Когда мне все это проделать? — спросила она себя. Сегодня же. Я попрошу маму свести меня на ранчо после школы. А если она не захочет, я отправлюсь сама.
Просто не могу сидеть и ждать, сказала она себе, вся дрожа в предвкушении будущих событий.
Зазвонил школьный звонок, и вместе с другими детьми она вошла в здание школы. Мистер Барнс ждал у дверей классной комнаты, которая служила всем ученикам от 1–го до 6–го класса. Когда погруженная в свои мысли Эди проходила мимо него, он спросил:
— Почему ты такая задумчивая, Эди? Что тебя беспокоит?
— Ну, — ответила она, запинаясь, — какое–то время я думала о вас. Сейчас — о мистере Тризе.
— Да, конечно, — кивнул мистер Барнс. — Значит, и до тебя дошли слухи.
Все дети уже прошли мимо них в класс, они остались одни, поэтому Эди сказала:
— Мистер Барнс, разве вы не думаете, что вы должны прекратить делать то, что вы делаете с моей мамой? Билл говорит, что это плохо, а он знает.
Школьный учитель побагровел и изменился в лице, но ничего не сказал. Вместо этого он отошел от нее, вошел в комнату и подошел к своему столу, все еще красный как рак.
Я что–нибудь не то сказала? — спросила себя Эди. Он разозлился на меня? Может быть, он заставит меня остаться после уроков и накажет, а может быть, он расскажет маме, и она меня отшлепает.
Чувствуя себя обескураженной, она села и открыла потрепанную, но бесценную хрупкую книгу без обложки, историю о Белоснежке, которую они должны были сегодня читать.
Лежа в сырых опавших листьях в тени древних дубов, Бонни Келлер обнимала мистера Барнса и думала, что, возможно, она делает это в последний раз. Она скучала, Хэл Барнс трусил, а богатый опыт подсказывал ей, что такое сочетание бывает фатальным.
— Хорошо, — прошептала она, — допустим, Эди знает. Но на своем детском уровне, фактически ничего не понимая.
— Она знает, что это плохо, — ответил Барнс.
Бонни вздохнула.
— Где она сейчас? — спросил Барнс.
— За тем большим деревом. Подглядывает.
Хэл Барнс вскочил на ноги как ужаленный. Он заметался, вытаращив глаза, затем по мере того, как до него доходила правда, начал понемногу успокаиваться.
— Ты и твои злые шутки! — проворчал он.
Однако он не вернулся к ней, а стоял в некотором отдалении, мрачный и сосредоточенный.
— Правда, где она сейчас?
— Отправилась на ранчо Джека Триза.
— Но… — Он сделал выразительный жест. — Триз сумасшедший. Не случится ли… не опасно ли это?
— Она ходит туда только для того, чтобы играть с Терри, с этой красноречивой собакой. — Бонни села и стала вытряхивать из волос лиственную труху. — И я не думаю, что Триз там. Последний раз кто–то видел Бруно…
— Бруно? — повторил Барнс, подозрительно взглянув на нее.
— Я хотела сказать — Джека. — Ее сердце бешено застучало.
— Он как–то сказал, что несет ответственность за устройства, взорвавшиеся в верхних слоях атмосферы в тысяча девятьсот семьдесят втором году, — продолжал Барнс, испытующе глядя на нее.
Она ждала, чувствуя бешеное биение сердца. Тайна должна была выйти наружу рано или поздно.
— Он сумасшедший, — напомнила она, — так ведь? Он верит, что…
— Он верит, — сказал Хэл Барнс, — что он Бруно Блутгельд. Правильно?
Бонни пожала плечами:
— Да, среди прочего.
— Он и есть Бруно Блутгельд, не так ли? Об этом знаешь ты, Стокстилл, этот негр…
— Нет, негр не знает, — сказала она, — и прекрати называть его «этот негр». Его зовут Стюарт Макконти. Я говорила о нем с Эндрю, и он считает Стюарта очень симпатичной, интеллигентной, полной жизни и энтузиазма личностью.
Барнс сказал:
— Итак, доктор Блутгельд не погиб во время Катастрофы. Он явился сюда. Он был здесь все это время, жил среди нас — человек, больше всего виноватый в том, что произошло.
— Пойди и убей его, — сказала Бонни.
Барнс фыркнул.
— Я не шучу, — сказала Бонни, — мне теперь все равно. Если честно — я бы хотела, чтобы ты убил его.
Вот был бы поступок, достойный настоящего мужчины, подумала она. Хоть какое–нибудь разнообразие.
— Почему ты пыталась защитить его?
— Не знаю. — Ей не хотелось продолжать разговор на эту тему. — Давай вернемся в город.
Его общество утомляло ее, и она снова начала думать о Стюарте Макконти.
— У меня нет сигарет, — сказала она, — поэтому ты можешь довезти меня до табачной фабрики.
Она подошла к привязанной к дереву лошади Барнса, благодушно щипавшей высокую траву.
— Черномазый, — проговорил Барнс с горечью, — теперь ты собираешься переспать с ним. Я, конечно, безумно счастлив.
— Сноб, — сказала она. — К тому же ты боишься продолжать нашу связь, ты ведь хочешь покончить с этим. Что ж, когда ты в следующий раз встретишь Эди, можешь честно сказать ей: мы с твоей мамой не делаем ничего плохого и постыдного. Честное благородное слово. Так?
Она вскочила в седло, подобрала вожжи и ждала.
— Поехали, Хэл, — сказала она.
