— И дураки же мы будем, если ничего не случится.
— Лучше быть живым дураком, чем мертвым умником, — ответила Адиан.
Наша Вселенная — удивительное место. Алекс знал это с самого раннего детства. Мир был одновременно реальным и нереальным, его можно было пощупать, потрогать, ощутить — и почувствовать, рассчитать, измерить. Каждый предмет — камешек на дороге, пуговица на рубашке, чашка с молоком — был не просто предметом, но еще и тенью своей настоящей сущности, проекцией подлинных семи измерений мультивселенной (впрочем, Алекс подозревал, что их куда больше) на доступные человеческим чувствам три.
И самое главное — эту сущность можно было найти, рассчитать, поймать в сеть из чисел. Случайностей в мире не было, любая случайность на самом деле была закономерностью, скрытой от человеческих глаз.
Алекс с раннего детства знал, что он особенный. Таких, как он, называли «человек-плюс», его геном был скорректирован еще до рождения. Некоторые относились к таким, как Алекс, с опаской или даже с неприязнью — он понял это, но не обиделся, а просто свел к минимуму контакты с такими людьми. Другие, напротив, смотрели на Алекса с любопытством и едва ли не преклонением — таких он чурался еще больше. По большому счету, его изменения укладывались в рамки стандартной программы улучшения генома, которую на Земле практиковали уже полвека все нормальные люди — кроме боящихся всего нового неофобов и совсем уж ортодоксальных верующих. Алекс был чуть сильнее и выше, чем юноша его возраста, живший в девятнадцатом или двадцатом веке, от некоторых заболеваний был избавлен абсолютно, к другим гораздо менее восприимчив. Основное изменение крылось в способности оперировать абстрактными величинами, в усилении математических навыков. Маленькие изменения в затылочных долях коры мозга давали «людям-плюс» очень большие отличия от обычных людей.
Нельзя сказать, что свои особенности Алекс применял только в работе навигатора. В детстве, играя в футбол, он понял, что чувствует траекторию мяча еще до удара, глядя на движение ноги. В шахматах он видел партию после пятого-шестого хода — ошибаться доводилось, но крайне редко. В итоге он перестал играть в некоторые игры, а в других стал специально допускать ошибки, чтобы избежать косых взглядов товарищей. Человеческие отношения — они ведь важнее дарованной генами победы. В отличие от многих обычных математических гениев Алекс не был замкнутым сухарем, живущим лишь в мире абстрактных величин и чисел, — он рос обычным мальчишкой, любящим и игры, и проказы. Он и сейчас чувствовал себя подростком, что для его возраста не слишком-то характерно.
Но в рубке настоящего (даже не учебного!) корабля, готовящегося к выходу из «кротовьей норы» в обычное пространство, Алекс был кем-то большим, чем кадет Космофлота. От правильности его решений, пусть и контролируемых командиром и разумом корабля, зависело слишком многое, чтобы позволять себе быть ребенком.
Впрочем, сейчас от Алекса уже мало что требовалось или зависело. Корабль приближался к точке, соединяющей не-пространство «кротовьей норы» (а точнее — червоточины Шацкого) с пространством Римана, управлять им сейчас не то что не требовалось, а было просто невозможно. Мегер была за пультом управления движением, руки ее спокойно лежали рядом с воронками коллоидных рецепторов. Как только корабль выйдет в привычную Вселенную, Мегер должна быть готова немедленно принять управление (вдруг точка выхода слишком близко к звезде или иному космическому телу; вдруг на корабль немедленно набросятся злобные пираты — ах, как жалко, что они существуют только в кино; вдруг, пока они летели, звезда взорвалась, и они окажутся посреди плазменных сгустков слетевшей фотосферы — тоже чушь, но все-таки вероятнее, чем пираты). А задачей Алекса в таком удивительном случае будет немедленно рассчитать обратный прыжок и дать команду на его выполнение.
— Три минуты до выхода, дамы и господа, — произнес Марк. — Не правда ли, последние минуты путешествия всегда тянутся дольше, чем первые дни? Это загадка, которую так и не смог разгадать Эйнштейн.
Мегер погрузила руки в отверстия рецепторов — коллоидный гель чмокнул, охватывая ее руки и проникая к нервным окончаниям. Все пилоты позеры и ретрограды, давно уже существуют иные, бесконтактные формы подключения к пилотажной системе… Алекс надвинул на лицо шлем, вызвал координатную карту. Пробежал пальцами по воздуху, нажимая виртуальные кнопки. Все в порядке. Он готов.
— Ну что ж, приготовимся к возвращению в нашу родную Вселенную, — чуть пафосно сказал командир Горчаков.
Предстартовый отсчет заканчивался. Шесть часов назад «Дружба» перешла в режим накопления энергии. Даже свет во всех отсеках был слегка приглушен, что Криди цинично объявил полной дуростью разработчиков — потребление энергии всеми второстепенными системами корабля не составляло и сотой доли процента той энергии, что потребуется для создания пузыря искривленного пространства.
