От прежней застенчивости Рурико не осталось и следа. В этот момент она была похожа на богиню мести.
– Рури-сан, ты сегодня сама не своя, – сказал отец. – Дай мне время подумать. И сама хорошенько подумай, прежде чем действовать. Совершить в наше время такую нелепость…
– Нет, отец! – не сдавалась Рурико. – Я перехитрю его и жестоко отомщу. Мы должны действовать его же методами. С силой денег надо бороться особыми средствами. Я верю в себя, верю в то, что смогу уничтожить этого негодяя. И вы мне верьте, отец, Рурико не станет действовать слепо под влиянием минутного порыва.
Рурико была в таком возбуждении, что отец перестал возражать ей.
Так в жарких спорах незаметно пролетела короткая летняя ночь. Наступил рассвет.
Минако
– Ха-ха-ха! – громко хохотал Сёда, сидя в кресле и запрокинув голову. – Воображаю, в каком состоянии сейчас барон!
– Нехорошо вы все же поступили, преследуя такого кристально честного человека. Ничего не подозревая, я исполнил вашу просьбу, отнес барону картину, а теперь раскаиваюсь. Карасава-сан сделал мне столько добра!
Киноситу мучили угрызения совести.
– Я понимаю вас, – сказал Сёда, – более того, сочувствую вам. Я сам не питаю никакой злобы к барону, а поступил так, повинуясь какому-то странному капризу. Все началось с пустяка. Но такой уж у меня характер: не успокоюсь, пока не доведу начатое дело до конца. Вы думаете, мне так уж хотелось досадить барону или заполучить его хорошенькую дочь? Ничего подобного! – И Сёда снова расхохотался. Лицо его побагровело, одутловатые щеки вздрагивали от смеха. Он походил сейчас на торговца, успешно завершившего сделку. – Помните, – продолжал Сёда, – вы говорили, что Карасава никогда не совершит бесчестного поступка. А что оказалось? Что человек, нуждающийся в деньгах, способен на все. Не правда ли? Самая зыбкая в мире вещь – это нравственность, не подкрепленная золотом. Бескорыстие, чистота, мораль – понятия прекрасные, но лишь при надежной экономической гарантии. Без денег это пустые слова.
Седа продолжал смеяться, чувствуя себя наверху блаженства.
– Боюсь, как бы барон не покончил самоубийством. Это вполне вероятно, – с тревогой сказал Киносита, и лицо его приняло болезненное выражение.
– Хм… самоубийством… – Сёда поморщился, но тотчас же беззаботно сказал: – Ерунда! Не так-то легко умереть. Погодите, они еще придут ко мне извиняться! Тогда я оставлю их в покое. Ведь в этой истории для меня главное – самолюбие.
– А если бы он согласился выдать за вас свою дочь?
– Я все равно не женился бы. Чересчур велика разница, чуть ли не двадцать шесть лет. Зачем давать пищу для разговоров! И так все твердят: нувориш, нувориш! Так что сам я на ней не женился бы. А вот сыну она прекрасная пара. Я сказал об этом барону.
– Вы хотите женить на ней сына? – воскликнул Киносита и умолк, не в силах больше произнести ни слова.
Дело в том, что сын Сёды, двадцатидвухлетний Кацухико, был слабоумным, и даже Киносита, предавший своего благодетеля-барона, с отвращением думал: «Какая жестокость выдать Рурико замуж за идиота».
Седа между тем говорил:
– Да и нет никакой необходимости мне жениться на ней! Достаточно того, что она будет покорна моей воле и узнает, что значат в жизни деньги. Пусть узнают это все наглецы!
Седа говорил надменно и самоуверенно. Как раз в этот момент в дверь громко застучали.
– Телеграмма! Телеграмма!
От резкого стука дверь затрещала, и Сёда, сидевший, небрежно развалясь в кресле, смутился.
– Эй, Кацухико, перестань! – крикнул он, подавляя смущение, с деланным смехом и укоризной. – Это гость пришел!
Но сын не слушал, продолжая колотить в дверь и кричать:
– Телеграмма!… Телеграмма!
– Ах, онии-сама [21]! Что вы делаете! Пойдемте скорее отсюда! – донесся ласковый женский голос.
– Это телеграмма! Ведь это же телеграмма! Настоящая телеграмма!
– Это не телеграмма, а визитная карточка! Ее нужно немедленно передать отцу!
Дверь беззвучно открылась, и в ней показалась девушка лет шестнадцати, смуглолицая, с живыми глазами, очень миловидная. Видимо, стыдясь за брата, она покраснела и вежливо поклонилась Киносите:
– Отец, пожаловал гость!
Скромная и изящная, она ничуть не походила ни на своего надменного отца, ни на слабоумного брата, а скорее напоминала овечку, попавшую в волчье логово.
– Это моя дочь! – обратившись к Киносите, с гордой улыбкой сказал Сёда, но тут же лицо его помрачнело, когда он взглянул на сына, тупо водившего глазами по комнате.
– Мина-сан! – ласково попросил он дочь. – Отведи скорее брата к себе и попроси Сугино-сан пройти!
– Как видите, он совсем глуп, – снова обратился Сёда к Киносите. – А такая безупречная, умная мадемуазель, как дочь Карасавы, сможет присматривать за ним, не правда ли? – И Сёда снова расхохотался, приняв свой обычный, самодовольный вид. В это время в комнату вошел виконт Сугино, сопровождаемый служанкой.
