Портфель учителя — страница 20 из 28

Открыв дверь и включив свет, я увидела расстеленный на полу прямо в центре комнаты футон. Багаж стоял у стены.

Переодевшись в юкату[24] и готовясь к купанию в источнике, я несколько раз повторила себе:

– Никаких лишних ожиданий, никаких лишних ожиданий…

Вода в купальне ласкала кожу. Вымыв волосы, я несколько раз то вылезала из теплой воды, то залезала обратно. А когда наконец тщательно высушила голову феном в раздевалке, поняла, что, сама того не заметив, потратила на банные процедуры больше часа.

Вернувшись в комнату, я открыла окно. Внутрь ворвался ночной воздух. Шум волн за окном стал отчетливее и громче. Какое-то время я так и стояла, прислонившись к окну.

Когда мы с учителем успели так сблизиться?.. Поначалу он был чужим для меня человеком. Незнакомым пожилым учителем из давно законченной старшей школы. И даже когда мы понемногу начали общаться, я толком не смотрела на него. Он был каким-то туманным созданием, тихо пившим саке, усевшись на соседнем табурете за стойкой.

И только его голос запомнился с самого начала. Это был приятный голос, вроде бы чуть высокий, но с примесью низких нот. Этот голос исходил от того смутного создания на соседнем месте у бара.

С какого-то момента я, находясь рядом с учителем, стала ощущать тепло, исходившее от его тела. Я ощущала его энергию сквозь накрахмаленную рубашку. Было в этом ощущении что-то родное. Это чувство выглядело так же, как учитель. Оно было таким же величавым, но в то же время – мягким, как он сам. Я все еще не научилась как следует улавливать это ощущение. Оно исчезало всякий раз, когда я пыталась его поймать. Исчезало, но тут же снова оказывалось рядом.

Интересно, смогу ли я точнее уловить его, если мы с учителем будем касаться друг друга? Но, вероятно, энергия просто так устроена – это нечто расплывчатое и неуловимое, что всегда ускользает прочь, что бы мы ни делали.

Привлеченный светом лампы, в комнату влетел крупный мотылек. Разбрасывая чешуйки с крыльев, он облетел комнату по кругу. Потянув за шнурок, я переключила освещение с большой белой лампы на маленькую оранжевую. Мотылек бесцельно покружил по комнате и в итоге упорхнул в окно.

Я немного подождала, но насекомое не возвращалось.

Закрыв окно, я заново завязала пояс юкаты, чуть подкрасила губы помадой и взяла носовой платок. Стараясь создать как можно меньше шума, заперла дверь своего номера и вышла в коридор. Там свет лампочек привлек несколько маленьких мотыльков. Прежде чем постучать в дверь комнаты учителя, я сделала несколько глубоких вдохов. Слегка сомкнула губы, поправляя помаду, пригладила ладонью волосы и снова глубоко вздохнула.

– Учитель, – позвала я, и в ответ услышала:

– Открыто.

Я осторожно повернула ручку.

Учитель сидел, положив локти на низенький столик. Он попивал пиво, повернувшись спиной к расстеленному напротив стола футону.

– А что, саке нет? – спросила я.

– Есть – в холодильнике, но я больше не хочу, – ответил учитель, наливая еще пива.

Напиток красиво запенился в бокале. Я тоже взяла один из бокалов, стоявших на холодильнике.

– Мне тоже налейте, пожалуйста. – Я протянула ему свой бокал, и мужчина наполнил его, сформировав наверху такую же красивую пенную шапочку.

На столике лежало несколько обернутых в фольгу треугольников сыра.

– С собой привезли? – поинтересовалась я, и учитель кивнул. – А вы, смотрю, подготовились.

– Да так, вдруг решил положить в сумку, когда собирался.

Ночь стояла тихая. Тишину нарушал лишь едва уловимый шелест волн за окном. Учитель открыл вторую бутылку. Негромкий щелчок открываемой пробки почему-то разнесся по всей комнате.

К концу второй бутылки мы уже почти все время молчали. Плеск волн временами становился громче.

– Какая тишина, – заметила я, и учитель кивнул.

– Как тихо, – молвил через какое-то время мужчина, и теперь настала уже моя очередь утвердительно кивнуть.

На столе лежали комки фольги от сырных треугольников. Я собрала их и скатала в шарик. Вдруг вспомнилось, как я в детстве сделала довольно большой шар из фольги от конфет. Тогда я тщательно расправляла кусочки фольги и добавляла к шару слой за слоем. Попадавшиеся временами золотистые фантики я откладывала в сторонку. Кажется, потом я складывала их в нижний ящик стола, чтобы сделать звездочку на новогоднюю елку. Правда, к Рождеству золотые фантики все смялись из-за валявшихся в ящике тетрадок и коробочек с глиной для лепки.

– Как тихо, – прозвучало в который уже раз, но теперь мы с учителем произнесли эту нехитрую фразу одновременно.

Учитель поудобнее уселся на подушке. Я тоже немного изменила позу. Я сидела напротив учителя, катая в пальцах шарик из фольги.

Мужчина приоткрыл рот, будто собираясь что-то сказать, но не проронил ни звука. Морщины вокруг открытого рта выдавали его пожилой возраст. Сейчас он казался еще старше, чем тогда, когда жевал моллюсков. Я тихо отвела глаза. Одновременно со мной отвел взгляд и учитель.