Анге считала, что он не совсем прав. С точки зрения инженера — да, конечно, но полумрак в отсеках дисциплинировал, настраивал экипаж, не позволял забыть, что сейчас произойдет.
Конечно, если кто-то способен это забыть!
Сегодня объединенная цивилизация сделает шаг к звездам. Быть может, разумная жизнь уникальна — и перед ними лежит огромная и пустая Галактика, ждущая, чтобы ее наполнили жизнью. Многие, в том числе и Криди, придерживались такой точки зрения, справедливо замечая, что, будь разум хоть сколько-нибудь частым явлением, к ним бы уже прилетели.
Но Анге считала, что жизнь не может быть уникальным явлением. В их системе две планеты с разумной жизнью и еще три имеют примитивные формы жизни. Даже если есть какой-то уникальный фактор — в излучении их солнца, в составе первичного протопланетного облака, то где-то он повторится снова.
А может быть, уже первый полет завершится… ну, не встречей с братьями по разуму, конечно, но находкой планеты, на которой можно жить. С водой, кислородом, растениями.
Они прошли по всем отсекам, в очередной раз проверили все системы, к которым можно было приблизиться. Те механизмы, режим работы которых исключал приближение человека, Криди проверил дистанционно, лично управляя контрольными мини-ботами.
Все работало прекрасно. Включая и злосчастный волновод, который она едва не сломала.
Последние полчаса они опять провели на главном посту. Выполнили комплекс предстартового контроля. Приняли предписанные перед стартом медикаменты — одновременно бодрящие и подавляющие волнение. Сознание стало чистым и ясным, мысли четкими, будто рельефными.
— Не верится, что это произойдет на самом деле, — внезапно сказал Криди. — Мы искривим метрику мироздания, выпадем из него, закутаемся в кокон из многомерности. И сократим пространство перед собой, нарастив его сзади. Превратимся в стрелу, пронзающую Вселенную.
— Ты решил стать поэтом? — спросила Анге. Испугавшись, что это прозвучало слишком насмешливо, быстро добавила: — Меня тревожит, что стрела не умеет управлять своим полетом.
Но Криди не обиделся. В обществе кис поэты были куда более важными фигурами, чем в человеческом.
— Мы нацелились точно, — сказал он. — Не сомневайся. А что касается управления — если бы мы хоть как-то взаимодействовали с окружающим пространством во время полета, нас разорвало бы на кварки. Лучше уж быть стрелой. Все будет хорошо, тра-жена моя.
Анге протянула руку и ничуть не удивилась, ощутив пальцы Криди.
— Все будет хорошо, — согласилась она, глядя на исчезающие на экране цифры. Шесть. Пять. Четыре. Три. Два. Один…
Свет в корабле стал ярче. Ровный гул генераторов неожиданно исчез — уши будто заложило ватой. Анге посмотрела на Криди — тот что-то говорил, но она ничего не слышала. Криди пожал плечами. Что-то выкрикнул, потряс головой. Потом наклонил голову, вслушиваясь, сделал успокаивающий жест.
Слух и впрямь медленно возвращался, Анге услышала знакомый гул. Похоже, какой-то странный эффект от работы генераторов?
Не важно.
Они вошли в варп и не развалились на кварки.
Корабль великой и дружной цивилизации людей и кис мчался сквозь пустоту, уничтожая ее перед собой и создавая сзади. Возникшая при искривлении пространства гравитационно-темпоральная волна, которую ученые Невара не приняли всерьез, так же как в свое время люди, обитатели Халл и жители Феол, тем временем распространялась по системе. Два крохотных планетоида из пояса астероидов, миллионы лет разделенные миллионами километров, внезапно оказались совсем рядом — и рассыпались в ослепительной вспышке.
К несчастью, этим все и ограничилось.
Пространственной интерференции, которую ученые Халл, тогда еще единого, до последнего считали возможной лишь теоретически, но которая на самом деле была более чем вероятной, не возникло. Планета людей или планета кис не оказались внезапно в совсем иной звездной системе, поменявшись местами с приблизительно такой же чужой планетой.
И это было очень большим несчастьем.
Прибытие сверхсветового корабля всегда выглядит впечатляюще. Он возникает в космосе из ниоткуда, как крошечные корабли Ракс; в фиолетовом сиянии разрывается ткань пространства перед исполинскими крейсерами обоих Халл; проявляется в пустоте плоская разлапистая тень, чтобы обрести объем и превратиться в гигантскую бронированную многоножку Феол, в радужном сиянии вторичных излучений сбрасывают скорость Вселенной относительно себя корабли Ауран.
Открытие червоточины, через которую летят земные корабли, ничем не уступает в зрелищности. Крошечная точка абсолютного мрака появляется в пустоте, растет, превращаясь то ли в диск, то ли в шар — трудно оценить семимерное пространство из трехмерного. А потом из тьмы начинает медленно, будто с натугой, выдвигаться корабль. Метр за метром — кажется, что темнота не хочет отпускать тысячи тонн металла в обычный мир. Но вот из тьмы выходят кормовые дюзы — и корабль мгновенно устремляется вдаль, а червоточина сжимается в точку и исчезает.