В районе одного из озер сержант Грищенко со своим нарядом — всего трое солдат — настиг с полсотни лазутчиков. Грищенко приказал открыть огонь. Первыми же очередями удалось скосить нескольких. Однако силы по-прежнему оставались неравными, к тому же у пограничников были на исходе патроны.
— Окружай их! — скомандовал главарь банды. — Бери в клещи!
Грищенко прекратил стрельбу. Он видел, как по сторонам — справа и слева — замаячили спины ползущих. Надо было что-то придумать. Маловато силенок — бери врага хитростью! Как случалось на фронте? Покомандуй, сержант, не своим малочисленным нарядом, а взводом, а еще лучше — целой ротой, хоть несколько секунд покомандуй! Глядишь, и поверят тебе, примут, что называется, за чистую монету.
И Грищенко, до предела напрягая голосовые связки, стал подавать команды, требовать, чтобы его рота в свою очередь начала окружать бандитов. Там все слышали. Движение в кустах на какое-то время приостановилось. Этим и воспользовался сержант. Пока лазутчики соображали, что же, собственно, происходит, он вывел свой наряд из кольца…
Когда набили патронами опустевшие магазины, прихватили еще и россыпью, про запас, надо было опять разыскивать недобитых лазутчиков. Грищенко разыскал. И опять без всяких колебаний атаковал их и разгромил.
Заставская летопись рассказывает и о том, как отличился наряд ефрейтора Фомина и рядового Малькова, других пограничников. Тут не было, как в прежнем случае, массового прорыва через границу. Реку переплыл и, стараясь оставаться незамеченным, выбрался на наш берег всего лишь один человек. Но контрольная полоса сохранила для пограничников его следы. Сработал и специальный сигнальный прибор.
Фомин позвонил на заставу. Время было дорого, и он не мешкая пошел по следу. Пошел уверенно. След был еще свежий, просматривался хорошо, чего же тут медлить.
Трое суток спустя, когда наконец-то завершилась пограничная операция, оказавшаяся труднейшей, стала известна личность нарушителя. Матерый, прекрасно обученный, одним словом — профессиональный шпион. В путь отправился не вслепую. Заранее по крупномасштабной карте изучил местность. Все дороги, тропы, станции в полустанки в пограничной зоне знал не хуже местного жителя. При обыске нашли у него и пистолет системы «вальтер», а в заплечном мешке — даже взрывчатку.
О тревоге на границе были немедленно оповещены не только соседние заставы, но и добровольные народные дружины. Колхозник Горун, бросив работу, снял со стены свою двустволку, зарядил ее патронами с картечью и отправился на опушку ближнего леса. Какое-то время спустя он услышал в кустах подозрительные шорохи. Окликнул. Мгновение затишья, и опять те же шорохи, только уже не столь осторожные и удаляющиеся. Горун сразу же подумал: нарушитель! Он приложился к ружью и, прицелившись в сторону все еще доносившихся до него звуков, ударил из правого, а затем и из левого ствола. Шорохи постепенно затихли. И именно потому, что они затихли постепенно, не сразу, он понял: ушел.
— Вот беда! — сокрушался Горун, докладывая о случившемся начальнику заставы. — Зверя бы наверняка ухлопал, а этого — упустил.
— Так этот же похуже зверя, — успокоил его пограничник. — А палили вы из ружья совсем не напрасно. Теперь мы точно знаем, где он прячется.
Переброшенная в этот лес поисковая группа младшего сержанта Ужова вскоре отыскала след. И не пошла по нему, а прямо-таки понеслась. Изо всех сил. Километр. Второй. Третий. Когда наконец сквозь густые сплетения веток пограничники заметили на мгновение мелькнувшую спину, придавленную громоздким рюкзаком, рядовой Милиженко окликнул: «Стой, руки вверх!» Нарушитель — ноль внимания. Не остановился он и после предупредительного выстрела. Тогда Милиженко, припав на колено, старательно прицелился. Он видел, как нарушитель чуточку присел и, резко обернувшись, выстрелил из пистолета. Потом опять побежал. Прежней прыти, однако, не было. Дистанция между ним и поисковой группой стала быстро сокращаться.
Его взяли живым, хотя отстреливался он до последней минуты. Горун и Милиженко, действовавшие умело и решительно, были награждены медалью «За отличие в охране Государственной границы СССР».
— Когда мы приближались к шпиону, а тот все стрелял, целясь в нас, — рассказывал потом солдатам рядовой Милиженко, — я почему-то вспоминал Сашу Завидова. А вообще-то все время службы он не выходит из моей головы.
4
— Старший сержант Солонкин! — крикнул дежурный. — Рядовой Смирнов! К начальнику заставы, быстро!
День был обычный, будничный, никаких особых, так сказать неурочных работ вроде бы не предвиделось, да и с границы ничего настораживающего наряды не сообщали. И вдруг — срочно. Старший сержант и солдат переглянулись и, недоумевая, заспешили в канцелярию.
— А, калининцы… Ну, входите, входите… — Старший лейтенант Павлов таинственно и пристально посмотрел на обоих. — Догадываетесь, зачем вызвал?
— Никак нет, — ответил Солонкин.
— Значит, солдатский телеграф еще не сработал. — Старший лейтенант, улыбнувшись, переглянулся со своим замполитом и старшиной, сидевшими у приставного столика. — А я-то думал, сработал. — Старший лейтенант сделал многозначительную паузу и сказал: — Дело в том, что к нам на заставу приезжает гостья.
