Мы вышли из планетария. Дабы сгладить впечатление от допущенной им оплошности, управляющий пригласил нас на демонстрацию статического электричества. Он попросил двоих детей с длинными шелковистыми волосами раздеться. Потом пустил их в зарешеченную клеть, сказав, чтобы они встали на металлический пол босиком. Там вокруг детей принялась летать молния, меж двух полюсов слышался треск, засверкали проносившиеся по трубам заряды, из-за которых длинные волосы поднялись торчком. Наконец, он дал обоим небольшие ножи, дети должны были направить их друг на друга. И долго еще мальчики обменивались электрическими потоками то положительного, то отрицательного заряда.
Дворец миражей — это октаэдр с зеркальными стенами, похожий на ящик, тамбур с вращающимися колоннами, где в зеркалах до бесконечности множатся позолота и люстры, своды и аркады, большие пустынные коридоры индусского храма, в котором хрустальные змеи в волнах света бросаются на темные запыленные фигуры таитянок и демонов, а с четырех сторон несущих опор храма симметрично стоят восковые статуи, повторяющиеся в каждой грани октаэдра. Дворец миражей — это аттракцион, куда в среду во второй половине дня[4] приводят детей: они имеют право подняться на горку в самом центре зеркального пространства, они проворно вскарабкиваются туда и встают на цыпочки, чтобы оказаться еще чуть ближе к небу, звездам и этому крапчатому пыльному пологу, который вот-вот обвалится им на голову, словно купол бродячего цирка, тихо прошелестев в темной ночи щипков, перешептываний и криков. Взрослые стоят кружком на расстоянии друг от друга вдоль зеркальных стен, облокотившись на изогнутые деревянные перила, словно на брус танцовщиков. Однако, двери, также зеркальные, затворились, и муж, опасаясь, что страдающая клаустрофобией жена повалится в обморок, стоит настороже возле привратника у самого выхода, он нежно сжимает ее руку, но женщина не выказывает и тени тревоги, только восторг.
Сеанс начался с ударом гонга и продолжался порой под томные, порой под варварские мелодии: тарелки, тамбурины, рычание тигра и крики птиц. Вновь загорелся свет, большой зеленый лесной шатер тихо опал вниз, и теперь на месте статуй явились обезьяны. Хорошо смазанный механизм вращения колонн действовал бесшумно, в любом случае малейший скрип был бы заглушен людским гулом, и дети — которые стояли ниже, чем были расположены зеркала, и не могли себя видеть, — дети, запрокинув головы, в восхищении поддались миражам. Над зачарованным лесом опустилась ночь. Зажегшись на концах проволоки, принялись прокладывать путь сквозь ночной покров маленькие звездочки, они почти касались волос, но не давали себя поймать, их сразу же сменяли бабочки со стеклянными крылышками на шарнирах, которые вначале опускаются, а потом поднимаются с парой рывков, чтобы их успели разглядеть, прямо перед грозой, от которой вылетают пробки. Вновь наставшая темень длится с минуту, но внимательный слух, не обращая внимания на раздающиеся рядом крики, может различить звук скользящих по рельсам колесиков, однако же, за целую минуту можно сделать все что угодно, просунуть руку в незакрытую сумку, схватить другого за руку или горло. Вновь звучит гонг, и вот мы в Альгамбре, в арабском дворце с прозрачными колоннами, над которыми вырисовывается необъятный купол с арабесками из сверкающих драгоценных камней, — среди позолоты, светильников, — отовсюду льет свет, ослепляющий детей и гонящий их к Волшебной комнате, где фокусник обычно достает из цилиндра кролика и безуспешно пытается оторвать стул от пола, желтые и зеленые попугайчики коготками цепляются к поношенному переливчатому шелку его белого смокинга… У изумленных посетителей не было времени заметить на куполе Дворца Миражей пару просверленных дырочек, пару отверстий, за которыми иногда появляются глаза: на чердаке над тамбуром жмет на кнопки и рычаги пульта следящий за световыми превращениями работник и, устав, дозволяет себе пасть в кресло. Он руководит миллиардом изумляющих метаморфоз. Он спит над тамбуром на убогой лежанке среди вращающихся механизмов, которые тщательно смазывает, и проверяет шарниры вертящихся бабочек, чтобы они не теряли крылышек. Он не смотрит в дырочки купола Дворца Миражей ночью; если бы он это сделал, то увидел бы там некую фигуру, сидящую на горке пифию с растрепавшимися по безгрудому и детскому телу в панцире из восковой стружки волосами, водящую в каббалистическом танце руками, ибо женщина эта, некогда танцевавшая для зрителей вместо восковой статуи в нише, дабы превзойти все ими виденное, и уволенная при сокращении штата, уже умершая или еще живая, — это неизвестно, — часто наведывается сюда.
