Деканы физико-технического и механико-математического факультетов с недоумением переглянулись.
– Сейчас поясню, – Лисин улыбнулся одними уголками губ, что должно было означать милостивое снисхождение. – Великий князь поставил перед нами ряд важных задач: превратить Гамбург в научный и культурный центр, собрать в нем лучшие умы Европы и подготовить их к служению Великой Руси, сделать так, чтобы люди, у которых мозги вообще работают, мечтали бы работать на Великую Русь. Но как бы мы не старались, мы не сможем обеспечить постоянный приток способных учеников в наши школы и в университет, если будем по-прежнему собирать их своими силами. Нужно, чтобы люди сами стекались к нам со всей Священной Римской империи и Англии, – Лисин оглядел собравшихся. Деканы физтеха и мехмата согласно кивнули князю. – Отлично, – сказал Лисин и продолжил: – Поэтому нам так важно сделать наш университет привлекательным во всех смыслах.
Деканы снова переглянулись.
– Во всех смыслах? – вырвалось у одного из них.
– Я предоставляю слово Николаю Ивановичу, – сказал Лисин, – он введет вас в курс дела и ответит на все ваши вопросы. Пожалуйста, Николай Иванович.
И новый декан университета рассказал присутствующим, что Великий князь Руси распорядился открыть в Гамбурге факультет искусств и культуры, а также организовать в Европе ряд музыкальных концертов в качестве рекламной кампании.
– Это будут рок-концерты, эстрадная или классическая музыка? – уточнил молодой доцент Семашко.
– Нет, конечно. Никакого рока и современной эстрады. Да и далеко не вся классическая музыка подойдет для презентации в 13 веке.
Заметив удивленные взгляды преподавателей и чиновников, Перверзин понял, что нужны пояснения.
– Чтобы понять какое-либо явление в искусстве, оценить его или хотя бы получить удовольствие от его восприятия, человеку необходимо быть к этому подготовленным. И я говорю не об образовании, а об опыте восприятия чего-то подобного. Говоря о музыке… Даже от музыки великого Моцарта в этом веке, – Перверзин развёл руками, указывая на пространство и время вокруг себя, – получить наслаждение способны лишь единицы. Остальные услышат какофонию.
– Да ладно… – вырвалось у Семашко.
Перверзин снисходительно улыбнулся:
– Я мог бы отослать вас к соответствующим исследованиям в этой области, но пока поверьте мне на слово, молодой человек, – 99% удовольствия люди получают не от восприятия нового, а от узнавания.
– Но ведь и Моцарт был новатором в своё время, – не сдавался физик.
– Конечно, – кивнул Перверзин. – Но и он обгонял свое время не на века. Скажем так, его новизна составляла где-то процентов двадцать пять. Великий композитор даже не создал ни одного нового жанра, он развивал и усложнял существующие: в оперу внес симфоническую драматургию, серенаде придал более сложную форму, сюиты обогатил драматическими интонациями и так далее.
Перверзин ещё немного рассказал собравшимся о нюансах восприятия искусства, поблагодарил коллег за внимание, и Лисин закрыл совещание, попросив остаться своих помощников, с которыми он создавал университет и организовывал набор учеников, чтобы поставить перед ними новые задачи.
В Германии в то время большой популярностью пользовались миннезингеры – авторы-исполнители любовных песен, на юге Священной Римской империи – трубадуры и труверы. В остальном преобладала духовная музыка. Композиторские школы только-только начинали складываться, профессиональная музыка начинала звучать и при аристократических дворах, но тоже была возвышенной, а если сопровождалась пением, как, например, многоголосные мотеты, то со стихами духовной тематики. Французский композитор того времени Иоанн де Грокейо писал о мотете: «Этот вид музыки не следует представлять в присутствии простого народа, который не способен оценить его изысканность и получить удовольствие от слушания».
– Сейчас в Томске, – сказал Лисин, – по поручению Великого князя собирают певцов, музыкантов и композиторов для десанта в Европу. А мы займемся организацией концертов – как для аристократии, так и для народа.
– И что это нам даст, Иван Матвеевич? – с сомнением спросил Остряков. – Ну развлечем мы аристократов и толпу…
– Нельзя недооценивать культурную экспансию, – усмехнулся Лисин. – Сейчас о нашем университете знают только в учёных кругах, а после того, как мы, по твоему выражению, развлечём толпу, о нас будут говорить во всей Священной Римской империи. На всех площадях и во всех замках.
* * *
Великий князь, как и обещал, прислал в Гамбург ещё медиков и лекарства, в том числе, и для лечения проказы, эпидемия которой бушевала в Европе, – рифампицин, дапсон и клофазимин. Но при этом он распорядился извлечь максимальную выгоду из кампании по искоренению проказы – и политическую, и экономическую. Поэтому Лисин распорядился первым делом лечить аристократов, ведь проказа косила не только простолюдинов, она не различала сословий – болели графы и князья, их родственники и ближайшее окружение. И если простых людей, заболевших этим страшным недугом, изолировали в лепрозориях, то знать, как правило, оставалась в своих замках, заражая своих родичей и подданных. Правда, даже современные препараты полностью излечивали лепру только на начальной стадии заболевания, пока не поражена нервная система и внутренние органы, но в любом случае больные уже через месяц становились не заразными.
