В руках деда было достаточно сил и уверенности, когда он обрабатывал корявую дубовую поверхность, пока она не стала ровной. Затем он покрыл ее морилкой и лаком, чтобы она сияла на солнце. Спустя некоторое время его руки потеряли былую силу, ему было трудно даже писать. Память стала подводить деда. Помощник шерифа, сын одного из его старых друзей по службе, однажды привез его домой, обнаружив старика бродящим вечером по кладбищу Блэк Пойнт вдоль Старой Графской дороги в бесплодных поисках могилы своей жены, поэтому я пригласил к нему сиделку.
Он долго еще был крепок здоровьем: каждое утро поднимал гирю, качал пресс. Иногда совершал пробежки во дворе, не спеша, но до тех пор, пока футболка на спине не становилась мокрой от пота. У деда бывали просветления в мозгах, до тех пор пока он не затуманился навсегда и искры разума медленно угасли, как огоньки в большом городе на исходе ночи. Дед сделал для меня больше, чем мать с отцом, он пытался воспитать меня Человеком. Порой я задумывался, не был бы он разочарован во мне, в том, каким я стал.
Мои мысли прервал звук подъезжающего автомобиля. Через секунду у кромки травы затормозил черный «циррус». В нем сидели двое: мужчина за рулем и женщина на сидении пассажира. Мужчина приглушил мотор и вышел из машины, а женщина осталась сидеть. Он стоял спиной к солнцу, так что это была просто фигура, тонкая и темная, как заточенное лезвие. «Смит-вессон» лежал под газетой, рукоятка была заметна только мне. Я внимательно смотрел на незнакомца, пока он подходил; мои руки лежали на расстоянии пары дюймов от пистолета. Приближение этого человека рождало во мне какое-то тягостное чувство. Возможно, дело было в его манере: по тому, как он держался, можно было понять, что он хорошо знаком с моим домом. А может, причина в женщине с седыми всклокоченными волосами, которая сидела в машине, разглядывая меня сквозь стекло. А может быть, потому что я вспомнил этого мужчину: это он следил за мной на Портленд-стрит, это он ел мороженое холодным утром, это его губы двигались, как челюсти паука, который высасывает содержимое мухи.
Он не дошел до меня футов десять, пальцы правой руки стали разворачивать что-то, спрятанное в салфетку, которую он держал левой рукой. Показались два кусочка сахара. Он проворно запихал их в рот и начал сосать, затем аккуратно сложил салфетку и засунул в карман пиджака. На нем были коричневые брюки из полиэстера, поддерживаемые дешевым ремнем, вылинявшая желтая рубашка такого оттенка, какой бывает кожа на лицах людей, заболевших желтухой, ужасного вида полосатый галстук и клетчатый коричневый пиджак тоже из полиэстера. Коричневая шляпа была надвинута на лоб. Остановившись, он снял ее и держал в руке, медленно и ритмично поглаживая ею свою ногу. Он был среднего роста, пять с небольшим футов, невероятно тощий — одежда болталась на нем. Незнакомец ступал медленно и осторожно, как будто из-за неверного шага его хрупкое тело могло сломаться. Сквозь космы курчавых рыжих с сединой волос просвечивала розовая кожа. Брови и ресницы тоже были рыжие. Темные глазки, слишком маленькие для его лица, выступали из кожных складок, словно излишки кожи на лбу и щеках были собраны у глаз. Снизу выделялись багровые мешки, так что обзор перед ним ограничивали два узеньких бело-коричневых треугольничка у переносицы. У незнакомца был длинный, загнутый на конце крючком нос, который почти касался верхней губы. На скошенном подбородке выделялась узкая щель рта. Ему было, видимо, около пятидесяти, и я почувствовал, что внешняя хрупкость мужчины обманчива. Выражение его глаз говорило о том, что он не относится к тем людям, которые боятся за свою безопасность.
— Теплый денек, — произнес он, продолжая похлопывать шляпой по ноге.
Я кивнул, но не ответил.
Он сделал движение головой в сторону дороги:
— Я заметил, у вас что-то с почтовым ящиком, — незнакомец улыбнулся, обнаружив неровные желтоватые зубы с щербиной посередине нижней челюсти, и я сразу понял, что он имеет отношение к этой выходке.
— Пауки, — коротко сказал я, — я их сжег.
— Как неудачно, — улыбка исчезла с его лица.
— Вы, кажется, восприняли это как что-то, задевающее лично вас.
Его рот продолжал усиленно трудиться, обрабатывая кубики сахара, взгляд впился в мое лицо, ни на секунду не отрываясь от него.
— Я люблю пауков, — произнес он наконец.
— Да, они отлично горят, — согласился я. — Итак, могу быть чем-то полезен?
— Очень надеюсь. Или, возможно, я смогу помочь вам. Да, сэр, я точно чувствую, что могу вам пригодиться.
У него был немного гнусавый голос, из-за чего все гласные сливались и было трудно понять, какой у него акцент, к тому же речь незнакомца, как потом оказалось, не изобиловала яркими выражениями — скорее штампы и канцеляризмы.
