Рука художника дрогнула, свеча выпала из подсвечника и зашипела. Он наступил на нее и погасил. Затем опустился на расшатанный стул и закрыл лицо руками.
– Господи Боже мой, Дориан, что за урок! Что за страшный урок! – От окна донеслись рыдания юноши. – Молись, Дориан, молись. Как учат говорить в детстве? «Не введи нас во искушение. Отпусти нам грехи наши. Очисти нас от скверны». Давай помолимся вместе! Молитва твоей гордыни была услышана. Не останется без ответа и молитва раскаяния! Я слишком перед тобой преклонялся. Теперь я наказан. Ты тоже любил себя слишком сильно. Мы наказаны оба…
Дориан Грей медленно обернулся и посмотрел на него затуманенными от слез глазами.
– Слишком поздно, Бэзил, – пробормотал он.
– Не бывает слишком поздно! Давай встанем на колени и вспомним слова молитвы. Где-то в Священном Писании сказано: «Если будут грехи ваши, как багряное, – как снег убелю», помнишь?
– Теперь эти слова ничего для меня не значат.
– Не говори так! Ты уже достаточно нагрешил. Боже мой! Неужели ты не видишь, как злобно косится на нас проклятый портрет?
Дориан Грей бросил взгляд на картину, и вдруг его охватила неукротимая ненависть к Бэзилу Холлуорду – словно изображение на холсте ему подсказало, с ухмылкой нашептало прямо в ухо. В нем всколыхнулся неистовый гнев затравленного животного, и он возненавидел сидящего за столом человека как никогда и никого в своей жизни. Юноша быстро огляделся. На крышке разрисованного сундука что-то тускло блеснуло. Он знал, что это. Нож, который он принес несколько дней назад, чтобы перерезать бечевку, и забыл здесь. Дориан медленно двинулся вперед, обходя Холлуорда, схватил нож и обернулся. Холлуорд заворочался на стуле, будто собираясь встать. Дориан Грей кинулся к нему и вонзил нож в артерию под ухом. Прижав голову друга к столу, он бил ножом снова и снова.
Раздался сдавленный стон и ужасный звук, будто кто-то захлебывается кровью. Распростертые руки содрогнулись в конвульсиях. Еще два удара, что-то закапало на пол. Он ждал, все прижимая голову к столу. Потом бросил нож и прислушался.
Тишина, только капли падали на вытертый ковер. Дориан открыл дверь и вышел на лестничную площадку, перегнулся через перила и некоторое время вглядывался в черный колодец темноты. Потом достал ключ, вернулся в комнату и заперся изнутри.
Тело все еще сидело на стуле, склонив на стол голову и сгорбив спину, вытянув невообразимо длинные руки. Если бы не красная рваная рана на шее и черная лужа, медленно растекающаяся по полу, могло бы показаться, что человек спит.
Как быстро все произошло!.. Чувствуя себя на удивление спокойно, Дориан Грей подошел к окну, открыл его и шагнул на балкон. Ветер сдул туман, облачное небо напоминало гигантский павлиний хвост, усеянный мириадами золотистых глаз. Он опустил взгляд и увидел делающего обход полицейского, длинный луч его фонаря освещал двери спящих домов. На углу мелькнуло багряное пятно экипажа. Вдоль ограды медленно, то и дело спотыкаясь, брела женщина в развевающейся на ветру шали. Время от времени она останавливалась и поглядывала назад. И даже затянула хриплым голосом песню. К ней подошел полицейский и что-то сказал. Женщина со смехом отшатнулась. По площади пронесся резкий порыв ветра. Газовые фонари замигали и вспыхнули синим, голые ветви черных деревьев закачались. Дориан содрогнулся и зашел в дом, прикрыв за собой окно.
Дойдя до двери, он повернул ключ и отпер ее, даже не глядя на убитого. Он понимал, что главное – не осознавать происходящего. Друг, написавший проклятый портрет, который виноват во всех несчастьях Дориана, ушел из его жизни. И хватит об этом.
Потом он вспомнил про лампу. Вещица весьма изящная, мавританской работы, из черненого серебра с арабесками из вороненой стали, инкрустированная бирюзой. Слуга может обнаружить пропажу, начнет задавать вопросы. Вернувшись, чтобы взять ее со стола, Дориан не мог не заметить мертвеца. До чего же неподвижен, до чего ужасающе белы его длинные руки! Словно у жуткой восковой фигуры.
Он запер дверь и тихо прокрался вниз. Лестница скрипела, словно крича от боли. Несколько раз Дориан останавливался и замирал. Нет, ничего. Это просто звук его собственных шагов.
Войдя в библиотеку, он увидел в углу саквояж и пальто. Их нужно спрятать! Он открыл потайную нишу в стене, где держал особую одежду для ночных вылазок, и убрал туда вещи Бэзила. Потом их можно спокойно сжечь. Судя по часам, без двадцати два. Он присел и стал думать. За убийство в Англии вешают ежегодно, почти ежемесячно. В воздухе разлито безумие, толкающее на тяжкие преступления. К Земле приблизилась какая-нибудь красная звезда… И все же какие против него улики? Бэзил Холлуорд ушел из его дома в одиннадцать. Возвращения Дориана не видел никто. Большая часть слуг находится в Сэлби, камердинер лег спать… Париж! Точно. Бэзил отправился в Париж, уехал полуночным поездом, как и собирался. Благодаря его замкнутому образу жизни подозрения возникнут совсем не скоро. Есть несколько месяцев, чтобы уничтожить все улики.
