– Нет никакого смысла говорить ему все это, – сказала Стрекоза, сидевшая на верхушке длинной коричневой камышины. – Совершенно никакого смысла, ведь он уже уплыл.
– Тем хуже для него, – отвечала Ракета. – Я не собираюсь молчать только потому, что он меня не слушает. Мне-то что до этого? Я люблю слушать себя. Для меня это одно из самых больших удовольствий. Порой я веду очень продолжительные беседы сама с собой, и, признаться, я настолько образованна и умна, что иной раз не понимаю ни единого слова из того, что говорю.
– Тогда вам, безусловно, необходимо выступать с лекциями по философии, – сказала Стрекоза и, расправив свои прелестные газовые крылышки, поднялась в воздух.
– Как это глупо, что она улетела! – сказала Ракета. – Я уверена, что ей не часто предоставляется такая возможность расширить свой кругозор. Мне-то, конечно, все равно. Такие гениальные умы, как я, рано или поздно получают признание. – И тут она еще глубже погрузилась в грязь.
Через некоторое время к Ракете подплыла большая Белая Утка. У нее были желтые перепончатые лапки, и она слыла красавицей благодаря своей грациозной походке.
– Кряк, кряк, кряк, – сказала Утка, – какое у вас странное телосложение! Осмелюсь спросить, это от рождения или результат несчастного случая?
– Сразу видно, что вы всю жизнь провели в деревне, – отвечала Ракета, – иначе вам было бы известно, кто я такая. Но я прощаю вам ваше невежество. Было бы несправедливо требовать от других, чтобы они были столь же выдающимися личностями, как ты сама. Вы, без сомнения, будете поражены, узнав, что я могу взлететь к небу и пролиться на землю золотым дождем.
– Велика важностъ, – сказала Утка. – Какой кому от этого прок? Вот если бы вы могли пахать землю, как вол, или возить телегу, как лошадь, или стеречь овец, как овчарка, тогда от вас еще была бы какая-нибудь польза.
– Я вижу, уважаемая, – воскликнула Ракета высокомерно-снисходительным тоном, – я вижу, что вы принадлежите к самым низшим слоям общества. Особы моего круга никогда не приносят никакой пользы. Мы обладаем хорошими манерами, и этого вполне достаточно. Я лично не питаю симпатии к полезной деятельности какого бы то ни было рода, а уж меньше всего – к такой, какую вы изволили рекомендовать. По правде говоря, я всегда придерживалась того мнения, что в тяжелой работе ищут спасения люди, которым ничего другого не остается делать.
– Ну хорошо, хорошо, – сказала Утка, отличавшаяся покладистым нравом и не любившая препираться попусту. – О вкусах не спорят. Я буду очень рада, если вы решите обосноваться тут, у нас.
– Да ни за что на свете! – воскликнула Ракета. – Я здесь гость, почетный гость, и только. Откровенно говоря, этот курорт кажется мне довольно унылым местом. Тут нет ни светского общества, ни уединения. По-моему, это чрезвычайно смахивает на предместье. Я, пожалуй, возвращусь ко двору, ведь я знаю, что мне суждено произвести сенсацию и прославиться на весь свет.
– Когда-то я тоже подумывала заняться общественной деятельностью, – заметила Утка. – Очень многое еще нуждается в реформах. Не так давно я даже открывала собрание, на котором мы приняли резолюцию, осуждающую все, что нам не по вкусу. Однако незаметно, чтобы это имело какие-нибудь серьезные последствия. Так что теперь я целиком посвятила себя домоводству и заботам о своей семье.
– Ну а я создана для общественной жизни, – сказала Ракета, – так же как все представители нашего рода, вплоть до самых незначительных. Стоит нам где-нибудь появиться, и мы тотчас привлекаем к себе всеобщее внимание. Мне самой пока еще ни разу не приходилось выступать публично, но когда это произойдет, зрелище будет ослепительное. Что касается домоводства, то от него быстро стареют и оно отвлекает ум от размышлений о возвышенных предметах.
– Ах! Возвышенные предметы – как это прекрасно! – сказала Утка. – Это напомнило мне, что я основательно проголодалась. – И она поплыла вниз по канаве, восклицая: – Кряк, кряк, кряк.
– Куда же вы?! Куда?! – взвизгнула Ракета. – Мне еще очень многое необходимо вам сказать.
Но Утка не обратила никакого внимания на ее призыв.
– Я очень рада, что она оставила меня в покое, – сказала Ракета. – У нее необычайно мещанские взгляды. – И она погрузилась еще чуть-чуть глубже в грязь и начала раздумывать о том, что одиночество – неизбежный удел гения, но тут откуда-то появились два мальчика в белых фартучках. Они бежали по краю канавы с котелком и вязанками хвороста в руках.
– Это, вероятно, делегация, – сказала Ракета и постаралась придать себе как можно более величественный вид.
– Гляди-ка! – крикнул один из мальчиков. – Вон какая-то грязная палка! Интересно, как она сюда попала. – И он вытащил Ракету из канавы.
– Грязная Палка! – сказала Ракета. – Неслыханно! Грозная Палка – хотел он, по-видимому, сказать. Грозная Палка – это звучит очень лестно. Должно быть, он принял меня за одного из придворных Сановников.
