– Конечно. А ты – именно тот, кто заслуживает честности. – Мой голос сорвался на яд. – Ты решил, что можешь свалиться в мою жизнь, очаровать, пробить все стены, а потом вести себя как надзиратель? Поздравляю. Это сработало ровно до того момента, пока ты не показал, кто ты есть.
В его глазах вспыхнул гнев. Настоящий. Бурлящий. Уже не сдерживаемый. И оттого – ещё более опасный.
Мы стояли почти вплотную, как два сгустка напряжения.
– Маленькая обманщица, – сказал он почти ласково, и в этих словах вдруг не оказалось злости. – Но, знаешь, я, пожалуй, готов простить тебе и эту ложь.
Он скользнул пальцами по моей шее, лёгкое прикосновение – почти невесомое – и тем не менее заставившее меня вздрогнуть. Кожа вспыхнула жаром там, где прошлись его пальцы. Он задержался на кулоне с иолитом, что покоился у меня на груди, провёл по нему подушечкой большого пальца и хмыкнул – глухо, с какой-то странной ироничной усмешкой, которую я не смогла понять.
Я замерла, не в силах пошевелиться. Мысли мешались, как искры в пламени, и от каждой вспыхивала новая, нелогичная эмоция.
Каэл сделал шаг назад. Отступил.
– Я принёс тебе подарок, – сказал он уже без эмоций, по-деловому. – Как только будешь готова – я открыт к диалогу.
Он подошёл к чайному столику и аккуратно, с каким-то театральным жестом, оставил на нём стеклянный футляр. Затем развернулся на пятках и пошёл к двери, не оглядываясь.
Ровно в тот момент, когда он тянулся к дверной ручке, в комнату заглянула служанка с подносом. Увидев выражение моего лица – и уходящего Каэла – она мгновенно оценила обстановку и, не проронив ни слова, выскользнула обратно в коридор. Осторожно. Чтобы, не дай боги, не потревожить разбуженного зверя.
Как только дверь закрылась, и шаги Каэла растворились в звенящей тишине, внутри меня что-то сорвалось с цепи.
Я подошла к столику, не до конца понимая, что делаю. Рука сама потянулась к стеклянному футляру – и я даже не стала всматриваться, что внутри. Меня охватило пламя. Пламя ярости.
Я с силой запустила футляр в стену. Стекло разлетелось с торжествующим звоном, отражаясь в гулком эхе по всему залу.
Иолит у меня на груди вдруг запульсировал горячо, реагируя на вспышку эмоций. Будто пламя внутри камня откликнулось на мою внутреннюю бурю.
А браслет… браслет на запястье стал ледяным. Резким. Обжигающим. Он будто бы сжал кожу, как стальной обруч. Контраст между ними заставил меня вздрогнуть.
Хорошо. Очень хорошо. Один горит, другой замораживает. Прекрасно. Идеально. Вот и я теперь такая – пополам. Половина готова вспыхнуть, а половина – заковать себя льдом.
Глава 12. Пилюля воспоминаний
Я вновь сидела в кресле и гипнотизировала взглядом пилюлю, покоящуюся у меня на ладони. Из пальца медленно сочилась кровь – тонкой тёмной струйкой по запястью. Я порезалась, пока вытаскивала эту чёртову таблетку из осколков.
Боль всё ещё пульсировала в такт сердцу – и, честно говоря, это было к лучшему. Боль отрезвляла. Боль не давала скатиться в очередной приступ эмоций.
Я знала, что это. Пусть у меня и не было магии, бабушка настояла, чтобы я брала теорию по алхимии и артефакторике. С её слов – мало ли, пригодится. Учиться я любила, а потому кое-что я всё же усвоила.
Передо мной лежала пилюля воспоминаний, именно так её величали в народе. Официальное название – сфера энграмной фиксации. Вещь редчайшая. Для её создания нужен не только талантливый алхимик, но и целая прорва золота. А главное – кто-то, кто согласится пережить настоящую агонию. Извлечение памяти – процесс болезненный, изматывающий, и если алхимик был слаб – пилюля рассыпалась в бесполезный порошок. Если воля донора слабела – память стиралась безвозвратно.
Я стиснула зубы, прижав платок к ране.
Каэл.
Неужели он действительно это сделал? Потратил деньги, силы и, судя по его виду, существенно рисковал, чтобы донести до меня какую-то важную правду.
Зачем? Чтобы убедить? Загладить вину? Подкупить доверием?
И какая правда вообще может стоить таких жертв?
Я бы с радостью решила, что это очередной трюк. Но вот только сфера энграмной фиксации не умела лгать. Именно в этом и была её ценность. Воспоминания, запечатлённые в ней, не могут быть подделкой.
И всё равно – внутри бурлило слишком много эмоций, чтобы принять «подарок» так просто. Я не знала, что было в этой капле истины. Но слишком хорошо понимала: если я её проглочу, обратного пути не будет.
Я сделала глубокий вдох, почти злясь на себя за слабость… и проглотила пилюлю.
Она обожгла язык, словно пряное вино. Ледяная змейка скользнула по горлу, растеклась по телу, оставляя за собой дрожь и еле уловимый металлический привкус на языке. Едва я успела выдохнуть – всё поплыло. Пространство зашаталось, будто я шагнула за грань сна и реальности. Меня засосало в омут. Не воды – нет, он был гуще и тяжелее. Омут чужих воспоминаний.
Я видела всё от третьего лица, словно из-за стекла, но ощущала – это была память.
Мальчишки.
Каэла.
Он был ребёнком. Не старше десяти.
