Батюшка схватил и потряс руку знаменитости. Смекалистая Зоя Павловна кинулась на кухню и через секунду вынесла бутылку водки и тарелку с хлебом. Потом стала метать на стол нарезанные огурцы, блюдо с горой оладий, какие-то бочонки и плошки. От деревенских закусок повалил такой запах, что гости разом сглотнули голодную слюну.
– Батюшка, зовите людей к столу. Чего на пустой желудок разговоры вести, – распорядилась хозяйка. – У меня картошка на подходе. Через минуту вынесу.
За накрытым столом разговор пошел еще оживленнее. А когда Зоя Павловна вынесла блюдо с дымящейся молодой картошкой, посыпанной укропом, отец Антоний сказал:
– А не обратили ли вы внимания на странную икону слева в углу? Это ведь просто картина.
Герман придержал под столом метнувшуюся Лорину руку.
– Заметили, как же. Только плохо разглядели.
– Разглядеть ее, конечно, сложновато. В плохом состоянии. Но вещь эта старинная. И история у нее интересная.
Лора навострила уши и даже забыла, что Герман все еще держит ее за руку.
– Во время войны у нас на постое немцы стояли. Фронт был ближе к Ленинграду, а тут вроде отстойника. У Семеновых жил немец по фамилии Блох. Оправлялся после ранения. При нем было немало добра из разграбленных дворцов. Среди прочего картина. На ней женщина с ребенком. Он все тыкал в нее и говорил: «Мутер, мутер». Видно напоминала ему мать родную. Ну а когда фашистов погнали, картину он бросил. Куда ж ему с картиной! Семеновым тоже было не до нее. Так и простояла она более семидесяти лет за буфетом. Вспомнили, когда буфет жучок сожрал и решено было его на дрова порубить. Буфет, конечно, а не жучка, прости, господи. Стали смотреть, а картина почти что в негодность пришла. Думали-гадали, чего с ней делать. Взяли и принесли в храм. Вот, мол, тебе, отец Антоний, докука. Сам, мол, думай, куда ее девать. Ну а я-то ведь не немец! Решил повесить. Не держать же ее еще семьдесят лет за буфетом!
Лора взглянула на Германа. Тот словно и не заметил ее вопрошающего взгляда.
– А в музеи разве не обращались? Может, кто-то и признал бы пропажу.
Батюшка поерзал, взглянул виновато.
– Не хотят отдавать музею-то. Это, говорят, наша достопримечательность – картина. Интересного у нас в селе мало, каждый мало-мальски необычный факт или предмет повышает к нам интерес.
Тут Лора решила, что с нее хватит.
– Батюшка, если вы не против, я бы хотела, вернее могла, поработать с картиной.
Герман взял с тарелки огурец и с хрустом откусил.
– Лора – искусствовед. Занимается как раз историей живописи и атрибуцией картин.
– А это, простите, что такое, если по-русски? – спросил отец Антоний.
– Я устанавливаю подлинность и авторство.
– Так вы за этим сюда и приехали? – догадался батюшка.
Лора с тревогой посмотрела на Германа. Он сжал ее ладонь, подцепил вилкой маринованный грибок из плошки и спокойно ответил:
– Мы видели сюжет о пожаре и приехали просто посмотреть, не сможем ли помочь. Честно скажу, задерживаться не собирались. Но потом… передумали. Если картина окажется подлинником, то я помогу с реставрацией, а Лора сможет определить, откуда немцы ее вывезли. Возможно, вещь действительно музейная. Тогда надо ее вернуть домой.
Отец Антоний помолчал. Зоя Павловна тихонько поднялась, вышла и вернулась с графином, наполненным чуть мутноватой жидкостью.
– Честно скажу. Не знаю, на что решиться. Завтра после службы встретимся. Авось Господь вразумит. Придете на службу-то? Завтра ранняя. В шесть.
– Придем, – кивнул Герман.
– Ну, тогда еще по одной, и все. Вижу, Зоя Павловна свою фирменную вынесла. Переживает за приход. Молодец.
Не успел батюшка откланяться, Герман сказал:
– Зря ты сразу с картиной приставать стала.
– Почему это? Мы же ради нее сюда приехали!
– Он нас не знает. Ну, назвался я Фрицем. А может, вру? Ты думаешь, деревенские, они открытые и простодушные? Ошибаешься. Они недоверчивые и осторожные. Жизнь научила. Чужих опасаются, и не зря. Вот если бы я им помог, заслужил доверие – тогда можно разговоры вести. Ведь картину здесь не изучишь. Надо увозить. Как нам доверить их главную достопримечательность, если нас тут впервые видят?
– Думаешь, решат, что мы мошенники?
Лора уже ругала себя за торопливость. Вечно прет напролом, как бронетранспортер. Дурында!
– Ну да ладно, Царевна, сделанного не воротишь. Завтра после службы попробую начать.
– А инструменты?
– Кое-что я всегда с собой вожу. Потом напишу тебе список, съездишь в Питер.
– Ладно. А теперь что делать? В храм уже не попасть.
– Ну, значит, пойдем с селом знакомиться. Не сидеть же в мансарде.
– У меня, кстати, отличная комната, – похвасталась Лора. – Даже ноут есть!
– Это кстати. Посмотришь для меня кое-что. А теперь собирайся, пока дождь не начался.
