| It was a novel without a plot, and with only one character, being, indeed, simply a psychological study of a certain young Parisian, who spent his life trying to realise in the nineteenth century all the passions and modes of thought that belonged to every century except his own, and to sum up, as it were, in himself the various moods through which the world-spirit had ever passed, loving for their mere artificiality those renunciations that men have unwisely called virtue, as much as those natural rebellions that wise men still call sin. | То был роман без сюжета, вернее -психологический этюд. Единственный герой его, молодой парижанин, всю жизнь был занят только тем, что в XIX веке пытался воскресить страсти и умонастроения всех прошедших веков, чтобы самому пережить все то, через что прошла мировая душа. Его интересовали своей искусственностью те формы отречения, которые люди безрассудно именуют добродетелями, и в такой же мере -- те естественные порывы возмущения против них, которые мудрецы все еще называют пороками. |
| The style in which it was written was that curious jewelled style, vivid and obscure at once, full of argot and of archaisms, of technical expressions and of elaborate paraphrases, that characterises the work of some of the finest artists of the French school of Symbolistes. | Книга была написана своеобразным чеканным слогом, живым, ярким и в то же время туманным, изобиловавшим всякими арго и архаизмами, техническими терминами и изысканными парафразами. В таком стиле писали тончайшие художники французской школы символистов. |
| There were in it metaphors as monstrous as orchids, and as subtle in colour. | Встречались здесь метафоры, причудливые, как орхидеи, и столь же нежных красок. |
| The life of the senses was described in the terms of mystical philosophy. | Чувственная жизнь человека описывалась в терминах мистической философии. |
| One hardly knew at times whether one was reading the spiritual ecstasies of some mediaeval saint or the morbid confessions of a modern sinner. | Порой трудно было решить, что читаешь -описание религиозных экстазов какого-нибудь средневекового святого или бесстыдные признания современного грешника. |
| It was a poisonous book. | Это была отравляющая книга. |
| The heavy odour of incense seemed to cling about its pages and to trouble the brain. | Казалось, тяжелый запах курений поднимался от ее страниц и дурманил мозг. |
| The mere cadence of the sentences, the subtle monotony of their music, so full as it was of complex refrains and movements elaborately repeated, produced in the mind of the lad, as he passed from chapter to chapter, a form of reverie, a malady of dreaming, that made him unconscious of the falling day and creeping shadows. | Самый ритм фраз, вкрадчивая монотонность их музыки, столь богатой сложными рефренами и нарочитыми повторами, склоняла к болезненной мечтательности. И, глотая одну главу за другой, Дориан не заметил, как день склонился к вечеру и в углах комнаты залегли тени. |
| Cloudless, and pierced by one solitary star, a copper-green sky gleamed through the windows. | Безоблачное малахитовое небо, на котором прорезалась одинокая звезда, мерцало за окном. |
| He read on by its wan light till he could read no more. | А Дориан все читал при его неверном свете, пока еще можно было разбирать слова. |
| Then, after his valet had reminded him several times of the lateness of the hour, he got up, and, going into the next room, placed the book on the little Florentine table that always stood at his bedside, and began to dress for dinner. | Наконец, после неоднократных напоминаний лакея, что уже поздно, он встал, прошел в соседнюю комнату и, положив книгу на столик флорентийской работы, стоявший у кровати, стал переодеваться к обеду. |
| It was almost nine o'clock before he reached the club, where he found Lord Henry sitting alone, in the morning-room, looking very much bored. | Было уже около девяти, когда он приехал в клуб. Лорд Генри сидел один, дожидаясь его, с весьма недовольным и скучающим видом. |