– Вот именно! Мне тоже очень хотелось бы это знать, – сказала Утка, а сама отплыла на противоположный конец пруда и там встала вниз головой, с тем чтобы показать добрый пример своим детям.
– Какой глупый вопрос! – воскликнула Водяная Крыса. – Разумеется, я потребовала бы от моего преданного друга, чтобы он был мне предан.
– А что бы вы ему дали за это взамен? – спросила птичка, покачиваясь на серебристой ветке и помахивая крохотными крылышками.
– Я вас не понимаю, – отозвалась Водяная Крыса.
– Позвольте по этому случаю рассказать вам маленькую историю, – сказала Коноплянка.
– Эта история обо мне? – спросила Водяная Крыса. – Если да, то я буду слушать, потому что я ужасно люблю разные фантазии.
– Ее можно применить и к вам, – ответила Коноплянка, и, слетев вниз и опустившись на берег, она рассказала историю о Преданном Друге.
– Жил-был здесь когда-то, – начала Коноплянка, – славный паренек по имени Ганс.
– Это был человек замечательный? – спросила Водяная Крыса.
– Нет, – ответила Коноплянка, – мне кажется, он ничем не был особенно замечателен, кроме разве своего доброго сердца и круглого, забавного, веселого лица. Жил он один-одинешенек в своей маленькой избушке и целый день работал у себя в саду. Во всей округе не было такого прелестного садика. Тут росли и гвоздика, и левкои, и пастушья сумка, и садовые лютики. Были тут пунцовые розы, и желтые, и лиловые, и золотистые крокусы, и фиалки темные и белые. Колокольцы, луговой сердечник, душица и дикий базилик, ирисы и первоцвет, златоцвет и красная гвоздичка распускались и цвели каждый своим чередом по мере того, как сменялись месяцы, так что одни цветы занимали место других, и все там радовало взор, и все благоухало.
У маленького Ганса было множество друзей, но самым преданным изо всех был большой Гью, Мельник. Да, богатый Мельник был так предан маленькому Гансу, что, когда проходил мимо его сада, всегда, перегнувшись через забор, набирал целый букет цветов, или охапку душистых трав, или наполнял карманы сливами и вишнями, если наступала пора плодов.
– У истинных друзей все должно быть общее, – говаривал Мельник, а маленький Ганс улыбался, и кивал головой, и очень гордился тем, что у него есть друг с такими благородными взглядами.
Правда, соседи иногда находили странным, что богатый Мельник никогда ничем не отблагодарил Ганса, хотя у него накопилась на мельнице сотня мешков с мукой и было шесть дойных коров и большое стадо тонкорунных овец. Но маленький Ганс никогда не ломал голову над такими вопросами, и ничто не доставляло ему такого удовольствия, как вслушиваться в те восхитительные речи, которые произносил Мельник о самоотверженности истинной дружбы.
Итак, маленький Ганс все работал в своем саду. Весной, летом и осенью он был совершенно счастлив, но когда приходила зима и у него уже не было ни цветов, ни плодов, которые он мог бы отнести на базар, ему приходилось терпеть и холод и голод, и частенько ложился он в постель без ужина, если не считать нескольких сушеных груш или жестких орехов. К тому же зимой он был весьма одинок, потому что Мельник ни разу не навещал его.
– Не подобает мне ходить к маленькому Гансу, пока не сойдет снег, – говорил обыкновенно Мельник своей жене, – потому что, когда человеку приходится плохо, его лучше оставлять в покое и не докучать ему своими посещениями. Таков, по крайней мере, мой взгляд на дружбу, и я убежден, что я прав. Подожду, когда придет весна, и тогда навещу его, а он даст мне большую корзину первоцвета, и это доставит ему такое счастье!
– Ты ведь всегда заботишься о других, – отвечала жена, сидя в покойном кресле у камина, где ярко пылали сосновые дрова, – право, все о других. Просто наслаждение послушать, как ты рассуждаешь о дружбе. Я уверена, что сам священник не умеет говорить такие прекрасные слова, хотя он и живет в трехэтажном доме и носит на мизинце золотое кольцо.
– А нельзя ли позвать маленького Ганса к нам сюда? – спросил Мельника его младший сын. – Если бедному Гансу плохо, я отдам ему половину своей каши и покажу ему моих белых кроликов.
– Какой ты глупый мальчишка! – воскликнул Мельник. – Я, право, не знаю, какой толк посылать тебя в школу. Ты там, как видно, ничему не научился. Ведь если бы Ганс пришел сюда к нам, увидал бы наш теплый очаг, наш добрый ужин и славный бочонок красного вина, он, пожалуй, позавидовал бы нам, а зависть – это самая ужасная вещь на свете и может испортить душу любого человека. И уж конечно, я не допущу, чтобы душа у Ганса испортилась. Я его лучший друг и всегда буду зорко следить, чтобы он не подвергался соблазну. Притом же, если бы Ганс пришел сюда, он, пожалуй, попросил бы у меня одолжить ему немного муки, а я никак не мог бы этого сделать. Мука – одно, а дружба – другое, смешивать их нельзя. Ведь и слова эти пишутся разно и означают совершенно разные вещи. Это для каждого ясно.
– Как хорошо ты говоришь! – сказала жена Мельника, наливая себе большую кружку теплого эля. – Право, я даже чуть не задремала. Ну точно в церкви.
