[112], в котором он сделался полным хозяином, казался ему новым миром, только что созданным для его услады. Как только ему удавалось вырваться из заседаний совета или из залы аудиенций, он сбегал по широкой лестнице со львами из золоченой бронзы и ступенями из блестящего порфира и начинал бродить из комнаты в комнату, из одной галереи в другую, словно человек, ищущий в красоте облегчения своих страданий, восстановления сил после недуга.
В такие дни «открытия», как он их называл, – и действительно, это было для него настоящим путешествием по какой-то волшебной стране, – его сопровождали стройные, златокудрые пажи в широких плащах, с весело развевающимися лентами; но по большей части он предпочитал совершать эти странствия один, бессознательно чувствуя, или, скорее, угадывая, что тайны искусства лучше всего познаются в уединении и что Красота, точно так же, как и Мудрость, любит одинокого поклонника.
О молодом Короле ходило много странных слухов, относящихся к тому периоду времени. Говорили, что тучный бургомистр, явившийся для подношения цветисто-витиеватого адреса от имени своих сограждан, застал Короля коленопреклоненным в глубоком благоговении перед большой картиной, только что привезенной из Венеции и, по-видимому, возвещавшей культ каких-то новых богов. В другой раз Король исчез на несколько часов и после долгих поисков был найден в маленькой комнатке одной из северных башен дворца, где он в каком-то экстазе созерцал греческую гемму с вырезанным на ней изображением Адониса. Ходили слухи, будто видели, как он горячими губами прижимался к мраморному челу античной статуи, найденной в русле реки при постройке каменного моста и носившей имя вифинского раба Адриана. Однажды он провел целую ночь, любуясь игрой лунных лучей в серебряном изображении Эндимиона.
Все редкие и драгоценные вещи имели для него великую притягательную силу, и в своем страстном желании обладать ими он разослал множество купцов во все концы земли: одних – за янтарем к суровым рыбакам северных морей, других – в Египет за той своеобразной бирюзой, которую можно найти только в царских усыпальницах и которая, как говорят, обладает волшебными свойствами, третьих – в Персию за шелковыми коврами и расписанной глиняной посудой и, наконец, четвертых – в Индию купить резную слоновую кость, газ, лунный камень, браслеты из нефрита, сандаловое дерево, голубую эмаль и шали из тонкой шерсти.
Но что преимущественно занимало его, это – одеяние, в которое он должен был облечься в день коронации: мантия из золотой парчи, корона, украшенная рубинами, и скипетр, усыпанный жемчугами и увитый жемчужными кольцами. Об этих-то уборах и думал он теперь, откинувшись на своем пышном ложе и глядя на большой сосновый ствол, пылавший на открытом очаге. Рисунки – произведения знаменитых художников того времени – были представлены ему уже много месяцев тому назад, и он приказал, чтобы ювелиры работали день и ночь над их выполнением, и чтобы по всему свету разыскивали драгоценные камни, достойные украсить произведение их рук. И мысленно он уже видел себя стоящим перед главным алтарем собора в ослепительном королевском облачении. И улыбка играла, и медлила у него на устах, и ярким блеском отражалась в его темных, как дремучий лес, глазах.
Через некоторое время он поднялся со своего ложа и, облокотясь о резной карниз камина, обвел взором слабо освещенную комнату. Стены ее были завешаны богатыми гобеленами, изображавшими Триумф Красоты. Один из углов занимал большой шкаф с инкрустациями из агата и ляпис-лазури, а против окна стоял удивительной работы поставец с лакированными и выложенными золотом панно; на нем красовалось несколько изящных кубков из венецианского стекла и чаша из оникса с темными жилками. На шелковом покрывале кровати были вышиты бледные маки, будто выпавшие из усталых рук сна; высокие резные колонки из слоновой кости поддерживали бархатный балдахин, над которым поднимались, словно белая пена, пышные туфы страусовых перьев к матовому серебру лепного потолка. Улыбающийся Нарцисс из зеленой бронзы держал над изголовьем зеркало. На столе стояла плоская аметистовая чаша.
В окно он мог видеть огромный купол собора, вздымавшийся, словно гигантский пузырь, над темными силуэтами домов, и усталых часовых, шагавших взад и вперед по террасе над рекой, тонувшей в тумане. Где-то далеко, во фруктовом саду, пел соловей. В открытое окно струился нежный аромат жасмина. Откинув со лба свои темные кудри, он взял лютню и стал пальцами перебирать струны. Его тяжелые веки опустились, и странное томление охватило его. Никогда еще не чувствовал он с такой ясностью или с такой живой отрадой чары и тайну прекрасного.
Когда на башенных часах пробило полночь, он позвонил, и в комнату вошли пажи и раздели его с большими церемониями; они полили его руки розовой водой и рассыпали по его подушке розы. Спустя несколько минут после того, как они вышли, молодой Король погрузился в сон.
И пока он спал, он видел сон, и вот что снилось ему.
