А волки дрались не на жизнь, а насмерть. Кровь и шерсть на снегу. Рычание и скулёж… А скулит-то наш противник…
Наш.
Да. Я не ошибся. Именно, наш. Поскольку этот бой мы вели на пару с местным вожаком. И вряд ли он защищал Машку, внезапно воспылав человеколюбием. Скорее всего, он просто охранял свои охотничьи владения. А нас с Марией, наверное, принял нас в свою стаю. Ну, не знаю я, чем руководствовался серый хищник. Другого предположения у меня просто нет.
Но враг уже повержен. Из горла пришедшего неизвестно откуда захватчика толчками выплёскивалась кровь, украшая снег абстрактными ассиметричными узорами на манер пятен Роршаха.
Мы, конечно, одержали победу, но на этот раз она нам далась дорогой ценой. Я с трудов сдерживал крик, отдирая с ноги вцепившуюся голову волка. Кровь уже пропитала штанину. Но я не особо переживал. Залечу после. А сейчас надо помочь другу. Иначе теперь и не назвать нашего мохнатого соседа. С окровавленной пастью и торчащей клоками шерстью, волк, пошатываясь от усталости, попытался двинуться вперёд, но лапы его подкосились, и он тоже упал на снег. Его бока вздымались от тяжёлого дыхания. Сквозь глубокую рану на боку были видны даже рёбра.
Я упал на колени перед раненным волком. Тот не зарычал, не оскалил зубы… Его глаза смотрели на меня без всякого страха, но взгляд постепенно становился мутным.
— Эй, братишка! Не смей умирать! Ещё не время. У тебя семья, дети… И ты обязан их на ноги поднять.
Волк слушал меня, но вряд ли что-то понимал…
За моей спиной появилась Машка.
— У тебя кровь… Ты ранен?
— Маша! Прости! Сейчас не до этого… Иди в землянку! Возьми пистолет и держи наготове.
— А что? Другие волки ещё остались? А почему он меня защищал?
— Кыш отсюда! Не мешай!
Обиженная девочка утопала в сторону землянки что-то недовольно ворча. Но мне сейчас было не до неё. Убедившись, что она не пострадала, я за неё уже не переживал.
Я вливал энергию в раненого зверя, пытаясь спасти его. На свои раны я даже не обращал никакого внимания. Надо было торопиться, пока у меня ещё есть силы. Чтобы волчара не стал дёргаться во время лечения, я ввёл его в сон. И только по периодически вздымающейся грудной клетке я мог видеть, что он дышит. Кровь я ему уже остановил, и даже попытался прилепить на место лоскут шкуры, прикрывая рёбра. Но я не был уверен на все сто, что мои потуги принесут ощутимую пользу. Слишком много ранений получил волк, слишком много он потерял крови. А у меня слишком мало сил, чтобы ему помочь… Да и опыта в медицине у меня мал да маленько. Ну не ветеринар я не фига от слова совсем.
Но, похоже, что всё идёт как надо. Дыхание у «пациента» ровное. Раны не кровоточат… Да и нет их больше. Интересно, а к волкам можно применить поговорку: «Заживает, как на собаке?»
Ну и хорошо, что ему стало полегче. Дай бог, выживет! Чего-то мне нехорошо как-то И что-то как-то темновато стало вокруг. Неужто я так до вечера провозился? Не может быть… Или это у меня в глазах так потемнело? Что это? Ничего не вижу…
Почему-то так всё завертелось-закрутилось перед глазами… Какой снег мягкий… И совсем не холодный… Вот я упал в него лицом и совершенно ничего не чувствую.
Ничего не чувствую…
— Максим! Максим! Вставай! Что с тобой?
«А? Что? Почему меня трясут? Где я?»
Сознание возвращалось какими-то толчками. Словно пульсируя и отдаваясь в ушах колокольным звоном.
Бум… Бум…
Только почему-то колокол звучит не звонко, а как-то глухо…
Бух… Бух…
Или это просто у меня шумит в ушах? Я, кажется, знаю… Это так бьётся моё сердце. А пульсирование крови слышится мне… Но почему так громко?
— Маша! Хватит плакать! Ты меня заливаешь слезами…
— Дурак… Максим! Я думала ты… А ты…
— А что я?… Помоги мне встать!
— Лежи уж. У тебя ноги…
— Да. У меня ноги… А что не так с ними?
— Там… Не знаю… Всё в крови… А он тебя лижет…
— Чего? Кто?
— Волк…
Бр-рр… Я помотал головой, пытаясь хоть как-то привести мысли в порядок. Какой волк? Чё он там лижет? И что у меня с ногами?
Блин… Я обхватил голову двумя руками. Больно… Нет. Не голова болит. Нога… И холодно.
Конечно, холодно… Я же на снегу лежу. На таком красивом красном снегу…
— Машка! Хватит меня трясти. Помоги подняться! А ты чего так легко одета? Замёрзла? Дрожишь уже вся…
— Дурак!
Слёзы лились из её глаз нескончаемыми ручейками. К сожалению, за все свои несколько жизней, я так и не научился останавливать женские слёзы. Так что я не стал ничего делать. Потому что знал, если женщина хочет поплакать, то лучше ей не мешать. Само пройдёт.
