роте и скомандовал:
— Рота! Колоннами, повзводно справа! За мной, бегом марш.
Саша взяла под уздцы свою кобылку. За прошедшие недели она выучилась худо-бедно держаться в седле. Князев краем глаза заметил это движение и обернулся к Саше:
— Остаешься здесь!
Саша сникла. Комиссару следовало быть там, где люди шли на смерть. Но Князев согласился взять ее в бой только после того, как она дала слово выполнять все его приказы. «Тут, в полку, мы обо всем с тобой договариваемся. Но там, в бою — прикажу стоять, залечь, да хоть чечетку сплясать — выполняешь без пререканий, уяснила, комиссар?»
Николай Иванович протянул бинокль. Саша в очередной раз попыталась встать так, чтоб на нее поминутно не натыкались занятые делом люди. Поднесла бинокль к глазам, стала смотреть вслед уходящим.
Проскакав порядка трех сотен шагов навстречу противнику, Князев спешился и, раскинув руки в стороны, вполоборота что-то кричал бегущим следом красноармейцам. Взводные колонны разбегались по обе стороны от него, разворачиваясь в боевой порядок — в цепь.
Какая, в сущности, разница, подумала Саша, кто он и что он вне боя. Пусть хоть Кропоткина конспектирует, хоть каждый вечер в хлам напивается, хоть каждую неделю комиссаров у обочины закапывает. Только бы он продолжал воевать, и воевать за Советы.
— Ложи-ись!
Прежде чем Саша успела что-то сообразить, Николай Иванович толкнул ее в утоптанный снег и сам упал рядом. Только после этого накатила волна грохота.
— Все, комиссар, можно вставать, — Николай Иванович подал Саше руку.
— Что это было? — спросила она, отряхивая шинель от снега.
— Чемодан это был. Хорошо, далеко рванул, с полверсты отсюда. А не то орали б сейчас друг другу и все равно б не слышали ничего. Но шальной осколок мог и долететь, хорошего мало.
— А что там горит? — спросила Саша, поднося к глазам бинокль.
— Хутор там есть. То есть уже, наверно, был хутор…
— Они обстреливают хутор? Зачем? Разве там наши были?
— Решили, видать, что там штаб наш. Я и сам думал, там штабом встанем. Обзор на мост оттуда хороший был, не пришлось бы разведкоманду гонять. Но командир предусмотрел, что это место самое подходящее и потому самое очевидное. Так что разве вот семью, что там жила, паскуды эти положили.
Саша пыталась разглядеть что-то в бинокль. Там, где только что стоял аккуратный хутор, все было затянуто дымом. Вот горит дом, а там, наверно, сарай. Бежит, сметая все на своем пути, горящая корова. А там… горящий человек? Криков не слышно было, все звуки тонули в отдаленном артиллерийском грохоте. И ветер дул в другую сторону, потому ни дым, ни запах сюда не доносились.
Подбежал запыхавшийся боец.
— Иваныч, снаряды погрузить надо, помоги разобраться с маркировками, там черт ногу сломит!
— Вы стойте здесь, Александра Иосифовна, — засуетился Николай Иванович. Саша рассеянно кивнула. Подышала на запотевшее стекло бинокля, протерла варежкой. Стало, кажется, только хуже видно. Но Саша продолжала вглядываться в пожарище, как зачарованная.
Словно это был совсем другой город, занесенный не снегом — сливовым цветом. Белые лепестки кружились в воздушных вихрях и грациозно опускались в огонь, в лужи крови, на истерзанные человеческие тела. И когда Саша разглядела в бинокль бегущего к хутору мальчика, она перестала быть здесь и оказалась — там, в Белостоке, в недоброй памяти июне девятьсот шестого года.
Потом говорили, что комиссар храбрая, раз побежала под артиллерийский обстрел. Но правда в том, что она не думала ни про какой обстрел в этот момент.
Говорили, что комиссар добрая, раз бросилась спасать ребенка, которого никогда раньше не видела. Люди умирали в революции, и дети тоже умирали — обычно не на передовой и не в расстрельных подвалах, но Саша знала, что таково естественное следствие войны. Если бы она принимала решение, она бы осталась там, где ей было приказано остаться.
Говорили, что комиссар иногда не в себе. И это было ближе всего к правде. Она не вспомнила, что если ее сейчас убьют, Князев не отмоется и дело Советов будет поставлено под удар. Она не слышала криков «сто-ой, куда!» Она просто обнаружила себя бегущей вниз, к горящему хутору.
Тогда, двенадцать лет назад, она бежала по охваченному погромом городу, уворачиваясь от горящих балок, от летящих в нее камней, от тянущихся к ее телу жадных рук. Перепрыгивая лужи… масла, вина, крови? Сквозь крики и пьяный смех, сквозь вездесущие лепестки сливы она бежала по улицам, на которых прошла вся ее жизнь, к месту, которое не было больше ее домом, которое не могло уже быть ничьим домом…
Теперь она бежала вниз по холму. Саша никогда не была особенно сильной или ловкой, но в такие моменты — откуда что бралось. Она скользила на заснеженном склоне и использовала энергию этого скольжения, чтобы ускориться. Она спотыкалась на скрытых под снегом корягах, падала и перекатывалась по земле, чтоб вскочить на ноги чуть ближе к цели. Шапка потерялась во время одного из падений, волосы разметались и зацепились за кривые доски забора, когда Саша протискивалась между ними. Не чувствуя боли, не чувствуя страха, она рванулась и высвободилась, оставив плетню несколько длинных прядей.
