дует, и дует, и все как завертится, закружится так и сяк… И тут грянул такой громовой глас: Джо Бен… Джо Бен, ты должен обрести спасение… А я в ответ: хорошо-хорошо, я и сам не прочь, вот только сперва заарканю эту мачту, а то мы на сколько запаздываем, уж март на дворе! И орудую дальше топором… А ветрюга все пуще завывает. И опять этот голос: Джо Бен, Джо Бен, ступай и обрети спасение. А я: ладушки, но только нельзя секундочку с этим повременить, бога ради? Ты что, не видишь, как я тут задницу надрываю? И обратно рубить, значит. Ну, тут уж ветер по-настоящему с цепи сорвался! Будто до того даже и не дул толком, а так — разминался. Деревья с корнем вырывает, подхватывает, и они знай себе пляшут по округе. Домики в воздух взмывают. Скотина всякая туда-сюда по небу летает задом наперед… А меня так начисто с дерева сдувает, распластало по воздуху, последними когтями в ствол уцепился. И полощусь, что твой флаг. Джо Бен, Джо Бен — ступай… Но это уж было чересчур — и я подпрыгнул прямо в кровати.
— Все так, — подтвердила Джен. — Он подпрыгнул прямо в кровати. В марте.
— И я, значит, говорю: Джен, восстань и облачись. Нам светит спасение!
— Все так. Прямо так и сказал. Восстань и…
— Ага, точно так. Мы в то время жили в старом доме Эткинсов, вниз по реке — и уж внесли за него начальный платеж. Помнишь, Джен? А парой месяцев спустя, Ли, эта развалюха спрыгнула в речку, что твоя лягушка. В один прекрасный день — бултых! Клянусь, я бы тогда скорее поверил, что эта домина летать научится, чем что ее так моментально подмоет! Но вышло так. У Джен вот старинный клавесин пропал, мамин…
— Все так. Я уж почти забыла. Прямо как лягушка…
— И аккурат на следующий день я отправился к брату Уокеру.
— После того, как дом сгинул? — Я немного запутался в хронологии его повести. — Или после…
— О нет — прямо после Сна! И сейчас я тебе такое расскажу. Хочешь узнать такое, что у тебя волосы дыбом встанут? Едва только, в тот самый миг, как я дал эти обеты, дал, значит, обеты и глотнул воды, которая прямо из реки Иордан, — знаешь, что случилось? Знаешь?
Я засмеялся и сказал, что боюсь даже гадать.
— Джен — она понесла нашего первенца точнехонько сразу после этого!
— Все так. Понесла. Сразу после.
— Сразу-сразу после! — напирал Джо.
— Невероятно! — восхитился я. — Трудно и вообразить эликсир подобной силы. Она понесла в тот же миг, как ты испил воды из Иордана?
— Аккурат! В тот же самый миг!
— Занятно было бы засвидетельствовать подобное событие.
— О, парень, Сила Господа — она в Неустанности. — Джо почтительно покачал головой. — Как говорит брат Уокер, «Бог — Застрельщик Небесный». А в старину, понимаешь, «застрельщиком» называли лесоруба, который вдвое против других нарабатывал. «Застрельщик на Небесах и Лажовщик в Преисподней!» Такая уж манера у нашего брата Уокера, Лиланд. Он не шибко-то уважает всякие высокие словеса, какими другие проповедники изъясняются. Зато уж скажет — что гвоздь забьет!
— Все так. Что гвоздь.
Бледная дневная луна мечется среди деревьев, подсматривает, не отстает. Все эти бредни про ребят, которые жертвы полной луны — вервольфы и все такое — чушь, полная чушь…
Джо с женой продолжали разглагольствовать о своей церкви всю дорогу до Ваконды. Я намеревался отлынить от мессы, сославшись на внезапную головную боль, но энтузиазм Джо был таков, что стало жаль его разочаровывать, и я волей-неволей отправился с ним на ярмарочную площадь, где в огромном двухстоечном бордовом шатре обитала его версия Господа. Мы явились рано. Складные кресла, аккуратными рядочками выстроенные на красочном ковре древесной стружки, были лишь частично оккупированы дремлющими рыбаками и лесорубами, снедаемыми их собственными снами о ветреной погибели. Джо и Джен порывались занять свои обычные места в первом ряду.
— Там-то уж Брат Уокер до самых печенок тебя прогрызет, Лиланд! Пошли!
Но я уклонился, сказав, что не хочу привлекать лишнего внимания.
— Знаешь, Джо, поскольку я новичок в сем шатре Господнем, наверное, лучше уж мне пригубить первую чашу благодатной новой веры с заднего ряда, подальше от клыков добрейшего брата?
С этой выигрышной позиции я легко сподобился улизнуть через пару минут после начала службы, не тревожа благолепие краснолицей паствы и не нарушив рок-н-рольного катехизиса, что бренчала на электрогитаре слепая жена Брата Уокера. Я выбрался из шатра как раз вовремя.
Полная и несусветная чушь. Луна полна — но то банальное совпадение, и ничто иное. Я говорю «как раз вовремя», ибо, когда я выбрался наружу, меня охватила некая кромешная заполошность, сочившаяся на меня с истыканных перстом небес, смазанно-смешливый экстаз, клубившийся над шаткой сушей. Наконец меня осенило: дурилка, да тебя просто «тащит». «Послетравье», как называет это Питерс. Рецидив кайфа, порой настигающий посреди дня после того, как накануне ночью выдуешь слишком много смехотворной мексиканской травы. Ничего особо страшного. В сравнении с полумертвецким алкогольным похмельем, этот «приход» на другой день — пустяшная расплата за грехи ночные. Ни тошноты, ни головной боли, ни наждачной гортани, ни плазмы в глазах — ничего из алкогольных последствий. Лишь малая эйфория, да дремотный, воздушный флегматизм, что зачастую бывает весьма приятен. Но картина мира порой слегка придурковатая, а если же и так в место угодил придурочное — вроде ритм-н-блюзовой церкви, — дурь рискует приумножиться.
