– Эк она ее припечатала!
– Ага. Впрочем, это не помешало Элизабет и дальше стричь купоны в России.
– А что же бедолага этот, Вуаль?
– Он в России сначала в актеры нанялся, хотя окончил Академию художеств в Париже. Пробиваться не умел. Помог случай. Его работу увидел Павел Первый.
– Убиенный?
– Тогда еще живехонький и по-своему справедливый. Взял Жан-Луи в придворные художники. За талант. Как его можно было с кем-то перепутать? От «Девочки» прямо оторваться невозможно. Обожаю эту серебристую гамму. Смотрите, почти монохромная. Только лицо светится.
– А что с ним стало-то?
– Он уехал во Францию, но на старости лет вернулся. И пропал.
– В смысле?
– След затерялся. Скорее всего, умер в нищете. Жалко его.
– Говоришь о нем как о хорошем знакомом.
– Так и есть. Талантливые люди редко живут долго и счастливо.
– Полный пердимонокль, – заключила Ольга Тимофеевна.
– Не то слово, – согласилась Лора.
Они чокнулись чайными чашками и выпили за искусство. Свою Эльфу Ольга Тимофеевна убирать не торопилась. С нежной полуулыбкой девочка с портрета смотрела на них, а они на нее.
Действительно, в мире все уравновешено.
Отец Иаков
Еще в апреле Герман неожиданно получил заказ. В воскресенье после одиннадцати вечера позвонил Вольдемар Михайлович Щеглеватых. Была у него такая приятная манера. Попросил взять на реставрацию икону и сразу предупредил, что будет приставать до тех пор, пока Герман не согласится.
– Понимаешь, там такое дело. Икона предположительно второй половины шестнадцатого века. Но только предположительно. Лик сохранился, но все остальное закоптилось сильно и вообще… ну сам понимаешь, хранилась черт-те как. Просит батюшка из костромской губернии. Сам по образованию историк-архивист. Говорит, что икона, возможно, из Железноборовского монастыря. Основан в четырнадцатом веке, Гришка Отрепьев там был пострижен, недалеко от села Сусанино, где герой наш народный царя спасал, ну и всякое такое. Монастырь после революции был, понятное дело, закрыт, а в середине девяностых стал возрождаться. Иконы давно растащили, многое пропало, но списки остались. Теперь пытаются отыскать. Батюшка говорит, что, возможно, вещь ценная. Но опасается. У них ведь все непросто. Работа сложная, а заплатить много не могут. Я бы взял в лабораторию, но сам понимаешь, документов на нее пока никаких нет. Висела в храме сельском, тот сгорел, потом у бабки-старосты на чердаке в хоронушке и тому подобное. Помоги болезным.
– А чья икона?
– Иоанна Предтечи. Монастырь как раз Свято-Предтеченский. Так что внимание к иконе особое. Размер средний. На первый взгляд, батюшка не зря с ней носится. Ну, сам увидишь. Лаборатория в твоем распоряжении, на доход особых претензий иметь не буду, так, чисто символически.
– Вольдемар Михайлович, я сейчас занят по горло. С иконой работать нельзя кое-как. Надо помолясь, с усердием. А я весь в Левицком. С головой просто.
– Герман Александрович, так ведь и я тебе помогаю. В том числе и с Левицким этим. От рутины тебя освободил, с ерундой не пристаю.
– Спасибо, конечно…
– Значит, договорились. Дело богоугодное. На том свете зачтется. Мне.
Вольдемар хохотнул басом и, как обычно, не прощаясь, повесил трубку. Герман постучал телефоном по носу, постоял, решая, не позвонить ли с отказом, но в конце концов никуда «телефонировать» не стал, а пошел спать.
В понедельник позвонил мужчина, назвавшись отцом Иаковом, и спросил, когда можно прийти с иконой.
Батюшка оказался невысоким, щуплым, довольно молодым мужчиной с красивой окладистой бородой, которую время от времени поглаживал. Говорил негромко, упирая на букву «о». Немного стеснялся и производил впечатление простого скромного человека. Герману нравились люди такого типа. Он принял завернутую в льняную ткань икону и аккуратно пристроил на подставку. С первого взгляда было ясно, что вещь действительно старинная. Герман долго водил по ней лупой, рассматривая мельчайшие нюансы, и сообщил отцу Иакову, что постарается вернуть иконе божеский вид. Батюшка радостно перекрестился и попросил разрешения интересоваться по телефону, как идет работа.
– Вы, я вижу, специалист хороший, потому и занятой. Я надоедать не буду, но для спокойствия душевного нашего настоятеля все же осмелюсь позванивать.
– Звоните, конечно, только не торопите.
– Упаси Господи! – испугался отец Иаков. – Неужто я не разумею? У вас и другая работа, поди, есть. Картины знаменитые реставрируете.
– По-разному бывает, но сейчас у меня действительно есть важная работа.
– Так вы икону нашу не сразу начнете?
– Постараюсь совместить на каких-то этапах. Завтра поеду в лабораторию, там посмотрю тщательнее.
– Бог вам в помощь, Герман Александрович. Рад был познакомиться с таким человеком.
– Я тоже, батюшка.
– Дивен Господь в святых своих, – сказал отец Иаков напоследок, низко кланяясь Герману.