Лисин без труда нашел несколько очагов заболевания проказой среди германской и французской знати и направил туда своих представителей вместе с медиками. Цену за лечение назначали весьма высокую, но в каждом случае соответствующую состоятельности аристократа: с кем-то договаривались об оплате золотом, с кем-то об оплате землями – земли эти могли и не понадобиться Великому княжеству, но их всегда можно было продать другому князю или графу Священной Римской империи.
Обычно посланников Лисина встречали с недоверием: почти все в империи знали о могуществе Великой Руси, но проказа считалась особой болезнью – религиозное сознание людей средневековья связывало ее с божьей карой, они больше надеялись на молитвы, чем на лекарей. Поэтому в большинстве случаев приходилось лечить прокаженных до оплаты. А когда больной начинал идти на поправку – зарубцовывались язвы, проходили пятна на коже, улучшалось самочувствие, благодарные пациенты или их родственники платили по договору. Благодарность их стимулировалась ещё и заверением медиков, что если лечение прекратить, болезнь снова вернется.
Так происходило в самом начале кампании. Уже через несколько месяцев в Гамбург потянулись послы от прокаженных аристократических семей, которые сами предлагали или золото или большие доли своих владений за чудодейственное лекарство.
Прислал делегацию и король Франции Людовик IX. Делегация была тайной, так как никто не знал, что его мать принцесса Кастильская заразилась проказой. Лисин лично принял послов короля, выслушал и отправил в Париж дирижабль с медиками. Уже через два дня королю дали обещание, что принцессу Кастильскую полностью излечат от страшной болезни – у нее только недавно появились первые симптомы. Людовик IX предложил достойную короля оплату – замок на реке Луара и одну тонну золота. Он не только любил свою мать, но и во всём своем королевстве по-настоящему доверял только ей. И когда в 1248 году Людовик отправился в крестовый поход, он оставил её править Францией.
Но Князь Балтийский Лисин не остановился на лечении от проказы европейской аристократии, он поставил своей целью избавить всю Европу от этой беды, потому что болезнь не знает границ и может распространиться в том числе на Великую Русь. Поэтому медики начали выявлять очаги эпидемии и лечить уже всех подряд, а неизлечимых хотя бы делать незаразными. Однако, эта кампания обещала продлиться десятилетия, так как ресурсы Балтийского князя были ограниченными, тогда как ареал распространения болезни – огромным.
* * *
Первый концерт средневековой авторской песни, где участвовали артисты из Великой Руси, состоялся в замке местного вельможи из рода Гогенштауфенов. На светскую вечеринку были приглашены самые известные миннезингеры, гвоздём программы считался Готфрид фон Нейфен. Князю Балтийскому легко досталось приглашение на этот средневековый праздник жизни, достаточно было только намекнуть хозяину замка на его задолженность Великому княжеству за прошлый год, когда неурожай поставил его перед угрозой голодных бунтов среди крестьян. Великое княжество ссудило ему зерна, а Гогенштауфен до сих пор не рассчитался.
Благородные миннезингеры выходили по очереди в центр большой залы, садились на табуретку перед благородной публикой и пели свои заунывные стихи про служение богу и королю (а иногда и про любовь к прекрасной даме), подыгрывая себе на мандюрихине – так в Германии называли мандору, струнный музыкальный инструмент из семейства лютневых.
– Какая же тоска… – сказал Влад Семенов, артист Томской филармонии своему товарищу Юрию Овчинникову, которого завербовали в Великую Русь из Санкт-Петербурга, где он работал в небольшом театре-студии.
Обоих артистов нарядили в средневековые костюмы, чтобы они выглядели как небогатые молодые люди рыцарского сословия, какими были большинство немецких миннезингеров. Немецкого языка они не знали, но каждый разучил по одной песне на средневерхненемецком.
Настал черед Готфрида фон Нейфена поразить знатную публику своим искусством. Состоятельный рыцарь вышел в расшитых золотом одеждах с небольшой арфой в руках. Он поприветствовал хозяина замка грациозным, но лёгким поклоном, глубже и церемонней поклонился дамам, чинно сидящим поодаль. Прославленный поэт сел на табуретку, тронул струны и неожиданно бодро запел на средневерхненемецком языке:
В объятьях милой рыцарь возлежал.
А в это время в мрачной тени
Завистник свой точил кинжал,
Не зная устали и лени.
– О, рыцарь мой! – засуетилась дама в спехе. –
Рассвет над башнями уж разгорелся...