Я говорю «как раз вовремя», потому что когда меня «приходнуло» — под гитарную мелодию «Солдаты Христа — вперед!» и громогласные призывы Брата Уокера встать и искать свое спасение, — несколько невменяемых секунд я был близок к тому, чтоб ринуться по устланной опилками тропе к метафизической благодати.
Оказавшись на площади, я нацарапал записку Джо и сунул ее под дворник его пикапа. Я просил прощения за столь раннее отбытие, уверял, что остался бы, но «даже с заднего ряда можно было прочувствовать укус Брата Уокера, а поначалу такую святость следует принимать в малых дозах». Он снова видит луну, отраженную в боковом стекле пикапа. Не напугаешь. Ни капельки. На самом деле я сейчас даже в лучшей кондиции, чем в твою четверть или новолуние… («Нормальное место для начала, не хуже других, — Хэнк остановил пикап и указал на двор, уже придушенный навалившимся сумраком. — Просто постучи, Малой, и скажи „Пирожок или жизнь!“ Всех-то делов… Вперед!») …потому что впервые в жизни фишки ложатся по-моему…
Я направился в город, который, казалось, лежал в сотне миль к северу, за пустырем. Тяготея к подветренной стороне, я по наитию свернул с Алагагея-стрит и зашагал по длинному сломанному хребту Шведского Ряда, перебирая ногами старые дощатые позвонки тротуара, на ходу ведя костяшками по беленым ребрышкам штакета скандинавских дворов. Он продолжает следить за нею, а она зловеще и неотступно крадется в кленовых кронах… (Дитя, задрав маску, уставилось на дом. «Но мы же в Шведском Ряду, Хэнк! Это же Шведский Ряд!») Он видит, как она ползет за пологом облаков… Солдаты Христа все маршируют Вперед по опилкам в шатре моей черепушки, но из языческих нордических дворов на меня сквозь безбожные викингские маски пялятся поджарые белобрысые ребятишки с коленками, как дверные ручки. «Гляньте! Эй, ты чего дрейфишь? Э-ге-гей!» Черт с тобой, и твоим миндальным пирожным, и твоими вервольфовскими происками. Я — в хорошей кондиции. Впервые в жизни слабый запах далекой победы доносится до моего носа (Хэнк смеется: «Шведы — ниггеры не чернее прочих. Давай: вон, ребята из твоего класса прошли».); и чем может мне грозить полдневная луна, да еще такая бледненькая?
Я шагал, погруженный в себя, стремясь поскорее оставить за спиной этот шум, этот гам, этот костлявый проспект и всю эту карнавальную Валгаллу, стремясь поскорее пройти город, влекомый далеким, едва слышным ревом соленого моря, где меня ждет Вив с раскрытыми объятьями и закрытыми глазами. Шаги Ли все быстрее, быстрее, вот он уже почти бежит, и дыхание его участилось. (Мальчик стоял перед калиткой и смотрел на унылый, заросший сорняками сад. У соседнего дома Микки Маус и ряженый ковбой, едва ли старше Ли, подставляли мешки под истребованную дань. Если им удалось — и у него получится. На самом деле он и не боится этого темного двора — это пусть Хэнк так думает. И того, что за дверью, какой-нибудь толстой шведской старухи-рыбачки, тоже не боится. Он вообще не боится Шведского Ряда… но его рука все никак не отважится сбросить щеколду.)
В городе царил такой же хаос, что и в предместьях. Главный по Недвижимости, с лихорадочным румянцем на щеках размалевывающий мылом окна, подмигнул мне, выражая надежду, что я доволен своим местожительством, а драный, побитый молью рыжий кот пытался заманить меня в переулок, чтоб показать свою коллекцию грязных картинок. Мозгляк Стоукс гордо волочил свою тень из парикмахерской в бар, где намеревался угостить ее выпивкой. Гриссом нахмурился при моем приближении: «Опять заявился этот стэмперский щенок, читать мои книжки бесплатно! — и нахмурился, когда я прошел мимо: — Во как! Мои книжки недостаточно хороши на его утонченный вкус!» А крохотный вервольфчик с резиновой мордочкой, прислонившись к дверному косяку, коротал время до наступления тьмы, гоняя йо-йо.
Солнце холодное, но яркое и резкое; автомобили рельефно сияют хромом; изоляторы на телефонных столбах горят изумрудным блеском… но Ли напрягает зрение, будто глубокой ночью (Наконец мальчик сподобился отворить калитку и пройти по двору — лишь затем, чтобы снова замереть перед дверью. Страх вновь парализовал его пальцы, но на сей раз он знает, что страшное — не за дверью, а у него за спиной! на улице! затаилось в пикапе! Ни секунды ни раздумывая, он спрыгнул с крыльца и бросился наутек. «Постой, Малой! Куда?.. — За угол дома. — Малой! Вернись! Все в порядке! — В высокие травы, где он и прятался, пока Хэнк не прошел мимо. — Ли! Лиланд, где ты?» Потом вскочил на ноги и снова побежал, и бежал, и бежал, и бежал) и уже чувствует вечернюю прохладу в полуденном ветерке.