Альберто Хименес любил Сариту Алонсо. Она поразила его воображение с самой первой встречи, когда он с дружеским визитом посетил семейство Алонсо. Он был усажен на торце, как бы во главе стола. Антонио разлил коньяк, они подняли бокалы, и тут в проеме двери что-то мелькнуло, а через секунду появилась она, Долорес Сарита. Одного взгляда хватило, чтобы Альберто понял – это девушка его судьбы. Он был впечатлен настолько, что забыл выпить коньяк – так и держал его в руке – и даже не поздоровался. Святая Матерь Божья и Сарагосские мученики! Какая девушка! Альберто долго не мог сосредоточиться на беседе, еле вписался в разговор, а к концу обеда решил – она станет его женой.
Претворять свое решение в жизнь дон Хименес начал незамедлительно, но все оказалось намного сложнее, чем он думал вначале. Сарита, как строптивая лошадка, взбрыкивала каждый раз, когда он пытался набросить на нее лассо, и в стойло идти не желала. На самом деле Альберто нравилась ее непокорность. Настоящая испанка! Гордая, горячая, чувственная! Ничего, немного терпения, немного умения – и она приручится. Какой же красивой невестой она будет! А как, должно быть, она хороша в постели!
Размышляя о Сарите – он сразу начал называть ее так, как звали родители, – и представляя их будущую семейную жизнь, Альберто застегнул запонки на безупречно белой рубашке и поправил манжеты. Два сантиметра ниже края рукава. Галстук можно не повязывать, свидание этого не требует, но сорочка, запонки, стильные ботинки и часы – это, как любил говорить дон Хименес, инвариантная часть гардероба классического мачо. А дон Хименес был именно классическим испанским мачо и никогда не давал повода в этом усомниться. Он бросил взгляд на часы. Пора.
Хименес удачно припарковался и вошел в ресторан почти сразу после прихода Галины. Столик был зарезервирован заранее, девушка, по-видимому, не успела ничего заказать, сидела, красиво сложив ножки, и листала меню. Альберто нравились ее ноги – полноватые, плотно прилегающие друг к другу, с круглыми мягкими коленями. Аппетитные до невозможности. Вообще сегодня Галина была еще более обворожительна, чем обычно.
Она подняла глаза, нежно улыбнулась, поправила безупречную укладку и закинула ногу на ногу. Хименес поцеловал узкую гладкую руку и сделал знак официанту. Они разложили салфетки на коленях, подняли бокалы и, глядя друг другу в глаза, выпили. Ужин, прелюдия альковного свидания, начался.
Закончилось все так же, как и в прошлый раз. С небольшим добавлением. Альберто сказал, что хочет увидеться снова.
Домой Галя вернулась, уверенная, что все идет в правильном направлении. Нужно только немного подтолкнуть события.
Эллен и Шерри, я люблю вас!
Снова Строганова?
Первый, кого Лора увидела на работе, был Гаврила Николаевич Чернышевский, младший научный сотрудник их отдела. Он топтался под дверью ее кабинета и находился в явной ажитации.
– Лора! – крикнул он, едва завидев коллегу. – Слава богу! Я думал, вы не придете!
– С чего бы это? – поинтересовалась Лора.
Чернышевский, не ответив, протянул ей флешку.
– Посмотрите. Своим глазам я уже не верю.
Плохое начало, подумала она.
– Ну что ж, проходите.
Потыкав несколько раз, Гаврила наконец впихнул флешку в разъем и объявил:
– Сейчас вы ахнете!
Телевизионный сюжет рассказывал о пожаре в старинном сельском храме. Местные малолетние хулиганы забрались на крышу, которую как раз ремонтировали, посему она стояла непокрытая, и стали кидать внутрь всякую дрянь. Развлекались. Один поджег и бросил в дыру какой-то мусор, в изобилии валявшийся вокруг. Попал аккурат в столб, подпирающий своды. Сухая краска занялась мгновенно. Роспись семнадцатого века, выполненная предположительно артелью знаменитого Гурия Никитина, сильно пострадала. Тут подоспели рабочие, придурков повязали и сдали правоохранительным органам. Храму нанесен ущерб. Реставрация потребует огромных средств и так далее. Камера показала закопченный столб, пол, усыпанный осколками, стены с выбоинами, икону с разбитым стеклом. Весь сюжет длился не более минуты.
– И что? – Лора вопросительно посмотрела на коллегу. – Хотите начать сбор средств на реставрацию?
– Вы что, ничего не увидели?
– А что я должна была увидеть, кроме того, что показали?
Чернышевский посмотрел, словно его разыгрывают.
– В самом деле ничего такого, – приложив руку к груди, уверила она. – Если ты про ущерб, то он, кстати, не такой уж и большой. Горели ведь не покрышки, а бумага или картон. Копоть легла поверху, сама роспись, скорее всего, цела. По крайней мере…
Гаврила отмотал запись, включил и поставил на паузу.
– Смотрите сюда.
Лора посмотрела. На экране крупным планом иконы в золоченых окладах. Некоторые старинные, другие – новодел. В углу совсем потемневшая. Вроде Богородица с младенцем, но рассмотреть сложно. По очертаниям фигур видно, что сына она держит на руках, сама сидит, развернувшись вполоборота влево. Младенец прижался к матери. Лора сунулась ближе к экрану. Сохранилась часть красного одеяния и темного покрывала на голове женщины. Лица тоже видны, но неотчетливо. И светлые кудряшки младенца.
