Он замолчал. Анисимов высыпал зерно на пол, ждал.
— Информируй…
— Туго мне сейчас, — признался Смолин. — Днями на бюро выходим, а у меня, как назло, вся уверенность исчезает. Что ж мы одни со своими проблемами и бедами? Вокруг такое творится…
— Старая это песня, товарищ директор совхоза. Я в свое время тоже под нее подстраивался — мол, не одни мы, до нас ли? Даже пословицу приспособили на этот случай…
— Это какую же? — заинтересовался Смолин.
— Все ту же. Слыхал, наверное? Лес рубят…
— Ясно.
— Вот-вот. А я так соображаю под конец своей жизни — без щепок надо работать.
— Хорошо бы.
— Веришь, что так и надо?
— Верю. Только ведь это со своей колокольни получается…
— Какая она твоя? Наша!
Помолчали.
— Тут из-за тебя наши старики целую кампанию затеяли. Ну и мы на собрании помороковали сегодня — неудобно вроде в стороне оставаться. Выделили тебе путевку. Нас с этим делом сейчас не обижают, работай только.
— Какой с меня работник теперь…
— Не скажи. Мы с тобой, да такие, как мы, ещё немало наработаем. А пока поезжай, долечись… Это хорошо, что шум пошел из-за тебя.
По стенам и потолку поползли отблески фар, за стеной избы надрывно взревела, разворачиваясь, машина. Смолин поднялся, распахнул окно.
— Сюда что ль, Павел Егорович? — сунулся кто-то из темноты.
— Сюда, сюда. Да побыстрее, а то всю избу застудите…
В комнату хлынуло зерно. Оно тяжело ложилось к ногам Анисимова. Он сидел неподвижно, словно вросший в это зерно, смотрел, как оно падает и растекается вокруг.
Осенняя ночь хлестала холодным ветром. Смолины торопливо шли по темной улице заснувшей деревни.
— Прежде всего, давай все поставим на свои места, — возбужденный завязавшимся спором, громко говорил младший. — Хорошо, пусть все это — усилия, нервы, раздражение, несчитанная и немереная работа — вкладываются, как ты настаиваешь, на созидание. На созидание нового, как ты продолжаешь настаивать. Якобы его неизбежная составная часть. Ты не спишь вторую ночь, ешь на ходу черт знает что, ты злишься, споришь, доказываешь, но зато, мол, на наших глазах вырастают дома, колосится хлеб, дымит завод… ну, что там ещё… В общем — растет, строится. Затраты твоей жизни окупаются напрямую. Понимаешь? Тогда мне понятны все твои усилия.
— Подожди, закурю, — сказал, останавливаясь и отворачиваясь от ветра, Павел Егорович. Закурил. По тяжелому дыханию и знакомо закаменевшему лицу было видно, что он не выдержал быстрой ходьбы и усталости. — Что-то я не пойму, — сказал он наконец. — Выходит, не согласен ты меня в созидатели зачислить?
— Согласен, — сорвался с места сын. — Но ведь если приглядеться, то большая часть твоих усилий уходит не на то, чтобы созидать, а на ругань, что не завезли трубы, на беспокойство, что не дали машин, на нервотрепку с проектом, на недоразумения с оплатой труда и так далее, и так далее. Или вот ещё… Мишка или Генка сбросил сверху носилки и разбил кафель. А кто-то спер реле…
— С организацией у нас действительно…
— Сейчас вот семена, вчера дизеля, завтра трубы прорвет, потому что спешили — вот твоя работа. Сутолока мелочей, неразберихи, ошибок, разгильдяйства. Да, да, не обижайся, и разгильдяйства. Давай называть вещи своими именами.
— Интересно, а к какому тогда активу сделанное плюсовать? Как, по-твоему? Все множество сделанного! К неразберихе?
— Не обобщай.
— Это ты обобщаешь.
— Я обобщаю конкретику, то, что вижу вокруг.
— Я тоже. Да, вокруг нашего дома строительные леса, грязь, мусор. Бывает, и носилки падают…
— А я за то, чтобы ничего не падало.
— Представь себе — я тоже за это. Но если что-то упало, то надо чинить.
— Обратно пропорциональная зависимость. Чем больше чинишь, тем меньше делаешь.
— А если наоборот — чем больше делаешь, тем больше чинишь. Чем больше починишь, тем больше сохранишь.
— Это зависит от точки зрения. Здоровье, между прочим, уходит на ошибки, а не на достижения.
Они спорили уже на крыльце своего дома. Смолин толкнул дверь — она не поддавалась.
— Зерном засыпали, — сказал сын. — Пошли через огород.
Пошли через огород.
— Хорошо, если твой максимализм идет от желания делать всё как можно лучше, — сказал, пробираясь в темноте, Смолин. — А если это никому не нужное желание и склонность подсчитывать недостатки? Подсчитывать, подмечать, поскуливать и ничего не исправлять.
— Разберись тут попробуй… — проворчал Виктор, возясь с задней дверью.
Дверь заскрипела, Виктор исчез в темноте, зажег свет.
— Не знаешь, квартирант наш заявился? Дверь запирать? — спросил Павел Егорович.
— Сейчас поглядим, — отозвался сын из глубины дома.
Смолин приоткрыл дверь комнаты, разглядел встающего с постели Василия и отвернувшуюся к стене Галину.
— Спите, спите, — поспешно сказал Смолин. — Я только насчет двери…
— Павел Егорович, — крикнула из-за закрытой торопливо двери Галина. — Я вам ужин на плите оставила. Наверное, теплый ещё.
