Утренний полумрак вскоре рассеялся, тени исчезли. Теперь-то самое время тщательно обследовать границу, лишний раз убедиться, что ночная тишина не была обманчивой.
У реки машина заметно сбавляет скорость, жмется левым бортом к берегу. Между дорогой и рекой тянется узкая полоска свежевспаханной, аккуратно заборонованной земли. Ефрейтор Комаров на ходу внимательно разглядывает ровные, лежащие плотными рядами бороздки. Малейший бугорок, едва заметная вмятина, и он тут же соскакивает на землю, спешит к подозрительному месту.
Ночь хоть и прошла без происшествий, однако полоса кое-где все же потревожена.
— Ишь, носит его тут нелегкая, — неодобрительно ворчит ефрейтор. — Шныряет взад-вперед.
Это он о лосе. Копыта у него крупные, шаг широкий, размашистый. Бродил, как ему вздумалось.
— Боронуй теперь после него, черта, — подхватывает водитель. — Лазит без разбору. Ну, никакого тебе соображения…
— Таких «нарушителей» у нас хоть отбавляй, — продолжает Комаров, — и нет на них никакой управы. Заберется, скажем, тот же кабан, и мало того, что своим рылом полосу всковыряет, так еще и солдат по тревоге поднимет. Волей-неволей мчишься на участок, надо же поглядеть, кто пожаловал… Да и лис в этих местах предостаточно, зайцев, коз и барсуков тоже. Пойди, разберись, особенно в темень, кто там сквозь заросли продирается… Зверью у нас опасаться некого. Охотники с ружьями не бродят, а пограничники не только не подстрелят, но даже спасут, ежели что. Подобрали мы тут как-то козленка, принесли на заставу. Маленький, беспомощный. Раздобыли для него соску, натурального коровьего молока. Накормили. Окреп козленок. А когда подрос — стал свой характер показывать. Что ни говори — дикий. Затосковал. Пришлось отпустить. Теперь живет где-то здесь, на берегу. И конечно же, следы свои нам оставляет. Чтоб не забывали…
Вода в Буге мутна: окрестные болота вливают в нее крепчайший настой торфяников. Поток, мощный и быстрый, подтачивает берега, срезает выступы, намывает отмели, неутомимо, без устали перетаскивает с места на место тонны песка.
Оба берега — в зарослях кустарников. И хотя между ними пролегла граница, — они, залитые солнцем, мирные и тихие, приветливо переглядываются друг с другом. Небо над ними — глубокое, чистое. И лишь память настойчиво возвращает в прошлое, рисует совсем иные картины, в невеселые краски окрашивает эти просторы.
Ефрейтор Комаров, расчищая путь, первым продирается сквозь кусты.
Останавливаемся там, где река, собравшись с силами и изменив течение, как бы подтянулась, сделалась стройнее. Излучина. В июне сорок первого гитлеровцы облюбовали это место для переправы. С того, противоположного, берега они спустили надувные лодки и понтоны, предварительно «обработав» наш берег из пушек и минометов. Били по дислоцировавшейся здесь заставе, по штабу комендатуры, по железнодорожной станции. Снаряды и мины с грозным шелестом проносились над самыми кронами дубов. Фашисты прекрасно видели этих великанов, однако не знали, что в одном из них, самом толстом, — ствол в три обхвата, у земли притаился пограничник с ручным пулеметом. Огневая позиция вполне устраивала его: сектор обстрела широкий, русло Буга и подступы к противоположному берегу как на ладони. Там — справа, ближе к воде — раскидистая верба, поодаль — одиноко стоящие, точно рассорившиеся, деревья, на левом фланге, на пригорке, — здание старого монастыря…
— Хорошо знал Алексей Новиков эти места, — рассказывает ефрейтор, — полтора года служил уже на границе. Командовал отделением. Имел на своем счету более десятка задержанных лазутчиков. Перед самой войной, в порядке поощрения, ему предоставили краткосрочный отпуск. А вот съездить на родину Алексей не успел…
Комаров долго смотрит за реку, на белеющее здание монастыря — там, у его замшелых от времени стен, посреди цветочной клумбы был похоронен пограничник. Медленно повернувшись, шагает к дубу. Ефрейтору хочется как можно дольше побыть рядом с великаном, прикоснуться щекой к его шершавой, изрезанной глубокими морщинами коре, взглянуть на нестертые временем следы осколков и пуль. Потом забраться в само дупло, выпрямиться во весь рост, представить, как точно так же стоял в нем Алексей, как из этого дупла, будто из амбразуры дота, строчил его пулемет… Исполин будет по-прежнему поскрипывать старыми, собранными в мощные узлы сучьями, шелестеть листвой своей богатырской кроны, а рядом с ним, под песчаным берегом, ни на минуту не затихает плеск волн. И под этот шум жизни воображение солдата воскресит картину, хотя и никогда не виденную, однако из мельчайших деталей воссозданную по чужим воспоминаниям и скупым строкам пожелтевших архивов…
2
На рассвете 22 июня 1941 года стены казармы внезапно вздрогнули, младший сержант Новиков открыл глаза и мгновенно вскочил. Его ослепили яркие вспышки за окном.
— В ружье! — заглушая доносившийся со двора грохот, прокричал дежурный.
Казарма мигом ожила, солдаты бросились к пирамиде с оружием.
Новиков сразу же сообразил, что ему делать.