– Ну, что скажете? Увидели наконец?
Лора молчала, вглядываясь в изображение.
– Может быть, я ошибаюсь, – наконец произнесла она, – но это не икона.
– Ага!
– Чего «ага»?
– А того, что вы правы!
Чернышевский покачался на месте, словно собираясь сигануть в прорубь, и заявил:
– Это светский портрет! Конец восемнадцатого века!
– Возможно.
– Предполагаю, что это портрет графини Софьи Владимировны Строгановой с сыном Александром! – победным голосом сообщил он. – Это не окончательно, но многое говорит в пользу моей версии. Конечно, автора я определить не смог, ведь эту Софью Строганову, как вы знаете, кто только не писал. Во-первых, Элизабет Виже-Лебрен, во-вторых, наши соотечественники – Иван Тупылев и Киприан Мельников, правда, этот сделал портрет на кости, но…
– Все портреты созданы в одно и то же время, то есть в конце восемнадцатого века, и абсолютно идентичны, словно она позировала сразу троим, – продолжила Лора. – Конечно, манеры письма сильно отличаются, но оригинал, с которого писали картины, был общий, и скорее всего, этим первым полотном был портрет Виже-Лебрен. Так? «Пять» по истории искусства.
– Спасибо. На месте авторство установим точнее.
Лора уставилась на Гаврилу, не веря своим ушам.
– На каком месте?
– На том самом! Поедем туда и сами все увидим.
– А «туда», я извиняюсь, это где?
– Да недалеко!
– А точнее?
– За Выборгом.
Лора присвистнула.
– Чернышевский, вы маньяк! – убежденно заявила она.
– Да мы только туда и обратно! – сделал умоляющее лицо Чернышевский.
– Ну конечно! И что нам ваше «туда и обратно» даст? Картина в плохом состоянии, сразу ничего не поймешь. Надо сначала расчистить. И кто, интересно, нам это позволит?
Гаврила, не ожидавший, что Лора вообще будет с ним разговаривать после прокола с портретом Анны Строгановой, услышал «нам» и вдохновился.
– А вы заметили, что картина хранится не в музее и даже не в клубе, а в церкви? Что она там делает? Откуда взялась?
– Да мало ли.
Справедливо считая идею поездки идиотской, Лора не собиралась сдаваться, но, немного попрепиравшись, вдруг согласилась при условии, что они потратят на поездку день и ни минутой больше. Довольный Гаврила только кивал.
Не успел открыватель утерянных картин выйти из кабинета, Лора позвонила Герману.
– Что? В Выборг? Вдвоем? Нет? Все равно здорово. У меня сейчас заказ важный, много времени выкроить не смогу, но я согласен. Выезжаем в субботу утром.
В пятницу вечером позвонил Чернышевский и сказал, что у него жуткий грипп. Ничего другого и не ожидалось. Гаврила, он и в Африке Гаврила.
Выехали в субботу рано утром.
Герман считал, что необходимо попасть на службу, а после поговорить с батюшкой, который служит в этом храме.
По дороге он стал выяснять подробности, но Лора, полагаясь на осведомленность Чернышевского, сама знала очень мало.
– Правильно ли я понимаю, что ты видела все три портрета?
– Ну а как же! Тупылевский и миниатюра Мельникова выставлены в Русском музее, а Виже-Лебрен – в Пушкинском доме.
– А что же тогда висит на обугленной стене храма?
– Возможно, копия одного из портретов. Вовсе не обязательно того, что написала Виже-Лебрен.
– Главное, чтобы не плохонькая мазня местного художника…
Лора кивнула.
– Это тоже вполне возможно. После истории с Анной Строгановой от Чернышевского можно ожидать чего угодно. Честно говоря, я думаю, что и в этот раз мы получим отрицательный результат.
– Звучит категорично.
– Слушай, – Лора повернулась к нему всем телом, – ты что, считаешь, что мне как профессионалу грош цена?
– Упаси господи, нет, конечно, – сразу испугался Герман, – просто не выспался, наверное. Как говорит мой дед, с «ранья» плохо соображаю.
– Не ври, – буркнула она, отвернувшись, – ты жаворонок.
– Это я по будням жаворонок, а в выходные я типичная сова, просто махровая!
Она раздула ноздри и вздернула подбородок. Герман понял, что все серьезно, и принялся каяться.
– Царевна, извини. Я болван.
– Верю.
– Прости дурака сельского.
И заглянул ей в лицо. Это было уже слишком. Она и так старалась лишний раз не смотреть в зеленые глазищи, а тут они оказались так близко, что сердце ухнуло куда-то ниже пояса и там застучало. Зря она с ним поехала. Переоценила свою выдержку и степень нордичности характера. Сломается, как пить дать! Сломается и бросится ему на грудь! Она уже и так нагло висла у него на шее, когда спасали Муми-тролля. Лора так живо представила картину своего позора, что окончательно рассердилась. Врешь, не возьмешь!
– Сядь прямо и смотри на дорогу, – холодно сказала она, – иначе мы так и не узнаем, чей это все-таки портрет и кто его написал.