В дальнем конце зала взгляд различал богато вышитый занавес черного бархата, украшенный изображениями солнца и звезд – любимыми гербовыми фигурами Короля, и притом на поле того самого цвета, что Король предпочитал всем прочим. Может быть, Инфанта прячется за занавесом? Карлик решил проверить.
Он на цыпочках пересек зал и отдернул занавес. Нет – глазам его открылась всего лишь новая комната, хотя Карлику она приглянулась больше, нежели первая. Стены были завешаны зелеными гобеленами, затканными множеством фигур, изображающих сцены охоты: более семи лет провели фламандские мастера за этой работой. Некогда эти покои принадлежали Иоанну Безумному, Jean le Fou, как его называли, одержимому королю, который столь страстно любил охоту, что в бреду порывался оседлать могучих встающих на дыбы скакунов и повалить оленя, со всех сторон окруженного матерыми гончими, трубил в охотничий рог и наносил удары кинжалом по бледным очертаниям бегущих ланей. Теперь комната использовалась как зал совета, и на центральном столе лежали алые портфели министров с изображением золотых тюльпанов Испании и с гербами и эмблемами Габсбургского дома.
Маленький Карлик изумленно озирался вокруг, робея идти дальше. Странные немые всадники, стремительно мчавшиеся через поляны без единого звука, показались ему теми кошмарными фантомами, о которых столько раз поминали углежоги – Comprachos, которые охотятся только по ночам и, повстречав на пути своем человека, превращают его в лань и травят собаками. Но тут он вспомнил о прелестной Инфанте и приободрился. Карлику хотелось застать ее одну и признаться, что он ее тоже любит. Может, она в следующей комнате?
Он пробежал по мягким мавританским коврам и распахнул дверь. Нет! И там ее не оказалось. Комната была пуста.
То был тронный зал, где принимали иностранных послов, когда Король удостаивал их личной аудиенции (что ныне происходило нечасто); в этот самый зал много лет назад явились английские посланники, дабы прийти к соглашению касательно брака их Королевы, в ту пору одной из католических монархинь Европы, со старшим сыном Императора. Драпировки золоченой кордовской кожи одевали стены, с черно-белого потолка свисал массивный золоченый канделябр на три сотни восковых свечей. Под роскошным балдахином золотой парчи, по которому мелким речным жемчугом были вышиты львы и башни Кастилии, возвышался трон, разубранный богатым покровом черного бархата, украшенным серебряными тюльпанами и прихотливо отделанным по краю серебром и жемчугом. На второй ступеньке трона находилась скамеечка для коленопреклонения Инфанты, с подушечкой серебряной ткани, а еще ниже, за пределами балдахина, стояло кресло Папского Нунция – он единственный имел право сидеть в присутствии Короля на любой публичной церемонии, и его кардинальская шапка с пышными алыми кисточками, лежала на пурпурном табурете перед креслом. На стене напротив трона висел портрет Карла V в натуральную величину: кисть художника запечатлела монарха в охотничьем костюме, с огромным мастифом у ног; картина, изображающая Филиппа II принимающим вассальную дань от Нидерландов, занимала центр противоположной стены. Между окнами высился черный эбеновый шифоньер, инкрустированный пластинками слоновой кости, на которых были выгравированы фигуры из «Пляски Смерти» Гольбейна – по слухам, рукой самого мастера.
Но маленькому Карлику дела не было до всей этой роскоши. Он не променял бы свою розу на все жемчуга балдахина, не уступил бы одного-единственного белого лепестка даже в обмен на трон. Ему хотелось увидеться с Инфантой до того, как она вернется в павильон, и предложить ей уйти с ним, когда танец закончится. Здесь, во дворце, воздух тяжел и душен, но в лесу веет ветер, и солнце раздвигает трепещущие листья шаловливыми золотыми пальцами. В лесу есть и цветы: возможно, не такие великолепные, как садовые, зато они пахнут слаще; гиацинты, что ранней весной одевают переливчатым пурпуром прохладные лощины и поросшие травою холмы; желтые примулы, что крохотными куртинками гнездятся вокруг искривленных корней дубов; яркий чистотел, и синяя вероника, и лиловые и золотые ирисы. На лещине покачиваются серебристые сережки, и наперстянки поникают под бременем пятнистых чашечек, излюбленного приюта пчел. Каштан возносит ввысь шпили белых созвездий, а боярышник – дивные бледные луны. О да; она непременно уйдет с ним, если только удастся ее отыскать. Она уйдет с ним в чудесный лес, и весь день он станет танцевать ей на радость. От этой мысли Карлик улыбнулся, и улыбка отразилась в глазах его, и он поспешил в следующий зал.
Из всех покоев этот оказался самым светлым и прекрасным. Стены были затянуты дамастной тканью из Лукки, затканной розовыми цветами; птицы и изящные серебряные венчики складывались в прихотливый узор; массивную серебряную мебель украшали пышные гирлянды венков, на которых раскачивались лукавые Купидоны; перед двумя огромными очагами возвышались широкие ширмы, расшитые павлинами и попугаями, а пол из оникса цвета морской волны словно бы терялся вдали. Но Карлик был здесь не один. В тени дверного проема, в противоположном конце залы, застыла невысокая фигурка, не спуская с чужака глаз. Сердце гостя дрогнуло, крик радости сорвался с уст, и он выбежал на свет. Фигура тоже подалась вперед, и он разглядел обитателя комнаты во всех подробностях.