Вот так состоялось их знакомство.
Отец Иаков действительно не надоедал, но все же звонил регулярно и подробно расспрашивал, как идут дела. Видно, настоятель тревожился не на шутку.
Вспоминая потом разговоры с батюшкой, он не мог припомнить, чтобы тот проявлял излишний интерес или был чересчур навязчив. Всегда приветливо, стесняясь и извиняясь, отец Иаков расспрашивал о работе над иконой, сокрушался, что такой труд монастырь не сможет оплатить достойно, волновался, не слишком ли велика нагрузка, и все в таком роде. Германа смешили, но не раздражали наивные представления батюшки о работе реставратора.
Икона действительно оказалась настоящим раритетом. Герман работал радостно, сознавая, как это здорово – вернуть людям подлинный шедевр.
Однако работа продвигалась медленно. Сначала ее затормозила история с портретом Анны Строгановой, которая на поверку оказалась Екатериной Несвицкой. Потом Лора сорвала его и привезла в сельский храм, где больше недели он помогал вернуть божеский вид настенной росписи. Затем долго реставрировал портрет Софьи Строгановой, которая в итоге оказалась Александрой Голицыной.
Но не только это не позволяло закончить работу над иконой. Все душевные силы он тратил на то, чтобы завоевать и заполучить свою Царевну. Это было и оставалось самым главным.
Ни о чем другом он думать не мог. А реставрировать икону – не то же самое, что картину, пусть даже написанную величайшим из величайших художников всех времен и народов. Икона требует особого состояния духа, сосредоточения всех сил человеческих и отреченности от земных страстей.
И вот наконец свершилось.
Известию, что работа почти завершена, батюшка обрадовался чрезвычайно. Благодарил, хвалил, даже поделился, что заказал сорокоуст о здравии раба божьего Германа. Договорились, что за иконой батюшка приедет не один, а с охранником монастыря. Очень просил, чтобы забрать ее можно было именно из мастерской в Гатчине. Герман согласился, хотя намеревался передать через Вольдемара.
Вечером, накануне дня передачи, Герман убрал икону в сейф и вдруг почувствовал тревогу. Ощущение было смутным, но неприятным. Герман решил, что, скорее всего, это от усталости, и отогнал нехорошие мысли.
Всю ночь шел дождь. Не проливной, а мелкий и частый. Из тех, под которые хорошо спится. Герман проснулся отдохнувшим и почувствовал, что вчерашние тревожные мысли ушли, словно смытые дождевой водой.
Впереди был новый день. Работа. И встреча с Царевной.
Девочка в шляпе
В полшестого вечера Вольдемар Михайлович решил, что с него хватит. Лета осталось всего ничего, поэтому оставшиеся теплые по питерским меркам дни можно потратить с большей пользой, чем сидение в кабинете. Он решительно запихал в стол все бумаги, выключил компьютер и вышел в коридор. До конца рабочего дня оставалось полчаса, но бодрые голоса, доносившиеся из кабинетов, уже предвещали радостный исход.
Вольдемар собирался стремительным шагом пронестись мимо всех дверей и улизнуть незамеченным. Дружный хохот заставил его притормозить. Нет, ну всему есть предел, милые мои сотруднички! Так ржать – это уже моветон! Завтра вставлю всем по полной!
– А Щеглеватых что? – донеслось до его слуха.
– Во-первых…
– Я не стану ждать, что во-вторых! – появляясь перед публикой совсем как героиня «Собаки на сене» Диана де Бель Флер, гаркнул Вольдемар.
Пользуясь всеобщим замешательством, он прошелся между рядами и, убедившись, что все компьютеры выключены, а на некоторых столах уже стоят дамские сумочки, готовые нестись вслед за хозяйками прочь из юдоли скорби, называемой кабинетом, обернулся и обвел всех взором Торквемады.
– У нас что, сходка «Народной воли»?
Народовольцы суетливо задвигались, делая вид, что просто проходили мимо.
– Никто уже не помнит, что «петрашевцы» плохо кончили?
Вольдемар почувствовал прилив праведного гнева. Ну ладно ржать на всю ивановскую во время, отведенное для дел государственных. Так они еще и имя начальника всуе поминают!
Напряжение нарастало. Вольдемар, нагнетая, молча стоял посреди кабинета. И тут спасительно взвизгнула дверь, и в кабинет ворвался маленький лохматый вихрь – Дора Алонсо.
– Вольдемар Михайлович! Привет, ребята! Здорово, что я вас застала! Вы мне нужны срочно! Неотложно! Немедленно!
Щеглеватых не собирался сдаваться, но испытал некоторое облегчение от появления встрепанной сотрудницы, потому что на самом деле не знал, что, собственно, он должен делать дальше. Продолжать разборки? Тогда с мечтой о кружечке холодного светлого в пабе на Рубинштейна уж точно придется расстаться.
– Пройдемте, – голосом участкового инспектора сказал начальник и, ни на кого не глядя, быстро вышел.
В коридоре он сбавил темп. Алонсо видно не было. Поди уже прыгает от нетерпения у него в приемной. Зачем его вообще дернуло троллить этих придурков? Теперь на повестке гораздо худшее – препирательства с Дорой! Не зря же она галопом прискакала. Что ей опять надо?