— Мама заставы! — невольно сорвалось с губ рядового Смирнова.
— Да, Любовь Ильинична Раевская… — сказал старший лейтенант и спросил: — Теперь вам ясно, зачем позвал и какое дело вам предстоит?
— Встретить Любовь Ильиничну? — не скрывая радости, спросил Солонкин. — Когда же?
— Сегодня, и притом очень скоро. — Павлов взглянул на часы. — На сборы у вас осталось только полчаса. Вы, Смирнов, поведете «уазик». Машину на обратном пути не гнать, резко не тормозить, одним словом, доставить нашу гостью с полным комфортом.
— Слушаюсь!
— Будьте осторожны и внимательны, — продолжал напутствовать старший лейтенант. — Дороги тут сами знаете какие…
Да, по этим дорогам с ветерком не прокатишься. Места в тылу заставы низкие, болотистые. В сильные дожди — весной и осенью — река, разливаясь, затопляет прибрежье на многие километры. За болотом — пески, податливые, зыбучие, там вся дорога — в колдобинах. И как ее ни штопай, ни ровняй, остается прежней. Когда в позапрошлом году новобранец Сергей Смирнов впервые повел по ней «уазик», растерялся даже: в одном месте увяз, в другом его неожиданно развернуло… Да, это тебе не по асфальту ездить, где на прямой иногда можно и расслабиться — автомобиль никуда не свернет. Здесь же цепко держи баранку обеими руками, машина на такой дороге словно норовистый копь. А ездить надо и в дождь, и в пургу, и в туман, и в темень, да в такую, что ее никаким дальним светом фар не прошибешь. Да еще как ездить! Если тревога — с максимально возможной скоростью. К тому же каждая тревога, как успел заметить Смирнов, почему-то выбирает для себя самую наисквернейшую погоду.
Сейчас стоит глубокая осень, часто хлещут дожди и, конечно же, путешествие, даже в таком надежном автомобиле, каким зарекомендовал себя на границе «уазик», не может быть легким.
— Дорога трудная, но вы уж постарайтесь, — закапчивает старший лейтенант.
— Постараюсь, — серьезно обещает Смирнов.
Солонкин и Смирнов выходят.
— Надо готовиться к отчету, — улыбаясь, обращается к замполиту Павлов. — Перед Любовью Ильиничной ответ придется держать за всю заставу. Непременно спросит, как тут у нас дела.
— Да нам вроде бы есть о чем рассказать, — отвечает замполит лейтенант Ведерников.
Он имеет в виду самые свежие и убедительные итоги — результаты только что прошедшей инспекторской проверки. Застава снова, в который раз, подтвердила звание отличной. Начальник пограничных войск наградил ее Почетной грамотой. Прислал грамоту и Торжокский городской комитет комсомола. «За шестнадцать лет, — свидетельствует грамота, — на заставу направлено 67 лучших представителей калининской молодежи. Они с честью пронесли эстафету Завидова, а возвратившись на свои предприятия, в учреждения, колхозы и совхозы, показывают образцы коммунистического отношения к труду».
…Рядовой Смирнов вел машину. Моросил дождь — мелкий, надоедливый, осенний. Колеса то расплескивали грязные лужи, то увязали в сыром, податливом песке. Он знал эту дорогу до каждой рытвинки и успевал вовремя тормознуть, крутнуть послушную ему баранку, прибавить или сбросить газ.
В пути думалось о событиях последних двух лет жизни, о границе. Ведь скоро уже и расставаться — еще пара месяцев, и домой. Так что можно кое-что и подытожить. Оправдал ли надежды земляков? Не подвел ли Любовь Ильиничну? Это же по ее совету он вызвался тогда служить на заставе земляка-героя. Ну, и как служил? Что дал заставе, границе?
Начало было, откровенно говоря, не блестящим. Для такого дела оказалась слишком жидковата его мускулатура. Его физические возможности не соответствовали высоким служебным нагрузкам. Бывало, терялся, но второгодки утешали: ничего, мол, втянешься. Побольше бегай, почаще подтягивайся на перекладине, прыгай через «коня», уплетай за обе щеки гречневую кашу. И действительно, сил и ловкости стало не меньше, чем у других. Спортом Сергей увлекся так, что не пропускал ни одних соревнований. Сперва у себя на заставе, затем — в отряде. Очень полюбилось ему военное троеборье. До первого места, правда, не дотянул, а вот третье занимал, и не однажды.
Служба тоже нормально пошла. Развозил по участку пограннаряды, срочно выбрасывал то на фланги, то в тыл тревожные и поисковые группы, принимал личное участие в преследовании нарушителей. Доводилось и задерживать — правда, не настоящих, а учебных. Тревоги бывали частенько. Со временем стал ходить на границу старшим наряда. На втором году службы грудь украсили знаки солдатской доблести: «Отличник погранвойск», «Отличник Советской Армии».
На именной заставе иначе служить и нельзя.
Солонкин, если и он сейчас об этом же думает, имеет еще больше оснований быть довольным своими результатами. За два года стал старшим сержантом. На срочной далеко не все дослуживаются до такого звания. Да и разных знаков у него на груди целая коллекция. Когда «уазик» на ухабах подпрыгивает, они вон как вызванивают.