Снизу все выглядело совсем не так, как сверху в бинокль. На какой-то миг Саше показалось, что безудержный спуск ее был напрасен, мальчика она не найдет. Верно, он и вовсе погиб уже в своем горящем доме.
Звать его, поняла Саша, бесполезно. Она знала, каково ему, и знала, что он ничего сейчас не слышит. Но хутор ведь совсем маленький. Пять или шесть строений. Надо методично обойти их, одно за другим. И Саша шагнула в дым, дыша через мокрую варежку.
Мальчик нашелся у развалин самого большого дома — там, где недавно было крыльцо. Голыми руками он пытался отодвинуть тлеющие балки. Беглого взгляда хватило, чтоб понять: если кто внутри и пережил падение кровли, то уже сгорел заживо или задохнулся. От дома осталась куча горящих бревен. Но Саша по себе знала, что человек, в считанные минуты потерявший все, невосприимчив к реальности.
Саша дернула мальчика за плечо. Он обернулся машинально, посмотрел ей в лицо пустым невидящим взглядом и тут же вернулся к своим балкам. Руки и лицо его уже покрылись волдырями, но он не чувствовал этого. Саша снова потянула мальчика за плечо — он не отреагировал. Она говорила, кричала ему что-то, но сама не слышала своего голоса. Кругом трещали горящие бревна, обрушивались стены и, кажется, рвались снаряды — вдалеке отсюда? Совсем рядом? В голове у нее?
Мальчик слишком большой, чтоб тащить его на себе, поняла Саша. Не совсем ребенок уже. Он должен пойти за ней сам. Но как заставить его прийти в себя? Как заставить его захотеть жить? Не в будущем, а прямо сейчас, в эту минуту. Пока он не сжег руки до костей, пока дым не разъел его легкие, пока сознание его не повредилось необратимо от невозможности принять реальность.
Есть методы, вспомнила Саша. Ее учили таким вещам. Месмеристы умеют контролировать сознание людей в критических ситуациях. Нет времени на введение в транс и сонастройку. Но есть один ключ. Саша расфокусировала взгляд, чтоб увидеть на месте этого мальчика другого человека — девочку, которой она сама была двенадцать лет назад. Девочка так же разгребала руками горящие доски — несколько шрамов видны до сих пор — не в силах осознать, что ее дом похоронил под собой ее семью. Нырнула вглубь себя, на тот уровень, где отрицала это до сих пор — она ведь просыпалась каждую ночь от тревоги, не слыша дыхания сестры рядом. Нежные лепестки сливы дрожали на ветру и таяли в уничтожившем ее мир огне — как тают теперь снежинки.
Саша схватила мальчика за плечи, развернула к себе, вонзилась взглядом в его пустые глаза. Ты, как и я, никогда не сможешь принять потери всего, что только и мог любить. Но эта потеря станет для тебя, как стала для меня, источником неизбывной ярости и великой силы. Потому я приказываю тебе, как каждый день приказываю себе: живи!
И когда Саша в следующий раз рванула мальчика за руку, он пошел с ней, даже чуть впереди нее, к ближайшему выходу из горящего лабиринта. При подъеме на бугор уже скорее он помогал ей, чем она ему. И тут только Саша поняла, что обстрел прекратился, ни одна из сторон не стреляет по ним. На середине подъема их встретили, втащили наверх. Чьи-то руки набросили шинель на плечи мальчика, и кто-то говорил что-то, но Саша никого не видела и не слышала, кроме своего найденыша.
Обессиленный, мальчик сел на снег. Саша опустилась на колени рядом с ним, крепко обняла его и заплакала. Она плакала о его погибшей семье и о своей погибшей семье. Обо всех, кто умер на Гражданской войне — когда она началась? Закончится ли когда-нибудь? Плакала о тех, кому только предстоит умереть. И о тех, кто выживет.
Тело мальчика в ее объятиях начало содрогаться. Саша поняла, что он плачет вместе с ней, и с этими слезами к нему возвращается жизнь. Тогда она прижала его к себе крепко, еще крепче, пытаясь вобрать в себя его горе.
Тяжелая рука легла Саше на плечо, заставив обернуться.
— Ты нарушила мой приказ в бою, — сказал Князев. — Завтра ты возвращаешься в Петроград.
Глава 13
— Ты нарушила мой приказ в бою, — сказал Князев. — Будь ты моим человеком, пристрелил бы тебя на месте. Свезло тебе, что ты не мой человек, Александра. Никогда им не была. И никогда не будешь. Просто вернешься туда, откуда приехала. Сегодня. Сейчас.
Утром Саша прощалась с пятьдесят первым полком, для которого так и не смогла стать комиссаром. Горячо обняла Аглаю. Крепко пожала руку Лексе. Выпила на дорогу чаю с Николаем Ивановичем. Взяла пачку бумаг у Белоусова, клятвенно пообещав добиться виз и подписей в кратчайшие сроки. Пошепталась с пареньком, которого вытащила вчера с хутора. Он пока еще говорил совсем мало, но быстро приходил в себя.
Боевую задачу пятьдесят первый вчера успешно выполнил. Саша знала, что ее заслуги в этом нет никакой.