Смолин сделал многозначительное лицо и прошел на кухню. Сын, стоя у плиты, что-то ел.
— Хозяйкой обзавелись напоследок, — сказал Смолин. — Быстро это они…
— С квартирой бы помог. Первые молодожены. Событие!
Смолин снял со сковородки крышку:
— Ты смотри, правда, теплое… Помочь, говоришь? Мелочи, суета, трата времени. А как должно быть? Приехал новый специалист, женился — а квартира уже наготове. Получай ключ, вселяйся. А у нас… у нас неразбериха. Без которой мы с тобой остались бы, между прочим, без ужина…
Поручение
Утром по дороге в аэропорт газик Смолина попал в пробку «Мазов» на эстакаде плотины. Черт знает, что творилось вокруг. Проползали мимо огромные рычащие машины, выли сирены двухконсольных кранов, спускались и возносились многотонные бадьи с бетоном. Рушилась опалубка с блоков, шипели компрессоры, вспыхивали десятки слепящих огоньков сварки. Внизу монтировались улитки водоводов, устанавливали на фундамент рабочее колесо. А ещё ниже — ревела стиснутая бетонными боками река. Могучий ее бег, многократно усиленный, срывался кипящей струей в пространство, занавесив ближние скалы, тайгу, воду реки холодным маревом брызг…
— Вот и попробуй тут соответствуй, — проворчал Смолин, то и дело поглядывая на часы.
— О чем вы, Павел Егорович? — спросил сидящий за рулем Василий.
— О темпах строительства. У них и у нас. Отстаем… Со страшной силой отстаем.
— А я бы не стал сравнивать, — неожиданно ответил Василий. — У них своя задача, у нас своя. Еще неизвестно, где тяжельше.
— Тяжельше, говоришь? А что? Новая жизнь с бухты-барахты не сложится. Попыхтеть еще придется — мало не покажется. Как соображаешь? Сделаем?
— А куда денешься? Знать бы еще, какая она, эта новая жизнь будет. Теща говорит — сами затеяли, сами и расхлебывайте. Главное, чтобы все по уму было.
— О чем это она? — заинтересовался Смолин.
— О нас с Галкой. Насчет свадьбы будущей.
— Поехали, поехали, — спохватился Смолин. — Просвет вроде обозначился. Как бы не опоздать…
На посадку заходил самолет, заглушив все звуки в зале небольшого аэропорта. На скамье у окна, выходящего на летное поле, сидели Анисимов, Мария Федоровна и Смолин. Переждав утихающий рев, Смолин сказал:
— А не будет времени, напиши вот этот адрес… — он передал Анисимову, который держал в руках незапечатанный толстый пакет, вырванную из блокнота страницу, — и прямо в аэропорту опусти в почтовый ящик. Тоже быстро дойдет. Но если все-таки доберешься до приемной, то лучше.
— Ты мне разъясни толком, Павел Егорович, — попросил Анисимов. — Вдруг спросит кто, что и как, а я и двух слов не скажу.
— Пока летишь, можешь прочитать, там все написано.
— Он же еле ходит, Павел Егорович, куда ему идти-то? Ему бы до места добраться только, и то хорошо…
— Дело недолгое, Маша, — успокоил Марию Федоровну Анисимов. — А тут-то они чего, не поняли что ль?
— Почему не поняли? Поняли, всё прекрасно поняли. Тут дело сложнее. Смету они по нашим совхозам перерасходовали. Да и как не перерасходуешь: условия не сахар, техника горит, людей не хватает, дороги золотые. А строить надо — продолжать, доделывать, дополнительные ассигнования просить — целая история. Разбирательства, выговоры, шум, гам… А новый совхоз снимает сразу целый ряд проблем. Подготовят задел, получат деньги, а потом снова к нам — доделывать.
— Хитро.
— Да нет, хитрого ничего нет. Только если в корень смотреть, то бесхозяйственно.
— И райком, выходит, их сторону держит?
— Райкому новый совхоз нужен.
— Да кому он нужен? Ни людей еще, ни земли, у черта на куличках — и нужен? Ты как хочешь, Павел Егорович, я не понимаю.
— Комбинат там будут строить. Лет через пять понадобится и это хозяйство. Я им говорю — лет через пять, если у нас все будет, мы вас своей продукцией завалим.
— А они?
— Неперспективно, говорят, мыслишь, товарищ Смолин. А поскольку ты уже вроде и не директор, в новой должности тебе лишний совхоз не помешает…
— Утвердили?
— Утвердили.
— Ну и как же теперь?
— Мне этой политикой совхоз из нормальной колеи на несколько лет выбьют. Будет опять планово-убыточным, опять по миру идти. А новый совхоз когда на ноги станет? Лет через десять, не меньше.
— Уяснил. Теперь уяснил.
— Вот и объясняю здесь, — Смолин ткнул пальцем в пакет…
Рев еще одного прилетевшего самолета снова заглушил все звуки. Склоняясь к Анисимову, Смолин что-то пытался объяснить, но скоро понял, что тот его почти не слышит. По радио объявили о посадке. Они поднялись все втроем. Смолин взял чемоданчик Анисимова, Анисимов спрятал конверт, посмотрел на Марию Федоровну. Она поправила ему воротник, шарф, всхлипнула. Анисимов неловко вытер ей слезы, заглянул в глаза, сказал что-то неслышное за окружающим шумом и пошел вслед за двинувшимся к выходу Смолиным. На ходу оглянулся. Мария Федоровна незаметно для остальных перек