Лора быстренько натянула кроссовки, выбежала на дорожку и только тут подумала удивленно: «А с какой стати я его все время слушаюсь?» Мысль эту она додумать не успела, потому что прямо перед ней появилась и встала как вкопанная огромная овчарка.
Собака молчала, и это испугало Лору больше, чем громкий лай. Она замерла, соображая, как бы незаметнее допятиться до крыльца.
Но тут калитка распахнулась и появился Герман. Продолжая разговаривать по телефону о том, какие флейцы, шпатели и антисептики ему понадобятся для работы, не снижая скорости, словно не замечая пса, подошел, взял Лору за руку и повел к калитке. Поравнявшись с собакой, ловко поставил девушку перед собой и вывел на улицу.
Обескураженная псина постояла немного, видимо, размышляя над ситуацией, потом вильнула хвостом и потрусила за сарай.
Лора незаметно перевела дух.
– Тебя что, и собаки слушаются?
– Это же деревенская собака.
– И что?
– Просто я их знаю.
И пошел вперед.
Это все? Он их знает? А вопрос «с тобой все в порядке»? А слова утешения? Вот бревно! Впрочем, я тоже хороша! Бегу за ним, словно комнатная собачонка Зизи! Как это вообще возможно?
Размышляя таким образом, она чуть не ткнулась Герману в спину.
– Гляди, Царевна, тут не только храм, но и клуб есть.
Герман подергал ручку двери. Заперто.
– Классика жанра, – фыркнула у него за спиной Лора, радуясь, что он не видит ее красного злого лица.
– Нет, смотри. Расписание занятий. А вот еще объявление. Вечером репетиция.
– «Отелло» ставят?
– В следующую субботу они отмечают день села. Ожидается большой праздничный концерт.
– И что нам это дает?
– Ты петь умеешь? Или стихи читать?
– Ни того, ни другого.
– Жаль. Если бы мы поучаствовали, уважили бы сельчан.
– И они нам сразу картину отдали бы?
– Доверяли бы.
Лора промолчала, но почувствовала, что Герман прав.
Они прошли вдоль дороги из конца в конец села и вернулись к приветливой хозяйке.
Вечером Лора намеревалась посидеть в интернете. Ничего не вышло. Заснула еще до девяти и спала как убитая.
Утром Герман разбудил ее довольно немилосердно. Просто тряс, пока она не разозлилась и не вскочила с постели.
– Какого черта ты телепаешь меня, как мешок с картошкой? – накинулась она на него, обиженная, что ее разбудили не ласковым поцелуем, а суровой тряской, как солдата-первогодка.
– Ты бы еще ведро воды на меня опрокинул, чертов Фриц!
Как всегда, на ее вопли он не обратил никакого внимания.
– Во-первых, перед этим я полчаса стучал и взывал из-за двери, а во-вторых, не чертыхайся, не то придется грехи замаливать.
Герман не стал уточнять, что еще примерно минут пять просто смотрел на нее и жалел, что придется будить эту прекрасную Спящую Царевну.
– Мы куда-то торопимся?
Лора посмотрела в окно. Едва светало.
– Да. Скоро начнется служба.
Несмотря на ранний час, в маленьком храме было полно народу и потому тесновато. Прямо за ними стояла молодая женщина с ребенком. Малышу на вид было года два, не больше. Поначалу он смирно сидел на руках матери, но быстро устал, заскучал и потихоньку стал баловаться. Мамаша разнервничалась, стала трясти сына, уговаривать вести себя хорошо.
– Не мешай людям! Смотри, батюшка увидит, что ты на службе шалишь, просфорку тебе не даст.
Слово «просфорка», видимо, заинтересовало мальчика. Он затих. И вдруг прижался головушкой к спине Германа. Лора искоса посмотрела. Расположившись на надежной опоре и подложив под румяную щеку ладошку, малыш спал.
Герман словно не заметил необычной ноши. Стоя неподвижно, он шевелил губами, повторяя за батюшкой слова молитвы.
Мама мальчика тоже замерла. Они с Лорой переглянулись и улыбнулись друг другу глазами.
«Вот он, приют спокойствия», – подумала Лора и вздохнула. Ей тоже захотелось положить голову на эту спину. Широкую. Надежную.
Под конец мамаша перехватила крепко спящего сына, прижала к себе и от души сказала:
– Спаси вас Господь!
После службы к ним вышел отец Антоний.
– Батюшка, благословите на день грядущий.
Герман склонил голову и сложил руки ковшиком перед собой. Лора торопливо приблизилась и сделала то же самое. Отец Антоний перекрестил обоих, возложил руку на головы и троекратно поцеловался с Германом.
Когда вместе с народом они выходили из храма, к ним подошел крупный бритый мужик и, с ходу протянув руку, представился:
– Батюшков. Павел Егорович. Глава сельского поселения. Вот хочу представиться, а также выразить удивление и благодарность.
Герман пожал большую крепкую руку. Ручищу.
– А чему удивляетесь?
Батюшков почесал в затылке и улыбнулся. «Хороший какой мужик, – подумала Лора, – у плохих такой улыбки не бывает».
– Так ведь как не удивляться! Нам сроду никто не помогал, все сами. А тут приехал специалист специальный и сам предложил фреску отреставрировать, да еще бесплатно.
– Так вы решили убедиться, что мы не жулики? – догадался Герман.
Глава отпираться не стал.
– Есть такое дело. Вы ведь еще и картиной нашей интересуетесь.