Какая уж там Инфанта! То было самое настоящее чудовище – ничего кошмарнее Карлик в жизни своей не видывал. Сложено не так, как обычные люди, но горбатое, кривоногое, с огромной болтающейся головой и гривой черных волос. Маленький Карлик нахмурился – нахмурилось и чудовище. Он рассмеялся, и чудовище рассмеялось вместе с ним и подбоченилось, повторяя его позу. Карлик издевательски поклонился чужаку, и тот отвесил в ответ низкий почтительный поклон. Карлик шагнул вперед, и чудище двинулось ему навстречу, копируя каждый шаг и останавливаясь, когда останавливался он сам. Гость закричал от восторга и побежал вперед, протягивая руку, и ладонь чудовища коснулась его ладони, холодная, словно лед. Карлик испугался и отвел руку в сторону, и рука чудовища проворно последовала за ней. Карлик попытался прорваться дальше, но что-то гладкое и твердое остановило его. Лицо чудовища, словно бы искаженное ужасом, находилось уже совсем близко. Карлик отбросил волосы со лба. Чудовище повторило жест. Карлик ударил его, и тот дал сдачи. Карлик передернулся от отвращения, и чудовище принялось строить ему рожи. Карлик отпрянул – отпрянуло и чудовище.
Что же это такое? Карлик на мгновение призадумался и оглядел комнату. Странно, но в этой невидимой стене прозрачной воды каждый предмет словно бы обретал своего двойника. Да, картина повторялась в картине, и вдобавок к одному ложу возникало второе. У спящего Фавна, устроившегося в алькове у дверного проема, обнаружился задремавший брат-близнец, и серебряная Венера, что стояла на свету, протягивала руки к Венере не менее прекрасной, чем она сама.
Может быть, это Эхо? Карлик однажды позвал ее в долине, и нимфа Эхо повторила каждое его слово. Может быть, она умеет передразнивать обличье, равно как и голос? Могла ли она создать поддельный мир, во всем схожий с настоящим? Могут ли тени предметов обрести краски, жизнь и движение? Может ли быть, что?..
Карлик вздрогнул и, сняв с груди прекрасную белую розу, повернулся кругом и поцеловал цветок. У чудовища тоже была роза, каждый лепесток которой в точности повторял его сокровище. Оно также целовало розу и, нелепо жестикулируя, прижимало ее к сердцу.
Когда он наконец понял правду, он издал отчаянный крик и, рыдая, бросился ничком на пол. Значит, это он сам – безобразен и горбат, нелеп и кошмарен с виду. Это он – чудовище, это над ним хохотали все дети, а маленькая Принцесса, которая, как он думал, любит его, – и она тоже лишь насмехалась над его уродством и потешалась над его увечным телом. Почему его не оставили в лесу, где не было ни одного зеркала, способного рассказать ему, как он гадок! Лучше бы отец убил его, а не продавал на поругание! Горячие слезы хлынули по его щекам, и он разорвал белую розу на мелкие клочки. Распластавшееся чудовище проделало то же самое, бросило обрывки на ветер и распростерлось на полу. Карлик поднял глаза и встретил ответный взгляд, исполненный боли. Он перекатился в сторону, чтобы не видеть двойника снова, и закрыл глаза руками. Словно раненый зверь, он уполз в тень и остался лежать там, тихо стеная.
В это самое мгновение сквозь открытое, доходящее до пола створчатое окно с террасы вошли сама Инфанта и ее свита. Увидев, как безобразный Карлик лежит и колотит по полу кулаками препотешным и нелепым образом, они весело расхохотались и обступили лежащего, не спуская с него глаз.
– Он смешно танцует, – заметила Инфанта, – но лицедействует еще смешнее. Да он играет роль почти так же хорошо, как марионетки, только, конечно, не так естественно. – И она принялась обмахиваться огромным веером и захлопала в ладоши.
Но маленький Карлик так и не поднял взгляда, и его рыдания становились все глуше и глуше, и вдруг он как-то странно всхлипнул и схватился рукою за сердце. А затем снова откинулся на спину и застыл неподвижно.
– Неподражаемо! – воскликнула Инфанта, помолчав. – Но теперь ты должен станцевать для меня.
– Да, – поддержали дети, – вставай и танцуй, ты такой же смышленый, как берберийские мартышки, только куда потешнее.
Но маленький Карлик молчал.
Инфанта досадливо топнула ножкой и позвала дядю, который прогуливался по террасе рядом с Гофмейстером, читая депеши, только что доставленные из Мексики, где не так давно была учреждена Святая Инквизиция.
– Мой забавный Карлик дуется, – воскликнула она. – Растолкайте его и велите танцевать для меня.
Обменявшись понимающими улыбками, высокопоставленные гранды вошли, и дон Педро наклонился и хлопнул Карлика по щеке вышитой перчаткой.
– Ну, давай, танцуй, petit monstre[119], – приказал он. – Давай, танцуй. Инфанта Испании и обеих Индий желает, чтобы ее развлекли.