– А-а, Сёда-сан! Все же я победил! Они выкинули белый флаг!
– Белый флаг! Вот как! – с восторгом воскликнул Сёда, радуясь, словно выигравший сражение генерал.
– Они оказались гораздо слабее, чем мы предполагали! – заметил Киносита.
– Эта мадемуазель не выдержала… Испугалась, что отца посадят в тюрьму. Что же, вполне естественно для любящей дочери, у которой нет никого, кроме отца, – говорил Сугино. – Нынче утром я получил от нее письмо. Она согласна войти в семью Сёды, если вы прекратите возбужденное против ее отца дело и аннулируете его долговые обязательства.
– Вот как! Хм!…
Седа улыбался, как людоед, почуявший запах крови.
– Правда, мадемуазель ставит одно условие. Радуйтесь, Сёда-кун! Это вполне стоит того, чтобы удвоить обещанную мне вами награду! Итак, мадемуазель пишет, что уж если войдет в семью Сёды, то лишь на правах законной жены главы дома, могущественного финансиста, а не его отпрыска. Я в точности передаю ее слова. Если хотите, могу показать письмо.
И виконт с торжествующим видом извлек из кармана листок бумаги.
Седа взял в руки письмо, как берет военачальник отсеченную в бою голову врага, которую ему принесли в качестве трофея, и по его лицу расплылась блаженная улыбка.
Жадно пробежав его глазами, Сёда разразился неудержимым хохотом.
– Самые стойкие женщины на поверку оказываются слабыми. Я ведь раздумал было на ней жениться, но теперь, видно, ничего не поделаешь, придется помолодеть! А все обязательства барона, примите это во внимание, Сугино-сан, я преподнесу моей будущей супруге в качестве свадебного подарка. Да! Вручу их ей в день нашей свадьбы. И дам двадцать тысяч на предсвадебные расходы! Да! Да! Кроме того, я должен вас отблагодарить! На радостях, что ему удалось сломить сопротивление прелестной и благородной, как принцесса, девушки, Сёда потерял голову.
Он нажал кнопку звонка и, когда явилась служанка, приказал:
– Скажи мадемуазель, чтобы принесла чековую книжку.
Продавшие душу золотому тельцу Киносита и виконт Сугино уже прикидывали в уме, во сколько Сёда оценит их совесть, и с нетерпением ждали прихода Минако.
И стиль письма, и сам почерк были до того безупречны, что Сёда глаз не мог от него отвести.
Покой его был явно нарушен.
Второе письмо Рурико писала, обливаясь слезами, но с твердой решимостью, и было оно адресовано сыну виконта Наое, который, получив его, впал в отчаянье.
…Нет иного выхода избавить отца от невыносимого унижения и спасти дом Карасавы, наказать негодяя, злоупотребляющего законом и издевающегося над честными людьми… Не удивляйтесь необычности моего поступка, не смейтесь надо мной, не называйте меня чересчур эксцентричной. В наше время нет других средств сопротивляться могуществу денег.
Я стану его женой! Да! Но только на словах. Всеми средствами я попытаюсь оградить свою честь от этого негодяя! Говорят, что на Хоккайдо медведи иногда нападают на быков. Если бык успеет вонзить свои рога, твердые как сталь, в живот врага, пока тот не ударил его лапами, победа останется за быком. Так будет и у нас с Сёдой. Я должна обезвредить этого наглеца, прежде чем он меня оскорбит. Наш брак будет основан не на любви, а на ненависти, а наша жизнь превратится в нескончаемый поединок… И через полгода, я глубоко в этом убеждена, мне удастся морально уничтожить его.
Молитесь за меня, Наоя-сама, за мою победу! О ней никто не узнает. Все будут думать, что я продалась Сёде, стала его рабой.
Кто поверит, что я сохранила честь? Но вы, я надеюсь, поверите! Впрочем, можете не верить, воля ваша… Я чувствую себя сейчас настоящим мужчиной. Отбросивскромность, нежность, любовь, я буду жить ради одной лишь цели: ради мести врагу. На первый взгляд поступок мой может показаться низким и недостойным, но в борьбе с дьяволом нужна дьявольская хитрость!
Любившая вас и любимая вами невинная девушка по воле жестокого рока должна принести на алтарь бога мести лучшие женские качества: свою любовь, свою нежность, свою скромность. Тяжело мне писать вам об этом, но посредником в этом деле явился ваш, отец. Он передал нам предложение Сёды, и через него я должна передать Сёде ответ. Мысль о том, что письмо виконту Сугино будет еще ужаснее этого, приводит меня в трепет. Но я останусь непреклонной до конца. Владей же моей душой, злая сила, и изгони из нее и нежность и стыд!
Каждое слово пронзало душу Наои, как острие меча. Но конец письма просто привел его в исступление. Вначале Наоя вознегодовал было на Рурико, которая бросила его, чтобы выйти замуж за Сёду, не находя ей никакого оправдания и испытывая жгучую ревность. Но, читая строку за строкой, он понял, что сам во всем виноват. Похитить Рурико из родительского дома – значило отнять ее у него, Наои. Так жестоко Сёда отомстил юноше за нанесенное оскорбление.
Как можно бездействовать в то время, как слабая девушка будет бороться с врагом, рискуя не только своей честью, но и жизнью? Как можно оставить ее беззащитной?