Неожиданно в голову пришла идея. Он надел шубу, шляпу и вышел в холл. Заслышав на тротуаре тяжелую поступь полицейского и увидев в окне вспышку фонаря, замер, затаив дыхание. Потом отодвинул засов, выскользнул наружу, мягко захлопнув за собой дверь, и принялся звонить. Минут через пять вышел заспанный полуодетый камердинер.
– Прости, что пришлось тебя разбудить, Фрэнсис, – проговорил Дориан Грей, входя, – я забыл ключ от входной двери. Сколько времени?
– Десять минут третьего, сэр, – ответил слуга, щурясь на часы.
– Десять минут третьего? Как поздно! Разбуди меня завтра в девять. Есть кое-какие дела.
– Хорошо, сэр.
– Ко мне кто-нибудь заходил?
– Да, сэр. Мистер Холлуорд пробыл до одиннадцати, затем отправился на поезд.
– Ах, жаль, что мы разминулись! Он ничего не просил мне передать?
– Нет, сэр. Обещал написать из Парижа, если не застанет вас в клубе.
– Спасибо, Фрэнсис, можешь идти. Не забудь разбудить меня в девять.
– Да, сэр.
Слуга зашаркал по коридору прочь.
Дориан Грей бросил шляпу и шубу на стол и вошел в библиотеку. С четверть часа он вышагивал по комнате взад-вперед, кусая губы и размышляя. Потом достал с полки Синюю книгу и принялся перелистывать страницы. «Алан Кэмпбелл, Мэйфер, Хертфорд-стрит, дом сто пятьдесят два». Да, он-то ему и нужен!
Глава 14
На следующее утро в девять часов вошел слуга с чашкой шоколада на подносе и открыл шторы. Дориан спал совершенно спокойно, лежа на правом боку и подложив руку под щеку. Вид у него был как у мальчишки, утомленного игрой или учебой.
Слуге пришлось коснуться его плеча дважды, чтобы разбудить. Юноша открыл глаза, по губам пробежала легкая улыбка, будто он еще блуждал в каком-нибудь упоительном сне. Однако ничего ему не снилось. Ночью его не тревожили ни отрадные, ни кошмарные видения. Причина для улыбки юности не нужна. Это одна из ее главных прелестей.
Дориан оперся на локоть и начал потягивать шоколад. В комнату хлынули ласковые лучи ноябрьского солнца. Небо было ясным, в воздухе разливалось мягкое тепло. Утро выдалось почти как в мае.
Постепенно в его сознание прокрались события прошлой ночи, ступая бесшумными, окровавленными ногами, и воссоздали себя во всей пугающей отчетливости. При мысли о том, сколько ему пришлось вынести, Дориан Грей содрогнулся, и им вновь завладело то же необъяснимое отвращение к Бэзилу Холлуорду. Он похолодел от ярости. Мертвец сидит все там же, теперь уже в лучах солнца. Какой ужас! Такие кошмары уместны в темноте, никак не при свете дня.
Он понял: если будет возвращаться к случившемуся, то заболеет или сойдет с ума. Некоторые грехи приятнее вспоминать, чем совершать, – они утоляют скорее гордость, нежели страсть, и приносят гораздо больше наслаждения душе, нежели чувствам. Однако этот грех был не таков. Его нужно выкинуть из головы, ослабить опием, задушить, пока он не задушил его самого.
Пробило половину десятого. Юноша провел рукой по лбу и поспешно встал. Он оделся гораздо более тщательно, чем всегда, уделив особое внимание выбору галстука и булавки для него, а также несколько раз поменял перстни. Позавтракал он тоже совершенно не спеша – перепробовал всевозможные блюда, обсудил с камердинером новые ливреи, что подумывал заказать для прислуги в поместье Сэлби, просмотрел почту. Читая некоторые письма, улыбался. Три письма нагнали на него скуку; одно он перечел и порвал, скорчив недовольную гримасу. До чего ужасная штука эти женские воспоминания, как однажды заметил лорд Генри.
Выпив чашку черного кофе, Дориан Грей медленно утер губы салфеткой, жестом велел слуге обождать и присел за столик, чтобы написать пару писем. Одно положил в карман, другое протянул камердинеру.
– Отнеси на Хертфорд-стрит, сто пятьдесят два, Фрэнсис. Если мистера Кэмпбелла нет в городе, узнай его новый адрес.
Оставшись один, он закурил папиросу и принялся рисовать, сперва набросав цветы и фрагменты здания, потом лица людей. Вдруг он заметил, что все лица похожи на лицо Бэзила Холлуорда. Он нахмурился, встал, отошел к книжному шкафу и взял книгу наугад, твердо решив не думать о случившемся, пока не возникнет крайней нужды.
Развалившись на диване, он взглянул на титульный лист: «Эмали и камелии» Готье в издании Шарпантье на японской бумаге с гравюрами Жакмара. На переплете из лимонно-желтой кожи была вытеснена золоченая решетка и пунктиром нарисованы гранаты. Книгу ему подарил Адриан Синглтон. Листая страницы, Дориан наткнулся на стихотворение о руке поэта-убийцы Ласенера, о холодной желтой руке du supplice encore mal lavée[29], покрытой рыжими волосками, с doigts de faune[30]. Он посмотрел на свои белые изящные пальцы, невольно вздрогнул и продолжил листать книгу, пока не дошел до прелестных стансов о Венеции:
В волненьи легкого размера