От напускной невозмутимости Инфанты не осталось и следа, и Принцесса хохотала еще долго после того, как Карлик убежал с арены, а потом выразила дяде свое пожелание, чтобы танец немедленно повторили. Однако Камерера, ссылаясь на жару, постановила, что лучше будет, ежели Ее высочество незамедлительно возвратится во дворец, где для нее уже приготовлен роскошный пир, включая самый настоящий именинный торт, украшенный ее инициалами из цветного сахара, а на верхушке развевается прелестный серебряный флаг. Засим Инфанта с достоинством поднялась и, объявив, что маленькому Карлику должно танцевать перед нею после сиесты, изъявила свою благодарность юному графу Тьерра-Нуэва за великолепный прием и возвратилась в свои апартаменты, дети же последовали за нею ровно в том же порядке, в каком пришли.
Когда же Карлик узнал, что ему предстоит снова танцевать перед Инфантой, по ее собственному высочайшему повелению, он так возгордился, что выбежал в сад, осыпая белую розу поцелуями в нелепом экстазе восторга и самыми что ни на есть неуклюжими и нескладными жестами изъявляя свою радость.
При виде дерзкого уродца, осмелившегося вступить в их прекрасную обитель, цветы преисполнились негодования; когда же они увидели, как тот скачет и носится по дорожкам взад-вперед и размахивает руками над головой самым потешным образом, долее сдерживаться они не могли.
– Право же, он слишком безобразен, чтобы играть подле нас! – воскликнули Тюльпаны.
– Ему бы выпить макового сока и уснуть на тысячу лет, – заметили гигантские алые Лилии, разгорячившись не на шутку.
– Он просто кошмар! – взвизгнул Кактус. – Весь искривленный, угловатый, а голова и ноги совершенно несоразмерны! От одного его вида у меня колючки чешутся; пусть только подойдет ближе, я ужалю его своими шипами.
– А в придачу еще и завладел одним из моих лучших цветков, – возмутился Куст Белых Роз. – Я сам подарил его Инфанте сегодня утром в честь дня рождения, а уродец украл у нее цветок. – И Розовый Куст закричал во всю мочь:
– Вор, вор, вор!
Даже красные Герани, что обычно не важничают, поскольку, как известно, у них у самих полным-полно бедных родственников, при виде гостя с отвращением закрыли лепестки. А когда Фиалки кротко заметили, что чужак, безусловно, весьма непригляден, но его ли это вина, Герани весьма справедливо отозвались, что в том и состоит его основной недостаток, а с какой стати восхищаться кем-то только потому, что он неисправим. Воистину даже некоторые Фиалки признали, что безобразие маленького Карлика переходит все границы, так что он выказал бы куда больше вкуса, если бы принял удрученный вид, или хотя бы задумчивый, вместо того чтобы весело скакать и носиться сломя голову и принимать такие гротескные нелепые позы.
Что до старинных Солнечных Часов, устройства весьма примечательного, что сообщали время ни больше ни меньше как императору Карлу V собственной персоной, Часы так опешили, увидев карлика, что чуть не забыли отсчитать две лишние минуты своим длинным вытянутым пальцем и не преминули заметить громадному молочно-белому Павлину, гревшемуся в лучах солнца на балюстраде, что всем известно: дети Королей – Короли, а дети углежогов – углежоги, и глупо закрывать на это глаза. С этим утверждением Павлин охотно согласился и даже закричал: «Верно, верно!» – таким резким и пронзительным голосом, что золотые рыбки, жившие в бассейне холодного искристого фонтана, высунули головки из воды и спросили гигантских каменных Тритонов, что, наконец, происходит.
А вот птицам Карлик понравился. Птицы часто видели его в лесу, когда он танцевал, словно эльф, в круговерти подхваченных ветром листьев, либо, забравшись в дупло какого-нибудь древнего дуба, угощал белок орехами. Птицам дела не было до его безобразия. И ведь даже Соловушка, который так нежно поет в апельсиновых рощах по ночам, что даже Луна порою задерживается его послушать, с виду куда как невзрачен. Кроме того, Карлик был добр к пернатому народу, и в ту ужасную морозную зиму, когда на деревьях не осталось ягод, а стылая земля походила на железо и голодные волки подошли к самым воротам города в поисках поживы, Карлик ни разу не позабыл о птицах и всегда крошил им свой ломоть черного хлеба и делился с ними своим скудным завтраком.
Так что птицы порхали вокруг гостя, крыльями задевая на лету его щеку, и щебетали промеж себя, а малыш-Карлик так радовался, что даже, не удержавшись, показал им прекрасную белую розу и признался, что сама Инфанта подарила ему цветок в знак любви.
Птицы ни слова не поняли из этой речи, ну так и не беда: они с умным видом склоняли головки набок, а ведь это вполне заменяет понимание – и дается куда легче.
И ящеркам тоже Карлик весьма полюбился: когда тот устал носиться по дорожкам и бросился ничком на траву отдохнуть, они принялись играть и резвиться вокруг гостя, стараясь позабавить его, как могли.
– Не всем же быть такими красивыми, как мы, ящерицы, – восклицали они, – нельзя требовать слишком многого. И, конечно, прозвучит это глупо, но он не так уж и безобразен, при условии, разумеется, если закрыть глаза и не смотреть на него. – Ящерицы по природе – неисправимые философы и часто проводят в раздумьях долгие часы, когда другого занятия не находится или когда идет дождь и из норки выйти нельзя.
Цветы, однако, остались весьма раздосадованы их поведением, равно как и поведением птиц.