За окном непрерывно шумели волны.

– А не пора ли нам отправиться спать? – тихо спросил учитель.

– Пора, – согласилась я. А что еще я могла сказать?..

Поднявшись на ноги, я вышла из номера, закрыла за собой дверь и отправилась к себе. У лампочек в коридоре собралось еще больше мотыльков.

Посреди ночи я вдруг проснулась.

Побаливала голова. Никого, кроме меня самой, в комнате не было. Я попыталась воскресить в памяти то бесформенное ощущение, что возникало рядом с учителем, но ничего не вышло.

Проснувшись, заснуть опять я уже не могла. Наручные часы, лежавшие в изголовье кровати, тикали прямо в ухо. Стоило об этом подумать – и тиканье отдалялось, хотя сами часы я не перекладывала. Странное дело.

Какое-то время я сидела неподвижно. Затем, запустив руку под юкату, коснулась груди. Не мягкая, но и не твердая. Затем я скользнула рукой ниже, погладив живот. Пальцы коснулись мягкой гладкой кожи. Моя рука спустилась еще ниже. Ладонь почувствовала влажное тепло. Я бесцельно потрогала себя там, но никакого удовольствия не получила. Может, стоит каким-то образом заставить учителя сделать это? Может, тогда будет приятнее? Но после некоторых раздумий я поняла, что все-таки нет.

Так я пролежала какое-то время. Я думала, что шум волн убаюкает меня, но сна не было ни в одном глазу. А вдруг учитель сейчас тоже лежит в темноте без сна?..

Стоит раз погрузиться в раздумья – и все, мысли уже не дадут покоя. Мне вдруг почудилось, что учитель зовет меня. Только расслабишься – фантазия может разыграться до неимоверных масштабов. Теперь я буквально не находила себе места. Даже не включая свет, я открыла дверь комнаты и, выйдя в коридор, добралась до туалета в самом его конце. Я подумала, что, если справить нужду, то и разыгравшееся воображение подуспокоится, но не тут-то было…

Ненадолго вернувшись в комнату, я чуть подкрасила губы и тихонько прокралась к номеру учителя. Я решила послушать, что там делает мой спутник, и прислонилась ухом к двери. Как воровка какая-то… Я услышала странный звук, не похожий на дыхание спящего. Прислушалась. Звук время от времени усиливался.

– Учитель, – прошептала я. – Учитель, что с вами? Вы в порядке? Вам плохо? Может, мне лучше войти?

Вдруг дверь открылась. Я зажмурилась от хлынувшего в коридор света.

– Цукико, не стой в дверях, заходи, – призывно махнул рукой учитель.

Я снова подняла веки. Глаза сразу же привыкли к свету. Учитель, судя по всему, что-то писал – по столу были разбросаны листы бумаги.

– Что пишете? – поинтересовалась я, и мужчина, взяв со стола один листок, показал его мне.

На листе было написано:

Чуть розовеет Вареный осьминог.

Глядя, как я серьезно вчитываюсь в эти строки, учитель сказал:

– Никак не могу решить, что делать с последней строчкой. Что писать после «осьминога» – ума не приложу…

Я плюхнулась на подушку на полу. Пока я пыталась сладить с мыслями об учителе, самого его занимал какой-то там осьминог.

– Учитель, – произнесла я низким голосом. Мужчина спокойно поднял голову.

На одном из разбросанных по столу листов бумаги красовался кривой рисунок осьминога. Голову моллюска украшала повязка в горошек.

– Что такое, Цукико?

– Послушайте…

– Да?

– Ну, это…

– Да-да?

– Учитель…

– Да что случилось-то?..

– А может, закончить строчкой «Слышен шум моря»?

Мне никак не удавалось докопаться до сути своих чувств. Да и есть ли вообще эта самая суть в наших с учителем отношениях?.. Этого я тоже не понимала.

– Что у нас тогда получается?

Чуть розовеет Вареный осьминог. Слышен шум моря.

Учитель записывал получившееся стихотворение, то ли не замечая моих трудностей, то ли только притворяясь, что не замечает. Писал он сосредоточенно, читая строки вслух:

Чуть розовеет Вареный осьминог. Слышен шум моря.

– А что, неплохо получилось. Цукико, у тебя хороший вкус.

Я в ответ только невнятно хмыкнула. Незаметно поднеся к губам обрывок бумаги, я стерла помаду. Учитель, что-то бормоча, продолжал заниматься стихотворением.

– А может, поменяем строки местами? Что думаешь, Цукико?

Слышен шум моря. Чуть розовеет Вареный осьминог.

Да какая разница?.. Я приоткрыла вытертые от помады губы и снова ответила бессмысленным набором звуков. Учитель же с довольным видом раз за разом менял и переписывал свои строчки, то покачивая головой, то кивая самому себе.

– Знаешь, было тут одно стихотворение у Басё…

У меня уже не было сил отвечать, поэтому я только и делала, что кивала.

– Есть такое стихотворение:

Закат на море. И утиный крик Отливает белизной.

Продолжая что-то писать, учитель начал читать мне лекцию. Посреди ночи.

– Можно сказать, что наше с тобой произведение опирается на то стихотворение Басё, что я сейчас вспомнил. Интересно, что в нем не соблюдается ритмический рисунок