Всё вокруг дрожало от запахов: тёплое дерево – полки, в которые навсегда въелся аромат трав. Ваниль и тмин – сдобные булки, что подрумянивались в печи. Только воспоминания из детства бывают такими яркими, такими сочными – будто сама память отказывается тускнеть.
Скромный дом, но уютный. В нём было… по-настоящему тепло. Не от огня, а от живого дыхания большого семейства. Где-то в углу смеялись дети. Слышался стук ложек о глиняные чашки. Чей-то голос рассказывал сказку – слова проплывали мимо, как фоновый шум.
И вдруг – грохот. Дверь распахнулась с такой силой, будто в неё врезался ураган.
На пороге стояла женщина.
Измождённая, израненная, обагрённая кровью – и явно не только своей. Светлые полураспущенные волосы липли к щекам, лицо было пепельным от усталости, а глаза – такими живыми и, несмотря на ужас, полными решимости. Она покачнулась и рухнула на колени прямо на пороге.
Я сразу её узнала.
Мама.
Моя мама.
Живая. Настоящая. Не портрет в рамке. Не сон из детства. Не тёплый рассказ бабушки.
Она была передо мной.
В доме закричали. Кто-то кинулся к ней. Голоса – испуганные, обрывистые. Один из старших мужчин осторожно поднял её, на руках отнёс в дальнюю комнату, где пахло лавандой и мёдом. Там она пролежала без сознания три дня. Эти воспоминания всплывали яркими короткими обрывками: её поили, меняли повязки, кто-то из детей – чаще всего девочка лет восьми – сидели у её постели, перебирая пряди волос. Бормотали молитвы.
Я не чувствовала собственного тела, но в груди стоял ком. Воспоминание было слишком живым. Слишком болезненным.
Мама была в чужом доме. Среди чужих детей.
В доме, где рос Каэл.
А потом… потом пришёл второй фрагмент.
Женщина уже сидела на постели, опираясь на стену, её лицо было бледным, но в голосе звучала сталь. Запах целебного варева тонкой плёнкой висел в воздухе. С ней говорили взрослые – женщина с усталым лицом и крепкий мужчина в потёртом камзоле. Их руки были загрубевшими от работы, в глазах – тревога и участие.
Я понимала, что это еще одно воспоминание Каэла. Потому что чувствовала – чувствовала, как мальчишка, притаившийся за занавеской, жадно вглядывался в происходящее. Улавливала его эмоции – неподдельное любопытство и что-то похожее на симпатию. Женщина, казавшаяся чужой, внушала доверие. Казалось, её хриплый голос наделял воздух спокойствием, даже несмотря на тревожную тему беседы.
– Мне нужно уходить, – говорила мама. – Они меня не отпустят. Я не могу ставить вас под удар. Моего мужа они убили. Я больше не допущу…
– Ты едва стоишь, Морелла, – перебил мужчина. – Останься до утра. Дети привязались к тебе. Аниэль так вообще… Останься.
Мама… Упорная, несмотря на раны и усталость. Ссутулившаяся, но не сломленная. Она покачала головой, пальцы сжимали ткань покрывала, словно искали в ней точку опоры.
– Рано или поздно они выследят. Я не хочу, чтобы вы страдали из-за меня. Вы… вы спасли меня, я вам очень благодарна. Но я не могу остаться.
– Тогда хотя бы до рассвета, – устало отозвалась женщина. – Отдохни. Потом решим.
Мама закрыла глаза. Казалось, ей было больно даже дышать. Но кивнула.
– Хорошо. До утра.
Каэл, спрятавшийся за занавеской, невольно задержал дыхание. Он не понимал всего, что происходит, но чувствовал – это важный момент.
И вот – третье воспоминание. Самое страшное.
Огонь. Крик. Пепел.
Смрад палёного дерева смешивался с запахом чего-то страшного – крови, магии, смерти… Балка рухнула прямо перед ним, ловушкой, из которой не выбраться. Каэл лежал, придавленный, не в силах даже пошевелиться. Его грудь с трудом втягивала воздух, в горле стояла гарь. Глаза жгло – от дыма и ужаса.
Повсюду – пылающий дом, любимый, шумный, живой всего час назад. Теперь – ловушка из огня и хаоса. Тени скользили по коридорам. Люди в чёрных мантиях и масках – те самые, что я видела в кристалле. Лица скрыты, движения быстрые, резкие. Они что-то искали, шарили по комнатам, срывали покрывала, разбрасывали игрушки. В их жестах не было спешки – лишь сосредоточенность.
Они знали, зачем пришли.
Каэл не кричал. Он буквально онемел от ужаса. Даже на слёзы и то – сил не было. Он просто лежал и смотрел, сжав зубы. Каждый звук казался лишним, предательским. Каждое движение – опасным.
И вдруг, в пекле, в грохоте и ужасе, словно из другого мира, рядом с ним возникла она. Морелла. Её лицо покрывали сажевые разводы, в глазах читалась решимость. Она тяжело дышала, вытирая кровь с виска.
– Нашла, – выдохнула она. Встала на колени, склонившись к нему. – Я успела. Остальных я спрятала, – её голос был хриплым, почти сорванным, но удивительно спокойным. – Тебя я отправлю другим порталом, – её голос стал твёрже, несмотря на боль. – Он отведёт не к твоей семье, но ты выживешь. Я не смогу точно выстроить маршрут – сил осталось мало. Если ты будешь сильным, если не сломаешься, однажды ты их найдёшь. Ты должен. Понимаешь? Найдёшь – и воссоединишься с ними. Они будут ждать.