– Многие поступают хорошо, – ответил Мельник, – но хорошо говорят очень немногие, и это показывает, что уметь говорить гораздо труднее, а потому и гораздо важнее.
И он через стол строго посмотрел на своего маленького сына, которому стало так стыдно за себя, что он опустил голову, густо покраснел и заплакал прямо к себе в чай. Впрочем, он ведь был еще так мал, что вы должны простить его!
– Тут и конец вашей истории? – спросила Водяная Крыса.
– Конечно, нет, – ответила Коноплянка, – это только начало.
– Вы, значит, совсем отстали от жизни, – заметила Водяная Крыса, – каждый порядочный современный рассказчик начинает с конца, потом переходит к началу, а заканчивает серединой. Это новая метода. Я все это слышала на днях от одного критика, который гулял тут вокруг пруда с каким-то молодым человеком. Он долго толковал на эту тему, и я уверена, что он прав, потому что у него были синие очки и лысая голова, и стоило только юноше сделать какое-нибудь замечание, как он тотчас же отвечал: «Фу!» Но продолжайте лучше вашу историю. Мне страшно нравится Мельник. Я сама переполнена высокими чувствами, так что очень ему сочувствую.
– Итак, – сказала Коноплянка, прыгая то на одну ветку, то на другую, – как только зима миновала и первоцвет стал развертывать свои бледно-желтые звездочки, Мельник сказал жене, что он пойдет навестить Ганса.
– Ах, какое у тебя доброе сердце! – воскликнула жена. – Ты всегда думаешь о других. Да не забудь захватить с собой корзину для цветов.
Мельник связал крылья ветряной мельницы толстой железной цепью и спустился с холма с пустой корзиной на руке.
– Здравствуй, маленький Ганс, – сказал Мельник.
– Здравствуйте, – ответил маленький Ганс, опираясь на лопату и улыбаясь во весь рот.
– Ну, как ты провел эту зиму? – спросил Мельник.
– Право, – воскликнул маленький Ганс, – очень мило с вашей стороны, что вы меня об этом спрашиваете, мило! Признаться, подчас мне приходилось очень туго. Но вот наступила весна, и я совершенно счастлив, и цветочкам моим хорошо.
– А мы зимой частенько говорили о тебе, Ганс, – молвил Мельник, – и все интересовались, как-то ты поживаешь.
– Это было очень мило с вашей стороны, – ответил Ганс. – А я уж начинал было бояться, не забыли ли вы меня.
– Ты меня удивляешь, Ганс, – сказал Мельник. – Дружба не забывается. Вот этим-то она и прекрасна. Боюсь, впрочем, что ты не понимаешь всей поэзии жизни. Кстати, как хороши твои первоцветы!
– Они действительно прелесть как хороши, – согласился Ганс, – и это прямо мое счастье, что их уродилось так много. Я отнесу их на базар и продам дочери бургомистра, а на эти деньги я выкуплю мою тачку.
– Выкупишь тачку? Неужели ты хочешь сказать, что ты ее заложил? Какую же глупость ты сделал!
– Да, дело в том, – ответил Ганс, – что мне пришлось так сделать. Зима, видите ли, была для меня время крутое, и у меня положительно не было ни гроша, чтобы купить себе хлеба. Поэтому я сначала заложил серебряные пуговицы с моей воскресной куртки, потом заложил серебряную цепочку, потом мою большую трубку и, наконец, тачку. Но теперь я опять все это выкуплю.
– Ганс, – сказал Мельник, – я подарю тебе свою тачку. Правда, она не совсем в порядке. У нее не хватает, кажется, одного бока, и с колесными спицами что-то неладно, но, как бы то ни было, я подарю ее тебе. Я знаю, это очень великодушно с моей стороны, и многие найдут, что я поступаю страшно глупо, расставаясь с ней, но я непохож на других. Я полагаю, что великодушие – это самая сущность дружбы, а к тому же я купил себе новую тачку. Да, ты теперь можешь быть совершенно спокоен, я подарю тебе мою тачку.
– Действительно, это очень великодушно с вашей стороны, – отозвался маленький Ганс, и его забавное круглое лицо так и загорелось от радости. – Мне очень легко будет починить ее, потому что у меня есть деревянная доска.
– Деревянная доска! – воскликнул Мельник. – Это как раз то, что мне нужно для крыши моего амбара. В крыше большая дыра, и, если я ее не заделаю, все зерно у меня отсыреет. Хорошо, что ты упомянул о ней! Просто замечательно, как одно доброе дело всегда порождает другое. Я подарил тебе мою тачку, а ты теперь подаришь мне свою доску. Правда, тачка стоит гораздо больше, чем доска, но при истинной дружбе таких вещей не замечают. Достань-ка ее, пожалуйста, сейчас же, и я сегодня же примусь за работу в моем амбаре.
– Конечно! – воскликнул Ганс и тотчас же побежал в сарай и вытащил оттуда доску.
– Ну, доска-то невелика, – заметил Мельник, осматривая ее. – Боюсь, что, когда я починю у своего амбара крышу, от нее останется слишком мало для починки тачки. Но это, конечно, уж не моя вина. А теперь, раз я подарил тебе мою тачку, я уверен, что тебе захочется дать мне побольше цветов. Вот корзина, наполни ее до самого верха.
– До самого верха? – переспросил Ганс с некоторой грустью, потому что это была довольно-таки большая корзина, и он видел, что если наполнить ее доверху, то для рынка уж ничего не останется, а ему так хотелось выкупить свои серебряные пуговицы.