– Это только свидетельствует, – заметили они, – какое дурное влияние оказывают вечные беготня и суета. Создания воспитанные держатся одного места, вот как мы. Видывал ли кто-нибудь, чтобы мы порхали по аллеям или сломя голову гонялись в траве за стрекозами? Когда нам требуется перемена климата, мы посылаем за садовником, и он переносит нас на другую клумбу. Вот это – хороший тон, так и должно быть. Но птицы и ящерицы понятия не имеют о том, что такое покой, а у птиц даже постоянного адреса нет. Просто бродяги бездомные, вроде цыган; и лучшего обращения не заслуживают! – И цветы задрали нос, и приняли весьма надменный вид, и изрядно порадовались, когда спустя какое-то время Карлик поднялся с травы и заковылял через террасу в направлении дворца.
– Определенно, его следует запереть в четырех стенах до конца жизни, – твердили цветы. – Вы только посмотрите на его горб и кривые ноги! – И они захихикали.
Но маленький Карлик об этом так и не узнал. Ему ужасно понравились птицы и ящерицы, а цветы показались самыми восхитительными созданиями на всем белом свете, не считая, конечно, Инфанты; но ведь Инфанта подарила ему прекрасную белую розу и полюбила его, а это – совсем другое дело. И почему он не вернулся во дворец вместе с ней? Она бы усадила его по правую руку от себя и улыбалась бы ему, а он бы не отходил от нее ни на шаг, он бы принял ее в свои игры и научил всевозможным забавным затеям. Ибо хотя он никогда прежде не бывал во дворце, он знал столько всего чудесного! Он умел плести крохотные клетки из камыша и сажал в них поющих кузнечиков; он умел делать свирельки из длинноствольного бамбука, что радуют слух самого Пана. Он знал голос любой птицы и с легкостью скликал скворцов с вершины дерева или приманивал с болота цаплю; он знал след каждого зверя и умел проследить зайца по его легко очерченным отпечаткам и дикого кабана по смятым листьям. Все лесные танцы ведомы были ему: буйный танец в алом одеянии вместе с осенью, невесомый танец в синих сандалиях над рожью, зимний танец в белых снежных венках и танец цветов в садах по весне. Он знал, где лесные голуби вьют гнезда, и однажды, когда охотник поймал птиц-родителей в сеть, он сам выходил птенцов, соорудив им крохотную голубятню в дупле подстриженного вяза. Они его совсем не боялись и ели из его рук каждое утро. Инфанте они бы понравились; и кролики тоже, что шныряют в папоротниках, и черноклювые сойки со стальным оперением, и ежики, что умеют сворачиваться в колючий шар, и огромные рассудительные черепахи, что неспешно ползают себе, тряся головками, и пощипывают молодую листву. Да, он непременно возьмет ее с собою в лес – и они наиграются вволю! Он уступит ей свою собственную кроватку, а сам станет стеречь под окном до рассвета, чтобы дикие рогатые обитатели чащ не причинили ей вреда и тощие волки не подобрались к хижине. А на рассвете он постучит в ставень, и разбудит ее, и они будут танцевать среди деревьев весь день напролет. Ведь в чаще одиночества совсем не замечаешь! Иногда через лес проезжает Епископ на белом муле, читая книгу с цветными картинками. Иногда в зеленых бархатных шапочках и куртках из дубленой оленьей кожи скачут охотники, держа на запястьях соколов в колпачках. В пору сбора винограда проходят виноторговцы, увитые гирляндами глянцевого плюща: ладони и ступни у них окрашены пурпуром, а тяжелые меха сочатся алым вином; и углежоги сидят ночами вокруг огромных жаровен, следя, как медленно обугливаются в огне гигантские поленья, и пекут в золе каштаны, а разбойники выходят из своих пещер повеселиться вместе с ними. Однажды он видел, как по бесконечной пыльной дороге в Толедо шествовала великолепная процессия. Впереди всех, сладкозвучно распевая, шли монахи с яркими знаменами и крестами чистого золота, а далее, в серебряной броне, с фитильными ружьями и копьями, следовали солдаты, а в середине брели трое босых мужей в странных желтых одеждах, раскрашенных невиданными фигурами, с зажженными свечами в руках. Да, в лесу было на что посмотреть; а когда она устанет, он отыщет для нее поросшую мягким мохом куртину или понесет ее на руках, потому что он очень сильный, хотя ростом и не вышел (об этом Карлик знал). Он сделает для нее ожерелье из алых ягод брионии, что ничуть не хуже тех белых ягод, которыми расшито ее платье, а когда бусы ей надоедят, пусть она их выбросит, и он найдет ей другие. Он принесет ей чашечки желудей и влажные от росы анемоны, а еще – крохотных светлячков, что звездами украсят бледное золото ее волос.
Но где же она? Карлик спросил белую розу, но роза молчала. Весь дворец словно бы погрузился в сон, и даже там, где не закрыли ставней, тяжелые шторы занавешивали окна от зноя. Карлик все бродил вокруг, ища хоть какой-нибудь вход, и наконец углядел неприметную боковую дверцу, что почему-то осталась отворенной. Он проскользнул внутрь и оказался в великолепном зале, увы, куда более великолепном, нежели лес; здесь повсюду сияла позолота, и даже пол был сделан из огромных разноцветных камней, пригнанных один к другому в виде геометрического орнамента. Но маленькой Инфанты там не оказалось, только удивительные белые статуи глядели на гостя сверху вниз с яшмовых пьедесталов скорбными невидящими глазами, и на губах у них играла странная улыбка.