— Ставницкий! — окликнул он своего напарника. — За мной!
Ставницкий, хоть и был на заставе поваром, но по боевому расчету числился у ручного пулеметчика Новикова вторым номером. На границу по тревоге они всегда ходили вместе.
— Есть! — отозвался тот. — Я сейчас…
Новиков выхватил из пирамиды с оружием свой пулемет, Ставницкий — диски с патронами.
— К переправе! — приказал младший сержант, выскакивая за дверь.
— Есть, к переправе!
Переправа на Буге была тем участком, который, в случае вражеского вторжения, должен был оборонять пулеметный расчет Новикова. Участок трудный и ответственный: именно здесь, у дубовой рощи, самое подходящее место для форсирования Буга. Здесь прежде, чем где бы то ни было, мог появиться враг. Да оно так и случилось. Едва Новиков поставил на сошки свой пулемет, как увидел: по ту сторону реки густо закопошились серо-зеленые фигурки. Из-за деревьев и кустов показались понтоны и надувные лодки, привезенные накануне.
— Ставницкий, — негромко распорядился младший сержант, — следи, чтобы в дисках все время были патроны. Понял?
— Так точно!
— Ни одна фашистская лодка не должна причалить к нашему берегу. Ни одна!
— Они уже спустили их на воду… Начинают грести…
— Ничего, — Новиков поплотнее прижался к прикладу. — Пусть начинают.
По Бугу, чуть наискосок, сыпанула длинная веерообразная очередь. Бурые фонтанчики, взметнувшись недалеко от склонившейся над водой вербы, побежали вверх по течению. Лодка, вырвавшаяся было вперед, хлебнула горячего свинца и, круто развернувшись, ткнулась в песок.
— Что, мало?.. Этого вам мало? — приговаривал Новиков, снова и снова нажимая на спуск. Его пулемет то на секунду замолкал, то опять строчил, выплескивая свинец.
Ставницкий снял опустевший диск, поставил другой.
— Вот вам еще, — стиснув от злости зубы, процедил младший сержант. — Получайте!
Лодки не могли добраться даже до середины реки. Их резиновые баллоны, прошитые пулями, испускали воздух и шли ко дну. Иные опрокидывались и, поблескивая на солнце мокрыми днищами, скользили вниз по течению. Солдаты, отчаянно барахтаясь, поворачивали назад, к берегу.
Первая попытка форсировать реку была сорвана. Новиков опустил на землю нагревшийся приклад пулемета, отполз за Дуб. С тыльной стороны в его ствол была вбита железная скоба, служившая как бы ступенькой лестницы. Он подтянулся и, удерживаясь на одной ноге, поймал нижний, самый толстый и прочный сук. Мгновение — и он уже на нем верхом. Отсюда, с этой своеобразной смотровой площадки, был хороший обзор, и младший сержант мог теперь заглянуть даже за прибрежные кустарники. Но ничего утешительного для себя он там не увидел.
— Дело, брат, хреновое. — Новиков спустился на землю. — Похоже, каша заваривается надолго. Так что в Пермь я уже не попаду.
— Думаешь, они еще полезут? — тревожно спросил Ставницкий.
— Тут и думать нечего. Их там как саранчи. А застава уже горит, — Новиков хмуро посмотрел в тыл, где к небу тянулись языки пламени.
— Что же нам теперь делать, Алеша? — дрогнувшим голосом спросил Ставницкий.
— А ты сам как думаешь? Приказа на отход не было. И, уверен, не будет.
— Значит, стоять?
— Стоять. Стоять насмерть. Давай, Коля, пополним свой боезапас, пока не поздно. Смотайся-ка ты на заставу.
— Она же горит…
— Все равно. Нам очень нужны будут патроны. Хотя бы еще один ящик. Понял?
— Есть!
Проводив солдата, Новиков опять взобрался на свою смотровую площадку, но теперь уже с пулеметом, так как стрелять оттуда можно было подальше и поточнее. Выстрелы гремели уже по всему участку заставы. По-прежнему проносились над головой вражеские снаряды. Разрывы все ближе подходили к берегу.
Новиков долго разглядывал русло реки, очистившееся на время от лодок, противоположный берег, неширокую полосу кустарников на нем. В кустах копошились солдаты, готовясь к новой переправе. Он тщательно прицелился, нажал спусковой крючок и держал на нем палец, пока не опустел диск. Из-за Буга донеслись приглушенные расстоянием крики. Фигурки, только что суетившиеся на берегу, рассыпались по полю.
Вскоре на его огонь ответили. Несколько мин взорвалось поблизости, в дубовой роще. Затем по деревьям защелкали пули. Немцы били из автоматов, с дальнего расстояния и неприцельно, однако и такой огонь был опасен. Что оставалось пограничнику? Опять искать защиту у дуба? Спрятаться в его дупле? Пожалуй. Не такая уж и плохая это крепость.
— Товарищ младший сержант… Алеша…
Новиков вздрогнул, оглянулся. Из неглубокой лощины к нему медленно полз Ставницкий. Еще не распечатанный, набитый патронами ящик он еле волочил за собой. Доски ящика по краям обуглились и слегка дымились.
— Выхватил все-таки… Из огня выхватил, — чуть слышно проговорил Ставницкий.
— Ты ранен? — Новиков бросился к товарищу, обхватил его за плечи.
— Возьми вот… Командир приказал держаться до последнего… Со мной не возись… Не надо…