— Я понимаю, многим не терпится радикально решить эсеровский вопрос, — сказал Щербатов. — Эти демагоги и святого из себя выведут. ЦК эсеров не смог договориться с большевиками, превратив единственное заседание всенародно избранного Учредительного собрания в клоунаду. И сейчас таким же образом разваливает белое дело. Но пренебрегать эсеровским движением в целом было бы непростительной ошибкой. Нельзя забывать, что это самая массовая партия, чрезвычайно популярная среди простонародья. Единственная политическая сила, способная составить конкуренцию большевикам.
— Что ж, принцип решения такого рода конфликтов был известен еще римлянам: разделяй и властвуй, — сказал Алмазов. — Что думаешь, Каин?
— Пожалуй, многие эсеры из Директории вполне способны отречься от собственного ЦК, лишь бы сохранить власть, — протянул Михайлов. — Вернее сказать, иллюзию власти. Надо прощупать почву… Потому что вопрос с ЦК надо решать радикально. Парадокс, но ради блага самой же партии эсеров. Выделить козлов отпущения, пока гнев армии не обрушился на всех эсеров без разбору.
Мужчины немного помолчали. Алмазов разлил по рюмкам наливку.
— Все это выглядит, в первом приближении, работающим планом, — задумчиво сказал генерал. — И все же у нас, в отличие от большевиков, нет ясной, простой и понятной народу идеи. Слова «свобода, равенство, братство» могут оказаться сильнее любой самой продуманной стратегии.
Щербатов прикрыл глаза. Сладкая наливка оказалась крепче, чем он думал, а он еще почти не спал трое суток… возможно, последняя рюмка была лишней. Там, в охваченном пожаром революции Петрограде… то ли тифозный бред, то ли предрассветный сон. В глазах женщины, стирающей кровь с лица — кипящая ртуть. Что-то, чего он не мог забыть, но и вспомнить как следует не мог.
— Не в том ли задача государства, чтоб найти каждому человеку его служение? — сказал Щербатов. — Россия измучена хаосом и потрясениями. Она ждет того, кто принесет ей умиротворение. Люди и классы перестанут сражаться за свои интересы, потому что всякий сделается частью общего. И тогда над великой Россией взойдет солнце, под которым каждому будет отведено его место.
— Недурственно, — отметил Михайлов. — На нынешние поэтические настроения юношества вполне ляжет. Да и простонародью должно понравиться. Всяко лучше, чем призывы «за Единую-Неделимую умри, но сдохни».
— Солнце, под которым каждому будет отведено его место, — повторил Алмазов. — Это то, чего ждали от старого порядка и с чем он не справился. И последнее, что я хотел бы сегодня предложить, господа. Необходимо в ближайшее время поставить вопрос о едином именовании нашей армии. «Белая армия» — слишком уж неофициально. Нет единого названия — нет единой силы. У каждого корпуса свое имя, свой устав, свои обыкновения.
— Отчего бы всем частям нашей армии не принять общее наименование Добровольческой армии? — предложил Щербатов.
— Но армия давно уже не добровольческая, — хихикнул Михайлов. — У нас вовсю идет призыв. Впрочем, в нынешней войне победит тот, кто не всегда станет провозглашать вещи тем, чем они на деле являются.
Глава 12
— Деревня Рытвино занята противником силой до трех рот пехоты! — бойко рапортовала Аглая. — Разведчики обнаружены и обстреляны ружейным огнем. Потерь нет, отошли. На западной стороне реки пехота противника, силой свыше батальона, движется общим направлением на север. Мост охраняется слабым пикетом!
Князев поставил штаб на вершине поросшего кустарником бугра. Вдалеке виднелась деревня Рытвино. Еще вчера никто из присутствующих даже не слышал этого названия, а сегодня за нее предстояло сражаться пятьдесят первому полку, чтоб очистить путь к железнодорожной станции. Ближе к подножию бугра находился небольшой хутор. Влево, сразу от поросшей густым кустарником рощи, уходила широкая прогалина, упирающаяся в стену далекого леса. Река и мост отсюда не просматривались.
— Белоусов, пиши донесение в штаб: в пятнадцать тридцать уничтожил до трех рот пехоты противника в Рытвино, занял мост, веду наступление на станцию.
— Но почему уничтожил? Мы никого ведь не уничтожили пока? — спросила Саша у Николая Ивановича. Интенданта приставили к ней именно для того, чтоб она никого больше не отвлекала от дела своими вопросами. — И почему в пятнадцать тридцать? Еще ж полтретьего только, — Саша глянула на часы.
Может, так выглядит измена и ей пора стрелять командиру в спину? Черт, как не хочется.
Вчера Саша полдня пыталась дозвониться до Бокия, но телефонная связь с Петроградом оказалась неисправна.
— Командир наш очень в себе уверен, — улыбнулся Николай Иванович. — Что запланировал, то и описывает в донесении, будто уже свершившийся факт. Он всегда так делает. Осечек не бывало.
Саша понадеялась, что так оно и есть.
