– Возможно. Но это… наверное… я так думаю… подозреваю… не освобождает меня от ответственности.
Филин кивнул и положил щеки на место. Лора поерзала на стуле. Ей не терпелось узнать все.
Из рассказа Чернышевского выходило, что уже довольно давно какие-то люди разыскивают и вывозят из страны раритеты, связанные со знаменитыми «именитыми людьми» – Строгановыми. Личные вещи, предметы, картины – словом, все артефакты, имеющие отношение к графскому роду. И среди этих нехороших людей поневоле оказался Гаврила Чернышевский. Понял он это не сразу. Даже далеко не сразу. Вначале он просто ухватился за предложение шефа и начал рыть. Чрезмерное рвение всегда чревато торопливыми выводами. Так случилось и с Гаврилой. Желая оправдать доверие маститого специалиста, каким был Щеглеватых, он ошибся дважды. Портреты, найденные им, оказались весьма ценным приобретением для отечественного искусства, однако к Строгановым не имели никакого отношения. Но дело не в этом.
Чернышевский остановился и помолчал, не зная, как точнее передать то, о чем он узнал гораздо позже.
– Однажды я услышал разговор. Случайно, поверьте. Вольдемар Михайлович говорил о портрете Павла Строганова кисти Джорджа Доу. Я не хотел подслушивать, честно, просто подумал, что шеф счел меня безнадежным и передает тему кому-то другому. Я занервничал и… стал слушать. Но речь шла не о научном исследовании. Они обсуждали способы вывоза картины из России.
– А они – это кто? Вы видели собеседника? – перебил Филин.
– Нет, конечно. Я слышал его голос, но убежал, когда они стали прощаться.
– А о чем еще они говорили? – встряла Лора.
– О заказчике. О деньгах.
– Имя называли?
– Нет. Ни разу.
Чернышевский, бледный до синевы, казалось, был близок к обмороку. Лора встала и принесла стакан воды. Он посмотрел благодарно. Филин поморщился.
– Вы знаете, – предложил Чернышевский, пытаясь взять себя в руки, – до меня и тогда не сразу дошло, что речь идет о преступлении. Сначала я подумал, что портрет готовят к зарубежной выставке. Вот только…
– Что? – спросили его слушатели хором.
– Тот второй говорил не как наш коллега. Он говорил, как… бандит. Ну, там, фразы типа «базар», «фуфло», «урою».
Услышав последнее слово, Филин насторожился.
– Этот второй, он что, угрожал Щеглеватых?
– Мне показалось… Не знаю. Но говорили они… не как добрые друзья.
– Что еще?
Олег Петрович, настрочив что-то в блокноте, поднял глаза и цепко глянул на Гаврилу.
– Недавно я узнал, что из хранилища Пушкинского музея украли некие манускрипты, вернее, простите, записные книжки графа Алексея Григорьевича Строганова, который в середине девятнадцатого века был тайным советником, чрезвычайным посланником, а потом полномочным министром в Лиссабоне.
– Да ну? – удивился Филин. – И как это связано с Вольдемаром Щеглеватых? Он, что ли, украл и сам вам об этом сказал?
Чернышевский понял, что его словам не доверяют, выпрямился и сложил руки на груди, совсем как его кумир Николай Гаврилович.
– Нет. Но я видел их у него в сейфе.
Филин и Лора, зависнув словно вайфай, с открытыми ртами смотрели на Гаврилу Николаевича.
Это была самая позорная для него часть признательного рассказа. Чернышевский понурился, втянул голову в плечи и сразу уменьшился в размерах.
– Я всегда знал, что в сейфе за перегородкой Щеглеватых держит самые перспективные наработки, иногда картины или иконы, с которыми собирается работать. У него два сейфа.
Гаврила вдруг покраснел и заторопился.
– Второй под столом. Вместо тумбочки. Там финансовые документы. Туда я не лазил, честное слово.
Чернышевский оглядел присутствующих. Никто, случайно, не думает, что он просто вор?
Присутствующие молчали и смотрели выжидающе. Гаврила глотнул воды и потер лоб.
– Я чувствовал, что шеф стал относиться ко мне иначе, и занервничал. Не знаю, что на меня нашло. Однажды я заглянул к нему и увидел, что он убирает что-то в сейф. Довольно большой пакет. Он оглянулся и… наорал на меня. Мне показалось, именно из-за того, что я мог видеть. Я подумал… О боже, я такой болван! Я подумал, что это материалы, которые он обещал мне. А теперь хочет отдать другому, более удачливому исследователю. Сейчас я понимаю, что это глупость, но тогда меня просто прибила обида! Я места себе не находил! Все думал, как бы мне в этот сейф заглянуть.
Гаврила резко поднялся со стула и навис над столом следователя.
– Я стащил ключи у Щеглеватых, залез в сейф и вернул ключи обратно!
Филин даже не соизволил поднять глаза от своего блокнота. Чернышевский еще немного понависал над ним и сел обратно.
– И что? – как ни в чем не бывало поинтересовался Олег Петрович.
Чернышевский побледнел еще сильнее и через силу произнес:
– В пакете лежали рукописи Алексея Строганова. Настоящие. На следующий день я выяснил. Они были украдены неделей раньше. Я хотел заявить, но… Щеглеватых убили, и я… растерялся окончательно.