Ему снилось, что он стоит в длинной низкой мансарде среди визга и стука множества ткацких станков. Скудный дневной свет проникал в решетчатые окна и освещал истощенные фигуры ткачей, склонившихся над работой. Бледные, болезненные дети сидели скрючившись на больших поперечных балках. Когда челноки останавливались, они опускали рейки и сжимали ими нити. Их лица были изнурены голодом, а тощие руки дрожали и путались. Какие-то истощенные женщины сидели за столом и шили. Отвратительный запах наполнял комнату. Воздух был тяжелый и спертый, а по стенам текла сырость и капала на пол.
Молодой Король подошел к одному из ткачей и стал следить за его работой.
Ткач сердито взглянул на него и сказал:
– Что ты глядишь на меня? Уж не шпион ли ты, приставленный нашим хозяином?
– Кто ваш хозяин? – спросил молодой Король.
– Наш хозяин! – горько воскликнул ткач. – Он такой же человек, как и я. И воистину, между нами только и есть та разница, что он носит нарядные одежды, тогда как я хожу в рубище. Да еще то, что я умираю от голода, а он немало страдает от пресыщения.
– Страна свободна, – сказал молодой Король, – и вы не находитесь ни у кого в рабстве.
– На войне, – ответил ткач, – сильные порабощают слабых, а в мирное время богатые порабощают бедных. Чтобы жить, мы должны работать, а они дают нам такую скудную плату, что мы умираем от голода. Мы работаем для них с утра до ночи, а они копят в своих сундуках груды золота, тогда как дети наши увядают преждевременно и лица дорогих нам людей становятся черствыми и злыми. Мы давим виноград, а вино пьют другие. Мы сеем зерно, но стол наш пуст. Мы закованы в цепи, хотя никто их не видит; мы рабы, хотя люди считают нас свободными.
– И со всеми это так? – спросил Король.
– Со всеми, – ответил ткач. – Ту же участь терпят молодые и старые, женщины и мужчины, малые дети и старцы. Купцы притесняют нас, и мы должны подчиняться им. Священники проезжают мимо, перебирая свои четки, и никому нет дела до нас. По нашим мрачным переулкам, без единого луча солнца, крадется Бедность с голодными глазами, а за нею по пятам идет Преступление с тупым и животным выражением на лице. Нищета пробуждает нас утром, а Позор не покидает нас всю ночь. Но что тебе до того? Ты не наш. У тебя слишком счастливое лицо.
И, нахмурясь, ткач отвернулся и пустил челнок через основу. Тут только молодой Король заметил, что на челнок были намотаны золотые нити.
И ужас охватил его, и он спросил у ткача:
– Что за мантию ты ткешь?
– Это мантия, в которой будет короноваться молодой Король, – ответил он. – Но что тебе до того?
Тут молодой Король громко вскрикнул и проснулся. И что же, он лежал в своей собственной спальне, а в окно он увидал большой медово-желтый месяц, висевший на мглистом небе.
И он снова заснул и увидел сон, и вот что снилось ему.
Ему снилось, будто он лежит на палубе громадной галеры, на которой гребет сто рабов. На ковре, рядом с ним, сидел хозяин галеры. Он был черен, как эбеновое дерево, на голове у него был красный шелковый тюрбан. Большие серебряные серьги в виде колец оттягивали мясистые мочки его ушей, в руках он держал весы из слоновой кости.
Рабы были нагие, только их бедра и прикрывались рваными передниками, и каждый был прикован цепью к своему соседу. На них изливались целые снопы жгучих лучей солнца, а негры бегали взад и вперед по проходам и хлестали их ременными бичами. Рабы вытягивали свои тощие руки и с трудом двигали по воде тяжелыми веслами. С лопастей разлетались во все стороны соленые брызги.
Наконец они очутились в маленькой бухте и начали измерять глубину. Легкий ветерок дул с берега и покрывал палубу мелкой красной пылью. Три араба верхом на диких ослах появились на берегу и стали метать в галеру дротиками. Хозяин галеры взял в руки раскрашенный лук и пустил одному из них стрелу в горло. Раненый араб упал на отмель, а его товарищ ускакал. Женщина, закутанная в желтое покрывало, медленно последовала за ним на верблюде, время от времени оглядываясь на убитого.
Как только был брошен якорь и убраны паруса, негры спустились в трюм и вынесли оттуда длинную веревочную лестницу с тяжелыми свинцовыми гирями. Хозяин галеры перекинул ее через борт, предварительно прикрепив концы лестницы к двум железным крюкам. После этого негры схватили младшего из рабов, заткнули ему ноздри и уши воском и привязали к его поясу большой камень. Раб устало спустился с лестницы и исчез в море. Несколько пузырьков поднялось на поверхность моря на том месте, где он погрузился в воду. Некоторые из рабов с любопытством заглядывали за борт. На носу сидел укротитель акул и монотонно бил в барабан.
Через некоторое время молодой раб вынырнул из воды и, тяжело дыша, ухватился за лестницу. В правой руке он держал жемчужину. Негры выхватили у него жемчужину и снова столкнули его в воду. Рабы уснули над веслами.
Снова и снова показывался из воды молодой раб, и каждый раз он приносил с собой по прекрасной жемчужине. Хозяин галеры взвешивал их и прятал в мешочек из зеленой кожи.