— Лекса, дуй к пулеметной команде, — распорядился Князев. — Пусть два своих самовара ставят мне в резерв. Десяток остальных на северную сторону склона. На запад пусть не залезают шибко. Не дай бог чемоданов с той стороны накидают — полный рот земли будет. Пусть прикрывают атаку третьей роты. Чтобы там головы поднять не могли. Но расход — лента на машинку!
— Будет сделано! — лихо отрапортовал Лекса и убежал, ловко огибая кусты и перепрыгивая через валежник. Здесь он был в своей стихии. Совсем не как тогда, когда, перепуганный и бледный, охранял дверь, сам не понимая, кого защищает — того, кто внутри от тех, кто снаружи, или наоборот.
— Самовары, чемоданы, — пожала плечами Саша. — Мы на войне вообще или в водевиле? Что это все значит?
— Самовар — это пулемет так называют, — принялся объяснять Николай Иванович. — Ствол пулемета заключен в кожух, туда наливается вода для охлаждения. Когда пальба идет вовсю, вода, бывает, закипает от нагрева ствола. Совсем как в самоваре, да. Чемоданом называют артиллерийский снаряд крупного калибра. Это, пожалуй, самое страшное, Александра Иосифовна, что может случиться с командой — попасть под огонь тяжелой артиллерии противника. Ответить нельзя. Потери практически неизбежны. У хорошего командира, такого как наш, чуйка на опасность. Потому он и приказал укрыть пулеметную команду за обратным скатом высоты, чтоб ее позиции не просматривались. Хотя мы не знаем, есть у противника чемоданы или нет. Князев всегда исходит из того, что они могут быть.
— Командиры — ко мне! — рявкнул Князев. С десяток человек отделились от своих отрядов и собрались перед командиром, будто были пальцами его рук.
— В деревне пехота, две-три роты, — заговорил Князев, когда притих снег под ногами подбежавших. — Мост почти не охраняется. На той стороне их побольше будет. Сейчас — быстро смять тех, что в деревне. Они за подмогой уже послали. Раздернуть их надо. А у нас чтоб всякий раз кулак побольше был. На все про все у нас… Белоусов, время заката?
— Шестнадцать тридцать!
— Три часа без малого.
Князев быстро поставил перед каждым ротным боевую задачу: кто командует, какими силами, ближайшая цель, последующая, какие силы и средства выделены в поддержку. Он действовал словно шахматист, совершающий ход всеми фигурами одновременно. Бойцы повиновались с охотой, хотя, догадывалась Саша, некоторые из них знали, что идут на верную смерть. Но если у кого были сомнения, тот не стеснялся их выражать.
— Как же мы заляжем в овраге? — спросил один из ротных. — Нет на карте никакого оврага!
— На карте нет, а там есть, — отвечал Князев. — А ложбину ту и ты видал. Мы мимо нее ехали.
— Чего ж ее на карте нет?
— А съемку делали ухари, вроде тебя! Которые смотрят, да не видят. А глядеть всегда надо с мыслью, что нам тут придется биться. Уяснил?
— Так точно, уяснил!
Дундук Белоусов, про которого Саша была уверена, что он дальше бумажек ничего не видит, объяснял одновременно десятку подбегающих к нему людей, где будут пункты боевого питания, куда вывозить раненых, где находиться резервам, а где обозу. Он держал в голове все, вплоть до расположения каждой сортирной ямы. Одновременно он вел записи — стенографировал, догадалась Саша, боевые приказы командира. Ни одно слово на этом холме не произносилось просто так. От каждого слова Князева зависели человеческие жизни. А также исход операции, что, конечно, гораздо важнее.
Громада оборонной промышленности, опутавший огромную страну спрут военной логистики, тонны документации, долгие месяцы гарнизонной рутины — все это существовало ради таких моментов. А исход их зависел от ума и воли одного человека, как игра целого оркестра зависит от дирижера.
К половине четвертого дело, казалось, было сделано. Уже свернулась и ушла в занятую деревню пулеметная команда. Белоусов приказал перебросить туда же обоз. Однако Князев все чаще и чаще поглядывал в сторону открытого левого фланга.
— Ни одного посыльного оттуда за все время, — сказал он обеспокоенно. Сохраняя контроль над ситуацией в целом, Князев поминутно подносил к глазам бинокль и потому первый поднял тревогу. — Ориентир двенадцать! Влево три-пятьдесят! Дальше — семьсот сажен. Пехота противника! Две… Отставить! Три ротные колонны!
— Вон из-за той прогалины прут, — пояснил Николай Иванович, не дожидаясь Сашиного вопроса. — Там наш кавалерийский эскадрон был. То ли отрезали наших, то ли сами они слишком далеко ушли налево. Так или иначе, на наш открытый левый фланг наступает без малого батальон. На кураже идут, быстро. Их надо сейчас же сбить с ноги, замедлить, заставить развернуться в цепь. Если они доберутся до штыка и сомнут то немногое, что тут у нас осталось, возьмут пушки и обоз, а потом закрепятся — дело будет худо.
— Белоусов! — командовал Князев. — В деревню, бери вторую и третью роты да по два пулемета на каждую, займи оборону фронтом на юг, на той опушке! Хутор не занимай.
С неожиданной для его массивной комплекции легкостью Князев поднялся в седло. Выехал к стоявшей на проселке резервной