Вся его супружеская жизнь, с неистовыми, огненно цветными испепеляющими радостями и невыносимой агонией нежданной утраты воскресла в памяти Короля в тот день, пока он наблюдал за резвящейся на террасе Инфантой. Она унаследовала все прелестное своеволие Королевы, ее ребячливо-дерзкую манеру запрокидывать головку, ее горделивый изгиб нежных губ; та же дивная улыбка – воистину vrai sourire de France[115] – играла на устах ее, когда Инфанта поглядывала на окна или протягивала крошечную ручку для поцелуя статным испанским грандам. Но звонкий детский хохот резал слух Короля, и яркое безжалостное солнце словно бы насмехалось над его скорбью, и тягучий аромат заморских пряностей, которыми пользуются бальзамировщики, словно бы разливался в чистом утреннем воздухе – или это ему показалось? Он закрыл лицо руками, и когда Инфанта снова подняла взгляд, занавеси были опущены и Король удалился.
Инфанта состроила недовольную гримаску и пожала плечами. Мог бы и побыть с нею в день ее рождения! На что сдались ему эти вздорные государственные дела? Или он ушел в ту мрачную часовню, где всегда горят свечи и куда ее не пускают? Ну и глупо – в такой-то день, когда ярко светит солнышко и все так счастливы! Кроме того, он пропустит потешный бой быков, о котором уже возвещают трубы, не говоря уже о театре марионеток и прочих чудесах. Вот ее дядя и Великий Инквизитор куда более благоразумны! Они вышли на террасу и осыпали ее милыми комплиментами. Инфанта встряхнула прелестной головкой и, взяв дона Педро за руку, церемонно сошла по ступеням и направилась к длинному павильону пурпурного шелка, что воздвигли в конце сада. Прочие дети последовали за нею в строгом порядке: те, что могли похвалиться самыми длинными именами, выступали впереди.
Навстречу Инфанте вышла процессия высокорожденных отроков, наряженных в причудливые костюмы тореадоров. Юный граф Тьерра-Нуэва, очаровательный мальчуган лет четырнадцати, снял шляпу с изяществом урожденного идальго и гранда Испании и торжественно провел Принцессу к миниатюрному трону из позолоченной слоновой кости, установленному на возвышении перед самой ареной. Дети расположились вокруг, обмахиваясь огромными веерами и перешептываясь; а Дон Педро и Великий Инквизитор, смеясь, остановились у входа. Даже герцогиня – Camerera-Mayor[116], как ее называли – сухопарая особа с резкими чертами лица, в платье с круглым плоеным желтым воротником, казалось, пребывала в более благодушном настроении, нежели обычно, и что-то похожее на вымученную улыбку мелькнуло на морщинистом лице и изогнуло тонкие бескровные губы.
Бой быков оказался и впрямь замечательным: куда забавнее, чем настоящий, решила Инфанта, вспоминая тот, на который ее водили в Севилье по случаю визита герцога Пармского к ее отцу. Одни мальчики гарцевали на деревянных лошадках, покрытых нарядными чепраками, и потрясали длинными копьями, украшенными яркими вымпелами из цветных лент; другие, пешие, размахивали алыми плащами перед самым носом быка и проворно перепрыгивали через ограду, когда бык устремлялся прямо на них; а бык был совсем как живой, хотя представлял собою всего лишь каркас из переплетенных прутьев, обтянутый шкурой, и порою упрямо бегал вокруг арены на задних лапах, о чем, понятное дело, настоящий бык и не помышляет. И сражался он весьма доблестно, так что дети разволновались, и повскакивали на скамейки, и замахали кружевными платочками, крича: «Bravo toro! Bravo toro!»[117] – точь-в-точь как многоопытные взрослые. Наконец, после долгой битвы, в ходе которой бык забодал насмерть несколько деревянных лошадок, а всадники их оказались на земле, юный граф Тьерра-Нуэва заставил быка пасть на колени и получил от Инфанты дозволение нанести coup de grâce[118]. Он вонзил деревянный меч в шею зверя с таким неистовством, что голова тут же отвалилась, и взорам открылась смеющаяся физиономия маленького месье де Лоррена, сына французского посла в Мадриде.
Затем под бурные аплодисменты арену очистили, два мавра-пажа в черных и желтых ливреях торжественно уволокли прочь погибших деревянных лошадок, и, после небольшой интерлюдии, во время которой акробат-француз продемонстрировал свое искусство на туго натянутом канате, итальянские марионетки разыграли псевдоклассическую трагедию «Софонисба» на сцене крохотного театра, отстроенного специально с этой целью. Исполняли они свои роли так замечательно и двигались с такой неподражаемой естественностью, что по окончании пьесы на глаза Инфанты навернулись слезы. Многие дети и впрямь расплакались в голос, так что их пришлось утешать сластями, и сам Великий Инквизитор, до глубины души растроганный, не преминул заметить дону Педро, сколь невыносимо ему осознавать, что какие-то там куклы из дерева и цветного воска, управляемые при помощи ниточек, так страдают и становятся жертвами бедствий столь великих.