А мой старый знакомый, в смысле друг, товарищ и волк, реально лизал мою ногу. Ту самую, которую прокусил почти насквозь один из нападавших на нас. Кровь уже не текла, но зато рана впечатляла. Штанина была вся порвана, и я хорошо мог разглядеть вырванный кусок мяса, болтающийся на обрывке кожи, и даже белеющую кость. Кажется, она называется большая берцовая… Да по фигу, как она называется… Хорошо ещё, что не перекусили на хрен… А волки они такие, и не на такое способны.
А чего это серый санитар леса мою ногу лижет? На вкус пробует? Или хочет подлечить меня? у него небось в слюне все бактерии мира обитают. Как бы он хуже не сделал?
— Ну, что, Серый? Полегчало тебе?
Волк поднял на меня свои янтарно-жёлтые глаза и не мигая посмотрел на меня. И хотя я точно знаю, что глядя в глаза хищнику можно спровоцировать его на агрессию, но я не отвёл взгляда. И так же спокойно в упор посмотрел на него.
— Ты извини меня, Серый! — спокойным голосом поведал я ему. — Это моя вина, что я проредил твою стаю. Вот видишь, чужаки уже пришли на твою землю. А у тебя не было сил их прогнать…
Волк моргнул. А потом, он слегка оскалил зубы… Да, нет. Блин… Это что? Улыбка?
То, что есть собаки-улыбаки я знал. Встречались мне такие. Но, чтобы волк улыбался… Про такое я не слыхал как-то раньше.
— Ладно. Пока я здесь, я всегда смогу тебе помочь. А потом, глядишь, твои щенки подрастут. И, кстати, у этих, которые приходили к нам незваными гостями, тоже небось остались и щенки, и самки. Ты бы сходил, глянул, что там и как… Посмотрел бы на них. Может возьмёшь их в свою стаю… Вместе веселее.
Волк снова моргнул. А потом он вильнул хвостом, развернулся, и быстро ускользил по снегу куда-то вглубь леса.
— Ты думаешь он тебя понимает? — спросила Маша.
— Говорят, что волки умнее собак. А если собаки нас понимают, то почему волкам это должно быть недоступно?
— Я так испугалась…
— Когда?
— Тогда… Сижу в кустиках, никого не трогаю… А тут он появился…
— Он тебя защищал.
— Я это поняла… Но только потом. А сперва, я очень испугалась. Волки как завоют…
— Он наш друг. Теперь… Хотя странно всё это.
— Что именно?
— Ну я же всю его стаю поубивал. Оставил в живых только его и его самку.
— А…
— Наверное, он признал меня, как сильного, или как равного.
— А почему он тогда заступался за меня?
— Это его земля. Он тут хозяин. Мы у него в гостях. А эти… Они пришли завоевать его землю. Оккупанты…
— Понятно… — протянула Машка.
Хотя, судя по всему, она толком ничего так и не поняла. Ну и ладно. Сейчас мне не до этого. Во-первых: Нога болит, аж скулы сводит… А во-вторых… Я замёрз, как собака… Рук уже не чувствую. А ног я не чувствую уже давно…
— Машенька! Помоги мне дойти до землянки!
Легко сказать «дойти до землянки»… На левую ногу я не могу даже опереться. Да чего там говорить… Я не могу к ней даже прикоснуться, чтобы меня при этом не согнуло в три погибели от нестерпимой боли.
Так что моё передвижение по утоптанному уже снегу можно называть как угодно, только не ходьбой.
Я полз. Но как-то раком-боком, опираясь на одно колено. Руки мои то и дело подламывались, и я снова падал мордой в снег… И если в прошлый раз, когда я упал от упадка сил лицом в снег, он мне показался мягким и приятным наощупь, то сейчас эта холодная ипостась замёрзшей воды, впивалась в кожу лица тысячей колючих острых иголок. Очень сильно напоминало мелкие осколки стекла. Видел как-то в старом кино, как индианка танцевала босиком на битых стёклах. Тогда это меня очень впечатлило. Но сейчас все эти впечатления я ощущал на своём лице.
От Машки помощи было так же мало, как от муравья в драке слонов. И все её попытки хоть как-то мне помочь, заканчивались лишь тем, что я снова задевал раненую ногу и падал на снег, корчась от боли.
Сколько минут, часов или дней я полз эти несколько метров до тёплого и уютного жилья, я точно не могу сказать. Но, похоже, что по поводу нескольких дней — я погорячился. Хотя и про несколько часов — тоже соврал. Но минут пятнадцать-двадцать, как минимум, я провёл в этом полуобморочном движении вперёд…
А когда мне удалось всё-таки доползти до входа, я просто свалился внутрь и тупо потерял сознание.
Приходить в себя в тёплом помещении, возле жарко натопленной печки, в которой весело потрескивают дрова в ярком пламени — это прекрасно…
Только не тогда, когда промёрзшие пальцы рук и ног начинают «оттаивать». Их скрючивает и корёжит от боли… Нет. Скрючиваются пальцы, а корёжит от боли меня. Блин… А я-то думал, что уже испытал такую боль, после которой всё остальное покажется цветочками. Но оказалось, что цветочки были до этого, а теперь пошли в ход ягодки…
Меня сего колотило. Но уже не от холода… Какой-то непонятный отходняк.
Я протягиваю сведённые от боли ладони в сторону горячей печки, а на ум приходят дурацкие строчки из детского стишка:
Жил на свете человек, скрюченные ножки.
И гулял он целый век по скрюченной дорожке.
А за скрюченной рекой в скрюченном домишке
Жили летом и зимой скрюченные мышки.
И была у них одна скрюченная кошка,
И мяукала она, сидя у окошка…