В небе сверкнула вспышка.
Лошадь рванулась, и Бонни соскользнула с нее, упала и покатилась, скользя, в заросли дубовой рощи. Бруно, подумала она, может ли такое случиться на самом деле? Она лежала, обхватив голову, плача от боли. Какая–то ветка сильно хлестнула ее по голове; кровь сочилась сквозь пальцы и стекала к запястью. Барнс уже стоял возле нее на коленях, он приподнял ее и повернул.
— Бруно, — сказала она, — будь он проклят! Кто–то должен был убить его; надо было сделать так еще в тысяча девятьсот девяностом, потому что именно тогда он сошел с ума. — Она достала платок и приложила к голове. — Господи, — сказала она, — я действительно поранилась. Я упала по–настоящему.
— Лошадь убежала, — сказал Барнс.
— Бог, давший Бруно такое могущество, — злой Бог, кто бы он ни был, — сказала Бонни. — Хэл, я знаю — это сделал Бруно. Мы столько всего навидались за последние годы, так почему не это? Возможность снова начать войну, вернуть ее… он нам угрожал вчера вечером. Может быть, он поймал нас вовремя? Может быть, так и должно быть? Мы зашли в тупик, и он…
Она замолчала, потому что вторая вспышка белого пламени с чудовищной скоростью промчалась над ними. Деревья вокруг них раскачивались и сгибались, и Бонни слышала, как то там, то здесь трещат стволы старых дубов.
— Интересно, куда ушла лошадь? — прошептал Барнс, осторожно вставая и озираясь.
— Черт с ней, — сказала Бонни, — мы должны вернуться, это очевидно. Послушай, Хэл: может быть, Хоппи сможет сделать что–нибудь. Он тоже обладает сверхъестественными силами. Я думаю, мы должны пойти к нему и все рассказать. Он не захочет, чтобы его испепелил лунатик. Разве ты не согласен? Я не вижу, что еще мы сейчас можем сделать.
— Хорошая идея, — сказал Барнс, все еще озираясь в поисках лошади. Казалось, он не слушал Бонни.
— Это возмездие, — сказала она.
— Что? — прошептал он.
— Ты знаешь. За то, что Эди называет нашими «постыдными и злыми делами». Я думала как–то… нас следовало убить вместе с другими. Поэтому, может быть, и хорошо, что так будет.
— Вот и лошадь, — сказал Барнс, быстро отходя от Бонни. Лошадь стояла, зацепившись вожжами за сук.
Небо теперь стало черным, как сажа. Бонни помнила этот цвет; собственно, он никогда не исчезал полностью, только становился немного светлее.
Наш маленький, хрупкий мир, думала она. Мир, который мы так старательно строили после Катастрофы… наше убогое общество с разорванными школьными книгами, нашими «отборными» сигаретами, нашими автомобилями на дровах — оно не может противостоять силам возмездия. Оно не может выстоять против того, что делает — или притворяется, что делает, — Бруно. Еще один удар, направленный против нас, — и мы погибнем. А вместе с нами исчезнут так же неожиданно, как и появились, животные–мутанты и все новые странные виды растений. Слишком плохо, думала она горестно. Слишком жестоко. Терри, говорящая собака, — и она тоже. Может быть, мы были слишком честолюбивы, может быть, мы не должны были отваживаться снова строить и продолжать жить.
Я думаю, что мы хорошо поработали во всех областях. Мы выжили, мы любили, пили «Отборный пятизвездный Джилл», учили наших детей в школе с заколоченными досками окнами, выпускали «Ньюс энд вьюс», крутили автомобильный приемник и слушали каждый день Сомерсета Моэма. Что еще от нас требовалось? Господи, думала она, то, что происходит сейчас, — несправедливо. Совсем неправильно. Мы отвечаем за наших лошадей, за наши посевы и жизни…
Снова полыхнуло, но на этот раз дальше. На юге, поняла Бонни. В том же районе, что и когда–то. В районе Сан–Франциско.
Она устало закрыла глаза. И ведь как раз когда появился этот Макконти, думала она. Что за невезение!
Собака стала поперек тропинки, загораживая путь, и застонала с трудом:
— Тттррриззз зззаннняттт. Ссстттой.
Она предостерегающе залаяла и не позволила Эди подойти ближе к деревянной хибарке.
Да, думала Эди, я знаю, что он занят. Я видела вспышки в небе.
— А знаешь что? — сказала она собаке.
— Чччттто? — спросила та с любопытством.
Эди знала, что простодушную собаку легко обмануть.
— Я узнала, как забросить палку так далеко, что никто не сможет найти ее.
Она наклонилась и подобрала первую попавшуюся палку.
— Хочешь я тебе докажу?
Билл внутри нее спросил:
— С кем ты разговариваешь? — Приближалось время действовать, и он нервничал. — Это мистер Триз?
— Нет, — ответила она, — всего лишь его собака.
Она помахала палкой.
— Спорю на десятидолларовую бумажку, что я смогу закинуть палку так, что ты не найдешь ее.
— Я ттточччннно сссмммогггу, — сказала собака, поскуливая от нетерпения. Это была ее любимая игра. — Ннно я нне мммоггу ссспппоррриттть, у ммменння нннеттт ддденннеггг.
Неожиданно из деревянной хибарки выскочил мистер Триз. От удивления и Эди, и собака застыли на месте. Мистер Триз не обратил на них никакого внимания, он взобрался на маленький холм и скрылся за ним.