– Давай положим ее в костер, – сказал другой мальчик. – Чем больше дров, тем скорее закипит котелок.
И они свалили хворост в кучу, а сверху положили Ракету и разожгли костер.
– Но это же восхитительно! – воскликнула Ракета. – Они собираются запустить меня среди бела дня, так, чтобы всем было видно.
– Ну, теперь мы можем немножко соснуть, – сказали мальчики. – А когда проснемся, котелок уже закипит. – И они растянулись на траве и закрыли глаза.
Ракета очень отсырела и поэтому долго не могла воспламениться. Наконец ее все же охватило огнем.
– Ну, сейчас я взлечу! – закричала она, напыжилась и распрямилась. – Я знаю, что взлечу выше звезд, выше луны, выше солнца. Словом, я взлечу так высоко… Пшш! Пшш! Пшш! – И она взлетела вверх. – Упоительно! – вскричала она. – Я буду лететь вечно! Воображаю, какой я сейчас произвожу фурор.
Но никто ее не видел.
Тут она почувствовала странное ощущение щекотки во всем теле.
– А теперь я взорвусь! – закричала она. – И я охвачу огнем всю землю и наделаю такого шума, что ни о чем другом никто не будет говорить целый год. – И тут она и в самом деле взорвалась. Бум! бум! бум! – вспыхнул порох. В этом не могло быть ни малейшего сомнения.
Но никто ничего не услышал, даже двое мальчиков, потому что они спали крепким сном.
Теперь от Ракеты осталась только палка, и она упала прямо на спину Гусыни, которая вышла прогуляться вдоль канавы.
– Господи помилуй! – вскричала Гусыня. – Кажется, начинает накрапывать… палками! – И она поспешно плюхнулась в воду.
– Я знала, что произведу сенсацию, – прошипела Ракета и погасла.
Гранатовый домик
Молодой Король[111]
Была ночь накануне коронации. Молодой Король сидел один в своих роскошных палатах. Придворные уже простились с ним, склоняясь, по обычаю того времени, до самой земли, и удалились в большую залу дворца, чтобы выслушать последние наставления церемониймейстера. У некоторых из них еще сохранились естественные манеры, а в придворном – едва ли нужно упоминать об этом – такое свойство является большим недостатком.
Отрок – это был еще отрок, так как ему едва минуло шестнадцать лет – не жалел об их уходе; со вздохом облегчения откинулся он на мягкие подушки своего пышного ложа и лежал с блуждающим взором и раскрытым ртом, словно коричневый лесной фавн или молодое дикое животное, только что пойманное охотниками.
И в самом деле его нашли охотники. Они чуть ли не случайно наткнулись на него. Когда он, босой, со свиристелью в руках, шел за стадом бедного пастуха, который вырастил его и сыном которого он всегда себя считал. В действительности же он был сыном единственной дочери старого Короля от тайного брака ее с человеком, стоявшим гораздо ниже ее по происхождению. Одни говорили, что это был иностранец, пленивший юную Принцессу своей волшебной игрой на лютне, другие называли одного художника из Римини, к которому Принцесса была очень благосклонна, быть может, даже слишком благосклонна, и который внезапно исчез из города, не окончив своей работы в соборе. Ребенку было не более недели от рождения, когда его похитили у матери во время ее сна. Его отдали на воспитание простым бездетным крестьянам, жившим в лесной глуши на расстоянии более дня верховой езды от города. С горя ли, или, как утверждал придворный врач, от чумы, или же, по уверению некоторых, от быстродействующего итальянского яда, подмешанного в бокал пряного вина, – бедная девушка, давшая жизнь ребенку, умерла два часа спустя после своего пробуждения. И в ту минуту, когда верный гонец, скакавший по лесу с ребенком на луке своего седла, остановился перед убогой хижиной пастуха и наклонился с разгоряченного коня, чтобы постучать в низкую дверь, тело Принцессы уже опускали в открытую могилу на заброшенном кладбище за городскими воротами. Говорили, будто в этой могиле уже лежал другой труп, труп юноши иноземного облика поразительной красоты, руки которого были скручены за спиной и грудь которого была покрыта кровавыми ранами.
Так, по крайней мере, люди шепотом рассказывали друг другу. Достоверно лишь то, что старый Король на смертном одре, движимый ли раскаянием в своем великом грехе, или просто желая сохранить престол для своего рода, послал за мальчиком и в присутствии совета признал его своим наследником.
По-видимому, с первого же момента признания его Королем юноша стал проявлять то странное влечение к красоте, которому суждено было оказать столь сильное влияние на его жизнь. Те, кто сопровождал молодого Короля в отведенный для него ряд покоев, часто рассказывали о криках восторга, вырывавшихся у него при виде приготовленных для него тонких одежд и драгоценностей, и о той бурной радости, с которой он сбросил с себя грубую кожаную тунику и жесткий плащ из овечьей шкуры. Правда, по временам он очень тосковал по привольной жизни в лесах и склонен был подшучивать над скучным придворным этикетом, отнимавшим у него столько времени, однако дивный дворец – названный Жуайёз