— Даже не думайте, — Вершинин безо всяких месмерических техник угадал ее мысли и взял ее под руку. Жест любезный, но пальцы его сомкнулись у Саши на плече как железное кольцо.
Городовой скользнул по парочке равнодушным взглядом. Они перешли мост и скоро вновь свернули на боковую улицу. И тут их окликнули:
— Господин капитан и дама! Служба надзора за нравственностью. Ваши документы предъявите, будьте любезны.
— Бежим? — прошептала Саша.
— Глупо, там впереди регулярный пост… Отговоримся как-нибудь, — так же шепотом ответил Вершинин. — Станем импровизировать.
— Господа, это недоразумение, — обратился он к двум мужчинам в серых мундирах без погон. — Я как раз провожал свою невесту к месту ее службы, где она и проживает. Моя офицерская книжка вот, пожалуйста. Дорогая, где твои документы? И где сумочка?
— Ах, сумочка! — вскричала Саша. — Быть того не может! Верно, я забыла ее в парке! Или в кондитерской?
— Дорогая, — скривился жирный человек в сером мундире. — Вы хоть имя-то своего кавалера знаете, дорогая? Или вы из тех, не очень дорогих дорогих? Позорящих звание сестры милосердия?
Саша растерянно глянула на Вершинина. Вообще-то имени его она как раз не знала. В контрразведке он представился по фамилии, а после у нее не было желания узнать его поближе — по всей видимости, напрасно.
— Нет повести печальнее на свете, чем повесть о пропавшем документе! — весело сказал Вершинин. — Впрочем, никакой великой трагедии не случилось. Назовите же имя своего возлюбленного, Юленька!
Юленька?
— Роман! — выпалила Саша. — Ромочка, прости меня, пожалуйста, я такая растяпа, у тебя теперь будут неприятности, Ромочка?
Сестра милосердия скорее назвала бы жениха при посторонних по имени-отчеству, но времени для второй шекспироведческой шарады у них не было, поэтому Саша сочла за лучшее работать под простушку.
Жирный серый мундир чуть смягчился.
— Что ж вы на ночь глядя с мужчиной, хоть бы и с женихом, по переулкам шастаете, Юлия? Поставлена ли старшая сестра вашего госпиталя в известность об этих прогулках?
Солнце только начало клониться к закату, но, видимо, по здешним пуританским меркам это уже считалось преддверием ночи — времени порока.
— Я… мы… только днем, но сегодня такой чудесный день, господа, — залепетала Саша. — Мы чуть загулялись, там в парке карусель, я никогда допрежь не видала такой карусели, чтоб с резными лошадками… А старшая сестра, она добрая у нас, она позволяет, ежели я с Романом… мне днем завтра к смене….
— Мы задержались исключительно по моей вине, — сказал Вершинин. — И я как раз провожаю Юлию Николаевну в ее госпиталь, в Троицкое.
— Троицкое… — серые мундиры переглянулись. Видимо, это было неблизко.
— Надобно сопроводить Юлию Николаевну до места службы и составить доклад ее начальству об ее поведении, — сказал жирный. — Но, полагаю, допустимо ограничиться внушением на месте для первого раза.
— Откуда ж вы знаете, что это первый раз, коли не видели ее документов, — встрял второй серый мундир, худощавый и желчный. — Там, может, уже и печать ставить некуда, все в выговорах.
— Да, но Троицкое, — протянул жирный. — Это ж двуколку просить, а дадут ли еще, бабушка надвое сказала… Да и дорогу туда размыло.
— Вот вы лишь о своем удобстве печетесь, — упрекнул его желчный. — А об этой юной особе кто станет заботиться? Об ее благе кто подумает? А ежели доведет ее до беды легкомыслие? Потому лишь, что вы поленились доложить о ее поведении начальству. Впрочем, Троицкое и правда не ближний свет… Юлия Николаевна, свидания с женихом возможны исключительно под присмотром старших дам.
— Я запомню, я больше не…
— Эх, да что вы запомните, в одно ухо влетает, из другого вылетает, молодо-зелено… Вот как мы поступим. Сходите на исповедь, Юлия Николаевна. Покайтесь в своем неблагонравном поведении. Сейчас отец Савватий в Успенском соборе исповедь принимает. Ему кто покается, тот не грешит больше. Дар от Бога у него. Духоносный старец, благословил нас Господь таким пастырем. А мы вас сопроводим, это недалеко. Коли получите отпущение грехов — идите с миром.
Саша покосилась на Вершинина. Судя по его лицу, он прикидывал, что несет меньше рисков: пристрелить обоих радетелей нравственности на месте или позволить красному комиссару идти под исповедь. Саша успокаивающе улыбнулась ему одними глазами. С ее-то опытом допросов, в обоих качествах, одну исповедь она как-нибудь переживет. А для стрельбы тут слишком близко к людной улице.
Саша приняла крещение еще в 1908 году, чтоб выехать за черту оседлости — соблюдать завет с Богом отцов после того, что случилось с ее семьей, она никакого больше смысла не видела. Пришлось пройти катехизацию, но это оказалось несложно. Тору она, как все евреи, знала получше экзаменаторов, Новый завет показался ей набором пыльных банальностей, а богослужебные термины она вызубрила механически, не вникая в их смысл. Тогда же ей пришлось отстоять несколько церковных служб, чтоб на другой день после получения открывающей многие двери записи «православная» в паспорте забыть это все, как скучный сон.