Следующим выступал африканский фокусник: он принес огромную плоскую корзину, накрытую алым сукном, и, водрузив ее в центре арены, извлек из тюрбана причудливую тростниковую свирельку и заиграл в нее. Спустя мгновение ткань зашевелилась; напев свирели звучал все пронзительнее, и вот две зелено-золотых змеи высунули странные клинообразные головки и медленно поднялись над корзиной, покачиваясь в такт музыке, как колышется в воде водоросль. Впрочем, пятнистые их капюшоны и подвижные раздвоенные язычки изрядно напугали детей, и те порадовались куда больше, когда фокусник вырастил из песка крохотное апельсиновое деревце, которое тут же зацвело прелестными белыми цветами, а затем покрылось самыми настоящими плодами; а когда чародей одолжил веер у дочурки маркиза де Лас-Торрес, и превратил его в синюю птицу, и птица облетела павильон, заливаясь трелью, восторгу и удивлению юных гостей не было предела. Величавый менуэт, исполненный мальчиками-танцорами церкви Нуэстра Сеньора Дель Пилар, очаровал всех. Инфанте еще не доводилось видеть этой великолепной церемонии, что устраивается каждый год в мае перед главным престолом Пресвятой Девы и в ее честь; воистину никто из королевского рода Испании не переступал порога Сарагосского собора с тех пор, как одержимый священник (по слухам, подкупленный Елизаветой Английской) попытался поднести отравленную облатку принцу Астурии. Так что о «Танце Пресвятой Девы» Инфанта знала только понаслышке, и воистину зрелище это восхищало взор. Мальчики были одеты в старомодные придворные камзолы белого бархата, а над причудливыми треугольными шляпами, отделанными серебром, колыхались огромные страусовые перья; смуглые лица и иссиня-черные локоны танцоров, плавно скользящих в солнечном луче, еще ярче подчеркивали ослепительную белизну костюмов. Торжественное величие, с которым отроки исполняли сложные фигуры менуэта, заворожило всех, равно как и отточенная грация их неспешных движений и церемонных поклонов; и когда представление закончилось и танцоры сняли украшенные перьями шляпы перед Инфантой, Принцесса весьма учтиво поблагодарила их за оказанную честь и дала обет послать огромную восковую свечу к алтарю Пресвятой Девы Пиларской в благодарность за доставленное ею удовольствие.
Затем на арену вышла труппа красавцев-египтян (так в ту пору назывались цыгане); они уселись в круг по-турецки, поджав ноги, и негромко заиграли на своих цитрах, покачиваясь в такт музыке и напевая еле слышно приглушенный и томный мотив. При виде дона Педро они заметно помрачнели, а некоторые побледнели от ужаса, потому что только несколько недель назад он приказал повесить двоих их соплеменников на рыночной площади Севильи по обвинению в колдовстве. Но прелестная Инфанта их очаровала: она откинулась назад, лукаво поглядывая из-за веера огромными синими глазами, и цыгане решили, что такое пленительное создание не может желать никому зла. Так что они продолжали играть – очень тихо, едва касаясь струн длинными заостренными ногтями, и вскорости начали клевать носами, словно задремывая. Вдруг, с воплем настолько резким, что дон Педро схватился за агатовую рукоять кинжала, цыгане вскочили на ноги и яростно закружились по арене, ударяя в тамбурины, и затянули дикую любовную песнь на своем странном гортанном языке. Затем, по новому сигналу, все они бросились на землю и застыли неподвижно; тишину нарушало только негромкое позвякивание цитр. Повторив это все несколько раз, цыгане на мгновение исчезли и тут же вернулись, ведя на цепи бурого лохматого медведя и неся на плечах крохотных берберийских обезьянок. Медведь с бесконечно серьезным видом встал на голову, а морщинистые обезьянки принялись проделывать всевозможные забавные трюки под присмотром двух цыганят, похоже, их хозяев; зверьки сражались на крохотных мечах, стреляли из пушек и маршировали на маневрах, в точности как личная охрана короля. Воистину цыгане имели огромный успех.
Но самым забавным номером утренних зрелищ стал, несомненно, танец маленького Карлика. Когда он, спотыкаясь, выбрался на арену, с трудом ковыляя на кривых ногах и вертя во все стороны огромной безобразной головой, дети разразились восторженными криками, и сама Инфанта смеялась так, что Камерере пришлось напомнить своей подопечной: хотя в Испании бывало немало прецедентов, когда дочь Короля плакала перед равными, вовеки того не случалось, чтобы Принцесса королевской крови так веселилась перед низшими по рождению. И все-таки Карлик был просто неотразим; даже при испанском дворе, известном своим утонченным пристрастием ко всему гротескному, не видывали такого несуразного чудовища. Собственно говоря, то было его первое выступление. Карлика обнаружили только накануне: двое знатных вельмож охотились в отдаленной части леса, окружавшего город, увидели, как он резвится на воле среди бархатных деревьев, и отвезли его во дворец, надеясь сделать Инфанте сюрприз; отец бедняги, нищий углежог, был только рад избавиться от такого безобразного и никчемного отпрыска. Пожалуй, более всего в Карлике забавляло его полное неведение: он даже не подозревал о своей кошмарной внешности. Напротив, он казался вполне счастливым и даже не думал унывать. Когда дети смеялись, Карлик вторил им так же свободно и весело; по окончании каждого танца он отвешивал каждому из гостей презабавный поклон, улыбаясь и кивая, словно был одним из них, а вовсе не маленьким уродцем, что насмешница Природа, развлекаясь, создала на потеху прочим. Что до Инфанты, она совершенно зачаровала плясуна. Он не сводил с нее глаз и танцевал словно только для нее одной. По завершении представления, вспомнив, как знатные дамы двора бросали букеты Каффарелли, знаменитому итальянскому дисканту, присланному Папой из собственной своей часовни в Мадрид, дабы певец исцелил меланхолию короля своим сладкозвучным голосом, девочка вынула из волос прелестную белую розу и не то в шутку, не то, чтобы подразнить Камереру, бросила цветок Карлику через всю арену, улыбнувшись самой очаровательной из своих улыбок. Карлик же воспринял сей жест всерьез: приложив цветок к грубым обветренным губам, он прижал руку к сердцу и преклонил перед Принцессой колено, ухмыляясь от уха до уха, и маленькие яркие глазки его вспыхнули от удовольствия.