На его лице снова появилась улыбка, но выражение цепких глаз не позволяло расслабиться и поверить в ее искренность. Напротив, глубоко посаженные, настороженные, они выдавали осторожную, злобную натуру в этом странном, старомодном господине.
— Не думаю, что мне нужна ваша помощь.
Он помахал передо мной пальцем в знак несогласия, и я впервые смог в деталях разглядеть его руки. Они были невероятно тонкие, и в том, как они появлялись из рукавов пиджака, было что-то странное, похожее на движение конечностей насекомых.
Средний палец, не меньше пяти дюймов в длину, так же, как и остальные, сужался к концу: не только ноготь, но весь палец, казалось, становился все уже и уже. Ногти в самой широкой части были не больше четверти дюйма, какого-то странного темно-желтоватого оттенка. Между суставами виднелась рыжеватая поросль, которая покрывала всю поверхность ладони, уходила под манжеты. Это придавало незнакомцу зловещий вид.
— Вот-вот, сэр, — его пальцы зашевелились, словно лапки паука, загнанного в угол и пытающегося освободиться. Жесты рук совершенно не сочетались с его словами и движениями остальных частей тела. Руки незнакомца жили собственной жизнью, каким-то непонятным образом прикрепленные к телу хозяина, постоянно что-то пробующие на ощупь вокруг себя.
— Не надо торопиться, — произнес он. — Меня восхищает независимость, как и любого из нас. Это достойное качество, сэр, несомненно, достойное во всех смыслах, но порой приводит к безрассудным поступкам. Более того, оно может привести права индивида в противоречие с правами ближних, о чем он может и не знать.
В его голосе появился оттенок елейности, он покачал головой:
— Вот живете вы себе, как вам заблагорассудится, а тем самым можете причинять боль и неудобства другим, а это грех, сэр, это и есть грех.
Он провел своими худыми пальцами по животу и замер в ожидании ответа.
— Вы кто? — спросил я. В моем голосе зазвучали тревожные ноты: он выглядел и комично и зловеще, как плохой клоун.
— Позвольте представиться. Меня зовут Падд, мистер Падд. К вашим услугам, сэр.
Он протянул в приветствии правую руку, но я не сделал ответного движения. Я не мог: слишком сильно было отвращение. Когда-то друг моего деда держал паука-волка в стеклянной коробке. Однажды сын этого человека разрешил мне коснуться ноги существа. Паук немедленно отдернулся, но я все-таки успел ощутить мохнатую поверхность конечности. Это было ощущение, которое не хотелось бы повторно испытать.
Рука на мгновение зависла в воздухе, и на лице снова появилась улыбка. Мистер Падд отдернул руку, и она немедленно скрылась в пиджаке. Я слегка подвинул свою правую кисть под газетой поближе к пистолету, большой палец снял предохранитель. Казалось, что мистер Падд не заметил моего движения. По крайней мере, он никак этого не проявил, но я почувствовал, как что-то в его отношении ко мне изменилось: словно у «черной вдовы», которая считала, что загнала в угол безобидного жука, а и из угла в глаза ей глянула разъяренная оса.
Его пиджак натянулся, когда рука зашевелилась, и я заметил рукоятку пистолета под тканью.
— Пожалуй, я бы предпочел, чтобы вы ушли, — спокойно заметил я.
— Очень жаль, мистер Паркер, но наши личные предпочтения не имеют сейчас никакого значения, — улыбка исчезла, и рот мистера Падда сложился в гримасу преувеличенной скорби. — Искренне говоря, я предпочел бы вообще здесь не появляться. Это неприятная обязанность, но, боюсь, это вы своими непродуманными действиями вынудили меня появиться здесь.
— Я не знаю, о чем вы говорите.
— Я говорю о том, что вы домогаетесь господина Парагона, дискредитируете работу солидной организации, которую он представляет, пытаетесь связать с ней гибель некой молодой особы. Братство — религиозная структура, ее права определены нашей Конституцией. Вы имеете представление о Конституции, мистер Паркер? Вы ведь слышали о первой поправке к Конституции, ведь так?
Во время всей речи тон голоса Падда оставался спокойно-увещевательным. Он разговаривал со мной, словно родитель с трудным ребенком. Мысленно я отметил, что к определениям Падда, помимо «вызывающий страх», «подобный премыкающемуся или паукообразному» следует добавить «покровительственный».
— Несомненно, а так же о второй поправке[4]. Видимо, вы тоже о ней слышали.
Я вытащил руку из-под газеты и наставил на него оружие. Мне было приятно, что моя рука не дрожала.
— Вот это весьма неприятно, господин Паркер, — заметил он обиженным тоном.
— Согласен, мистер Падд. Мне не нравится, когда ко мне домой приходят вооруженные люди или следят за мной, когда я занимаюсь своими делами. Это некультурно, я от этого нервничаю.
Падд сглотнул слюну, вытащил руки из пиджака и развел их в стороны:
— У меня не было намерений причинить вам вред, но слуги Господни окружены врагами.
— Господь наверняка защитит вас понадежнее, чем любое оружие.
— Бог помогает тому, кто и сам о себе заботится, господин Паркер, — ответил он.
— Не думаю, чтобы Создатель одобрял вторжения в чужие дома, — заметил я, и брови мистера Падда чуть приподнялись.