В кабинете повисло молчание. Чернышевский, понурясь, переживал свое падение. Лора пыталась осмыслить услышанное. Филин писал в блокноте.
– Так, ну это понятно. Переживали, украли, посмотрели, узнали, – наконец произнес следователь. – Почему сразу не пришли, вполне объяснимо. Стыдились. Почему все же решились, мы все догадываемся. Совесть заела. Так что с вами все понятно.
Филин закрыл блокнот, откинулся на спинку стула и положил щеки на грудь. Лора уже знала эту его привычку и приготовилась.
– Итак, что мы имеем. Какие-то люди, числом не менее двух, активно собирают раритеты, связанные с одной и той же фамилией – Строгановы. Значит, можно предположить, что заказчик или заказчики имеют к этой фамилии отношение. Это первое. В разных местах нашей необъятной родины начинаются активные поиски этих самых раритетов. Это второе. Затем из разных мест начинают исчезать раритеты, уже давно найденные. Это третье.
Филин приподнял щеки, растер их руками и положил на место. Лора с Чернышевским, замерев, смотрели на него как первоклассники на директора школы.
– О заказчике мы не знаем пока ничего. То, что преступников было не двое, а гораздо больше, очевидно, но кто они, нам тоже неизвестно. Где в данный момент находятся украденные ценности и сколько их на самом деле, также только предстоит узнать. Ну что ж, спасибо за внимание, молодые люди. Я вас больше не задерживаю. Сегодня.
– А как же Герман Строганов? – вскинулась Лора.
Филин насупил брови.
– А вас, гражданка Алонсо, я не задерживаю особенно настойчиво.
Лора вскочила со стула и, подбежав, нависла над следователем совсем как до этого Чернышевский.
– Олег Петрович, пока вы будете узнавать все вышеперечисленное, невиновный человек будет сидеть в тюрьме. Вы в курсе, как в наших тюрьмах вообще сидится? Вы сами хоть раз сидели ни за что?
Филину очень хотелось сейчас рявкнуть на манер Глеба Жеглова – «будет сидеть, я сказал!» – и рубануть рукой. Уж больно она его бесила, коза неуемная. Но вместо этого он наконец собрал свои щеки, встал и произнес, глядя на козу уже сверху вниз:
– Наберитесь терпения. Вам оно еще пригодится.
– А мне что делать? – отважился спросить по-прежнему бледный Гаврила Николаевич.
Филин прошел мимо него к выходу и бросил:
– Поменьше по чужим сейфам лазить.
И распахнул дверь.
Гаврила Николаевич вышел от следователя, почти не помня себя, побрел по улице и очнулся в каком-то скверике на колченогой, давно не крашенной скамейке. Чернышевский долго сидел, бездумно глядя в пространство. Он был просто раздавлен тем, каким подлым и малодушным оказался. А еще мнил себя продолжателем дела знаменитого писателя. Равнялся на него. Вел с ним мысленные беседы. Как же бесславно все закончилось! Мама и отец, конечно, переживут, но Оля… Теперь она, без сомнения, его бросит. Она любила сильного, устремленного в будущее человека, а оказалось – труса и вора. Слизняка, одним словом. Она даже по телефону с ним разговаривать не захочет. Словно желая убедиться в этом, он набрал номер любимой и долго слушал гудки. Не берет трубку. Ну что ж, все правильно. Рука безвольно упала. Что остается ему теперь? Гаврила Николаевич потер холодный лоб и тут услышал голос Оли в телефоне:
– Але, але! Чернышевский, где ты там? Ты что, умер? Але!
Гаврила поднес телефон к уху.
– Оля?
– Здрасте. А ты кому звонил?
– Оля, знаешь…
– Значит так, Чернышевский. У тебя велик с собой?
Не очень понимая, о чем она говорит, он неуверенно ответил:
– Вроде нет…
Оля зашлась звонким смехом.
– То есть ты не уверен? Прикольно. Слушай сюда, приколист. Дуй за великом и ко мне. Сегодня вечером дождя не обещают. Прокатимся до Лахты. Я два дня на попе ровно сидела, аж задеревенела вся. Надо размяться. Ну что? Согласен?
– Согласен, – прошелестел Чернышевский.
– Тогда жду и…
Оля понизила голос и прошептала в трубку:
– Я тебя ужасно люблю.
Гаврила Николаевич Чернышевский посмотрел на замолчавший телефон, протер рукавом экран и удивился, что на стекло откуда-то капает вода. Оказывается, это были слезы.
Лора вышла от Филина расстроенная тем, что ничего не смогла сделать для освобождения Германа. Она прошла мимо протирающего телефон Чернышевского, не заметив, села в машину и поехала в Гатчину. Там можно будет успокоиться и хладнокровно поразмыслить, что еще предпринять. Филин посоветовал ей набраться терпения. Что это значит? Что Германа в ближайшее время не выпустят?
Проводив посетителей, Олег Петрович Филин вернулся в кабинет, достал блокнот и приготовился работать. На чистом листе он нарисовал цифру «1», поставил рядом точку и начал писать с заглавной «Щ». На букве «е» в кабинет вошел Слава Сидоров.
Внешность лейтенанта Сидорова к себе не располагала. Бесцветные сонные глаза, скучный голос и вечно постное выражение лица. При этом он был умен, сообразителен и знал, как быстро добыть нужную информацию.