проволока изо рта
словно требует, чтоб я склонила колени у капкана свитых
шипов, нужных для войны и заборов. Я же
смотрю на сурчиху внимательней, и вырывается
у меня звук, краткая корча радости, какой не представляла я,
просыпаясь. Зверушка она смешная и истовая,
делает, что умеет, чтоб выжить.
Речка Утопление
За торговыми рядами и электростанциями,
из ущелья за Оружейным Нижним трактом
и Меднопольем, но не доезжая ручья Рыжий Солонец,
бежит поток под названием речка Утопление, где
я видела самую красивую птицу за целый год,
опоясанного зимородка, увенчанного по-эгейски
синим плюмажем, не на высокой коряге,
а на линии электропередач, он в речке высматривал
рачков, головастиков и рыбешку. Мы
спешили домой, и стремления наши
туго натянуты были, как черный провод высокий, сцепленный
с телеграфным столбом. Я хотела остановиться, остановить машину
и присмотреться к той одинокой крепкой водяной
птице в синем венце, с синей грудкой
и необычайностью. Но мы уже
стали мазком, реющий рыболов – в милях за нами,
и тут-то я осознаю`, чему стала свидетелем.
Люди ничто для той птицы, висевшей над
речкой. Я ничто для той птицы, которой нет дела
до кровавых побоищ истории и до того, почему
эту речку зовут Утоплением, название
мне нравится, хоть от него я и ежусь, поскольку
звучит оно как приказ, как место, куда
идешь топиться. Птица реку так не
зовет. Не зовет ее птица никак.
Я почти что уверена, хоть и ни в чем
не уверена я. В этом мире есть уединение,
в какое мне не проникнуть. Я б за него умерла.
Клянись на этом
Распусти тонкие пряди
смотанные среди стропил
незримыми гнездами в дарах
зеленых ночи, отдели
и затем отдели опять[2].
Американская липа нависла
над фонарями, гораздо
выше это дерево,
гораздо выше это дерево.
Обитель
Представим, что это легко – скользнуть
в зеленую шкуру чужую,
схорониться в листве
и дожидаться разрыва,
прорыва, отрыва
вовне. Раньше меня
вынуждали обманом верить,
что я могу разом быть и мною,
и миром. Великое око
мира есть разом и взгляд,
и глянец. Быть поглощенным,
оказавшись увиденным. Мечта.
Исцелиться,
став не свидетелем,
но свидетельством.
Инвазия
Что есть тонкий разлом
неизбежный, внезапный грохот
на крыльце, телефон,
заполошно вибрирующий на тумбочке
у кровати? Зарыть рваные мысли
на заднем дворе среди трав. В последний
раз я пытаюсь искоренить
весенний лютик, чистяк
инвазивный, разросшийся
вдоль дренажной канавы, которую я именую ручьем
себе на малую радость. Ничего
не могу поделать. Беру почву
чистыми пальцами, и сказать,
что плачу, было б неправдой, «плач» —
чересчур музыкальное слово. Меня мутит
в почву. Тебе нельзя умирать.
Я только-только пришла в эту жизнь
заново, по-своему безмолвно живая.
Прошлой ночью мне снилось, что я могу
спасти лишь одного человека, произнеся
его имя и точные
время и дату. Я выбираю тебя.
Пытаюсь прикончить лютик весенний,
как положено, согласно
вебсайту правительства,
но вот сейчас здесь пчела.
Желтое на желтом, оба
лучатся жизнью. И то, и другое нужно мне,
чтоб жить дальше.
Добрая история
Бывают дни – посуда грудой в мойке, столик завален книгами, —
потрудней прочих. Сегодня у меня в голове битком тараканов,
дурноты и повсюду болит. Отрава в челюсти, позади глаз,
между лопаток. И все же справа храпит собака, а слева – кот.
Снаружи багрянники только-только взялись хорошеть. Говорю подруге, Тело
такое тело. Она кивает. Когда-то мне нравились истории самые мрачные,
безрадостные,
кем-то разбросанные выдержки из того, как скверно все бывает.
Мой отчим поведал о том, как жил на улице, еще пацаном,
и как, бывало, спал ночами под рашпером в забегаловке, покуда
и их с напарником не уволили. Мне раньше чем-то нравилась эта история,
что-то во мне верило в преодоление. Но вот сейчас мне нужна лишь
история о доброте человеческой, – так мне было, когда я не могла перестать
рыдать, потому что была пятнадцатилеткой с разбитым сердцем, он вошел и скормил
мне маленькую пиццу, резал ее на крохотные кусочки, пока слезы не высохли.
Может, я просто голодная, сказала я. И он кивнул, протянув мне последний кусочек.