Детское кладбище занимает отдельный участок при входе на большое кладбище в самом конце круто взбирающейся вверх дороги вдали от деревни. Это почти увядшая его часть, на которой среди могильных решеток, похожих на складные металлические кроватки или засыпанные камнями колыбели, кое-где виднеются разбитые бронзовые или мраморные фигурки, заросшие уродливыми тщедушными стебельками: горюющий ангел на коленях среди пальм и гробниц, маленькая девочка в кружевном платьице, роняющая табурет и тряпичную куколку и бегущая в маленьких зашнурованных ботиночках к груде роз, на которой покоится фигурка ее маленького братца с закрытым вуалью лицом, девочку зовут Эмма; а вот другая девочка с широкой лентой в волосах — в одной руке она держит отбивающегося в плаче голыша, а в другой сжимает, давя, букетик, или вот Джильола, изображенная дважды: с одной стороны под небольшим навесом от дождя стоит белый мраморный бюст, а по ту сторону смерти — ее крылатая исхудавшая ангельская фигура из черного мрамора, выступающая вперед, держа в руке венец из цветов, словно зачарованное отмщение, или же еще Бруна, его любимица, которая только и делает, что все идет и идет, в то же время неподвижно стоя босыми ногами на могильной земле, ее точеное тело облегает трико, под которым можно разглядеть зарождающиеся маленькие соски, короткая стрижка под мальчика оголяет затылок (каждый раз слово «маленький» звучит из его уст подобно ласке, с которой он будто прикасается к этим фигурам…Поломанная колонна со скошенным краем — символ преждевременно прерванной жизни. На этой каменной подушечке покоятся лишь скакалочка, мячик и маленькая ивовая корзинка, возле которых выпуклыми буквами выведено имя. Надпись: «Здесь покоится маленький ангел» повторяется от могилы к могиле, где среди щебня валяются осколки голубого или розового фарфора, из которого сделаны упавшие с крестов ангелочки. Под камнями, выстроившись в ряд, лежат маленькие сломавшиеся и запыленные тела, сбереженные порой от разложения заботами отца-бальзамировщика.
Трое приятелей ждали сумерек после ужина, — который подают детям в этой местности очень рано, около семи часов, — чтобы поехать на велосипедах к кладбищу далеко за деревней в конце взбирающейся вверх тропинки. Они положили велосипеды на красную землю возле ограды и отворили заскрипевшие ворота. Из крана на улице капала в мойку вода, лачуга садовника, окна которой были забиты досками, казалась безлюдной. Они, не говоря ни слова, затаив дыхание, прошли к детскому кладбищу, но внезапно послышался чей-то смех, и взявшийся неизвестно откуда — из-за ограды, стало быть, из темного леса, — по могилам запрыгал мячик, они пустились наутек и, катясь на велосипедах на холостом ходу вниз по тропинке, ни разу не притормозили.
Позже один из них, не сказав матери ни слова, вернулся и собрал с земли осколки упавшего с креста ангелочка, чтобы, завернув их в вату, носить на груди возле самого сердца во внутреннем кармане куртки. Потом он снова пришел, но почти сразу же убежал, поскольку увидел, как два странных человека со скрытыми за очками, словно у летчиков, лицами, и несших прицепленные к спине завязками железные баллончики с трубками на концах, совали эти трубки в щели отошедших могильных плит. В третий раз он встал на колени возле свежего земляного холмика, под которым несколько дней назад похоронили утонувших в Волчьих ущельях на берегу острова сплетенных в объятиях отца и сына, и принялся рыть землю руками, он рыл до тех пор, пока ногти не застучали по дереву, тогда он взял прут ограды и, воспользовавшись им как ломом, вскрыл доски, он высвободил из сжатых на груди рук отца маленькое, неподвижное, посиневшее, одеревенелое тело с проломленным затылком, длинными, светлыми, рассыпавшимися по плечам под сборчатым воротом белой рубашки волосами, и вот он, словно вдруг одичав, вытаскивает его наружу, просунув руки под мышки, видит, что он почти такого же роста, и бросает его, и убегает прочь, оставив могилу раскрытой, тело — на съеденье воронам да ящерицам…
Зверинец представляет собой полукруг ржавчины и цемента, все серых и охровых оттенков, на твердом полу ничего нет — ни подстилок, ни простой соломы, на которых могли бы примоститься огромные хищники с шелковистой шкурой, муаровые пантеры, дабы когти на лапах с подушечками стирались о пол, где порой матовым блеском сверкнут экскременты или гладкие белые закругления похожей на полированный слоновий бивень обглоданной кости, на которой, воспротивившись клыкам, кое-где еще остаются волокнистые крапинки. Дикие звери сидят в тесных клетках, снабженных целой системой перегородок и раздвижных дверей, чтобы можно было их одного за другим прогнать и оставить им мясо, вымыть пол брызжущей под напором водой, дать им спариться или проветрить мех. Животные спят, свернувшись клубком в своих запахах, или же ходят по кругу, чтобы кровь не застаивалась, чтобы не сдали мышцы, чтобы не сдохнуть. Порода в этих загонах слабеет, большие прекрасные звери саванны давно исчезли. Львиный рык, — словно вспыхивающий в положенный час мятеж в зверинце, — хриплый крик, передающийся от клетки к клетке подобно судороге, словно звери задыхаются, словно они заглотили огромный булыжник и силятся выдавить его из себя, в конце звук слабеет от изнеможения и с новым выдохом замирает. Язык хищника более светлый, нежели мясо, сомонового оттенка, он высовывается из черной или рыжей пасти и долго облизывает оставленный кусок, лишь после зверь принимается раздирать это мясо; это вылизывание, прикосновение языка к изнемогшей плоти, подобно вылизыванию, прикосновению куснувшему, умершему ребенку, которого хотят оживить, оно бесконечно, как голод. Порой большие хищники, украдкой сойдясь вместе, начинают мурлыкать, урчать в тени, кататься, валяться, лизать друг друга, спариваться. Они вызывают омерзение у толпы, распаляющейся при одном их приближении, они чуют, как от нее воняет. Плюс ко всему у этой толпы нет никакого укрытия.