Теперь Саша старательно копировала движения других людей на входе в храм, надеясь, что правильно сложила пальцы — это почему-то имело огромное значение в православии. Внутри здания царила та же холодная душноватая тишина, как в тех церквях, где Саша бывала прежде. Тот же запах, даже свет так же падал на такие же примерно иконы и росписи. Будто никуда и не уходила.
По центру зала на специальной подставке — аналой, всплыло в памяти Саши вызубренное к экзамену — лежала большая икона. Мужчина в белом хитоне с крестом в руках, изможденное бородатое лицо… но что-то в нем показалось Саше смутно знакомым. Рисунок морщин, широкие надбровные дуги… Сквозь стандартную иконопись проступала индивидуальность столь мощная, что лицо оставалось узнаваемым. Саша подошла и прочитала стилизованные под старину буквы: святой мученик Григорий Новый.
Распутин.
Саша с Распутиным не встречалась, но в месмерических кругах много обсуждали его животный магнетизм. Удивительные истории рассказывали о его почти сверхъестественной способности воздействовать на самых разных людей, от деревенских баб до первых лиц государства. Если хоть десятая доля этих слухов была правдой, Распутин обладал гипнотическим даром необыкновенной силы. А вот в смерти его Саша, в отличие от многих, ничего мистического не видела. Действительно, группа заговорщиков, среди которых были и члены императорской семьи, убивала духоносного старца в течение нескольких часов. Но Саша знала, что для самоуверенных дилетантов такое скорее типично. Чтоб убить человека быстро и чисто, требуется навык.
И вот теперь Распутин канонизирован и стал символом возрожденной Церкви. Какие перемены это провозвещает?
Латунный подсвечник возле иконы чистила тряпицей женщина в платье, похожем на то, что Саше выдали в контрразведке. На левой руке женщина носила перчатку, на которой были зашиты мизинец и безымянный палец — их не было на ее руке. Под Сашиным взглядом она подняла лицо и улыбнулась широко, расслабленно, безмятежно. Женщина шагнула вперед, и хотя никакой угрозы от нее не исходило, Саша отшатнулась. Устанавливать месмерической контакт она не планировала, он возник сам собой — настолько женщина была открыта.
Она не была куском мяса. В ней определенно сохранилась личность, но иная, чем все, кого Саша видела прежде. Женщина была пронизана покоем, светом, смирением и безусловной, принимающей все любовью. Из-за этого лицо ее выглядело юным, хотя рисунок морщин выдавал, что она была старше Саши.
— Говорят, при жизни принимают они муку за свои грехи и опосля на земле как в раю уже, — громко прошептала какая-то баба за спиной у Саши своей соседке.
Господи, подумала Саша, господи, сестра, чего ты хотела? Чем ты была для них так опасна? За что они сделали это с тобой?
— А это Манька с нашей улицы, — продолжала рассказывать баба. — Кликуша.
Кликушами в народе называли женщин с тяжелыми истерическими расстройствами, вызванными, как правило, невыносимыми условиями жизни.
— Муж у ей на фронте сгинул. Двое старших ребят померли, слабенькие были с недожору. А последыша, девочку, сама приспала с устатку. Свекруха ейная — не приведи Господь. И прежде-то житья не давала, а после каждый божий день распекала: детей, мол, не сберегла, вахлачка. Ну и заблажила Манька, голосить стала. В монастырь не приняли ее, там болезные не нужны, ежели без приношения. Ну и пошла на Умиротворение это. Деток своих чтобы, значит, позабыть, да от свекрухи избавиться. Все, сказала, лучше, чем такое житье, горе одно беспросветное. Тогда еще всех принимали на Умиротворение. Теперь-то многие просятся, но берут с разбором уже.
— Юлия Николаевна, пройдите на исповедь, отец Савватий вас ждет, — подошел жирный серый мундир. Саша с трудом разорвала контакт глаз с безмятежно улыбающейся Манькой и пошла, куда ей было указано.
Худощавый попик с жидкой козлиной бороденкой ждал ее на лавке в углу церкви. Саша решила было, что так и придется стоять рядом с ним, унизительно склонившись, но попик улыбнулся ей:
— Сядь, радость моя. Устала, небось. Говори, что гнетет тебя. Не бойся.
— Да с женихом загулялась, батюшка, — защебетала Саша, вспомнив роль глупенькой медсестрички. — Вы не подумайте, жених серьезный у меня, не позволяет себе ничего такого. В контрразведке служит! В парке мы были, там, знаете, карусель еще. Закружилась совсем. А потом я сумочку с документами потеряла, и про время позабыла, простите, батюшка…
— Ты не мне сейчас врешь, моя радость, — грустно сказал попик. — Ты же самому Христу врешь. Нет у тебя никакого жениха. И не в гулянках тот грех, что тебя тяготит.
Вот черт. Саша только теперь поняла, что имеет дело с месмеристом куда более сильным, чем она сама. У них, в Церкви, это называется иначе — прозорливость, дар Божий. А ведь серые мундиры говорили об этом, она пропустила их слова мимо ушей, приняла за обычные суеверия. Да, лучше б Вершинин пристрелил их там, в переулке. Теперь поздно.