Over and over again Dorian used to read this fantastic chapter, and the two chapters immediately following, in which, as in some curious tapestries or cunningly-wrought enamels, were pictured the awful and beautiful forms of those whom Vice and Blood and Weariness had made monstrous or mad: Filippo, Duke of Milan, who slew his wife, and painted her lips with a scarlet poison that her lover might suck death from the dead thing he fondled; Pietro Barbi, the Venetian, known as Paul the Second, who sought in his vanity to assume the title of Formosus, and whose tiara, valued at two hundred thousand florins, was bought at the price of a terrible sin; Gian Maria Visconti, who used hounds to chase living men, and whose murdered body was covered with roses by a harlot who had loved him; the Borgia on his white horse, with Fratricide riding beside him, and his mantle stained with the blood of Perotto; Pietro Riario, the young Cardinal Archbishop of Florence, child and minion of Sixtus IV., whose beauty was equalled only by his debauchery, and who received Leonora of Aragon in a pavilion of white and crimson silk, filled with nymphs and centaurs, and gilded a boy that he might serve at the feast as Ganymede or Hylas; Ezzelin, whose melancholy could be cured only by the spectacle of death, and who had a passion for red blood, as other men have for red wine-the son of the Fiend, as was reported, and one who had cheated his father at dice when gambling with him for his own soul; Giambattista Cibo, who in mockery took the name of Innocent, and into whose torpid veins the blood of three lads was infused by a Jewish doctor; Sigismondo Malatesta, the lover of Isotta, and the lord of Rimini, whose effigy was burned at Rome as the enemy of God and man, who strangled Polyssena with a napkin, and gave poison to Ginevra d'Este in a cup of emerald, and in honour of a shameful passion built a pagan church for Christian worship; Charles VI., who had so wildly adored his brother's wife that a leper had warned him of the insanity that was coming on him, and who, when his brain had sickened and grown strange, could only be soothed by Saracen cards painted with the images of Love and Death and Madness; and, in his trimmed jerkin and jewelled cap and acanthus-like curls, Grifonetto Baglioni, who slew Astorre with his bride, and Simonetto with his page, and whose comeliness was such that, as he lay dying in the yellow piazza of Perugia, those who had hated him could not choose but weep, and Atalanta, who had cursed him, blessed him.
Вновь и вновь перечитывал Дориан эту фантастическую главу и две следующих, в которых, как на каких-то удивительных гобеленах или эмалях искусной работы, запечатлены были прекрасные и жуткие лики тех, кого Пресыщенность, Порок и Кровожадность превратили в чудовищ или безумцев. Филиппе, герцог Миланский, который убил свою жену и намазал ей губы алым ядом, чтобы ее любовник вкусил смерть с мертвых уст той, кого он ласкал. Венецианский Пьетро Барби, известный под именем Павла Второго и в своем тщеславии добившийся, чтобы его величали "Формозус", то есть "Прекрасный"; его тиара, стоившая двести тысяч флоринов, была приобретена ценой страшного преступления. Джан Мария Висконти, травивший людей собаками; когда он был убит, труп его усыпала розами любившая его гетера. Цезарь Борджиа на белом коне -- с ним рядом скакало братоубийство, и на плаще его была кровь Перотто. Молодой кардинал, архиепископ Флоренции, сын и фаворит папы Сикста Четвертого, Пьетро Риарио, чья красота равнялась только его развращенности; он принимал Леонору Арагонскую в шатре из белого и алого шелка, украшенном нимфами и кентаврами, и велел позолотить мальчика, который должен был на пиру изображать Ганимеда или Гиласа. Эзелпн, чью меланхолию рассеивало только зрелище смерти, -- он был одержим страстью к крови, как другие одержимы страстью к красному вину; по преданию, он был сыном дьявола и обманул своего отца, играя с ним в кости на собственную душу. Джанбаттиста Чибо, в насмешку именовавший себя Невинным, тот Чибо, в чья истощенные жилы еврейлекарь влил кровь трех юношей. Сиджизмондо Малатеста, любовник Изотты и сюзеренный властитель РиУ мини, который задушил салфеткой Поликсену, а Джиневре д'Эсте поднес яд в изумрудном кубке; он для культа постыдной страсти воздвиг языческий храм, где совершались христианские богослужения. Изображение этого врага бога и людей сожгли в Риме. Карл Шестой, который так страстно любил жену брата, что один прокаженный предсказал ему безумие от любви; когда ум его помутился, его успокаивали только сарацинские карты с изображениями Любви, Смерти и Безумия. И, наконец, Грифонетто Бальони в нарядном камзоле и усаженной алмазами шляпе на акантоподобных кудрях, убийца Асторре и его невесты, а также Симонетто и его пажа, столь прекрасный, что, когда он умирал на желтой пьяцце Перуджии, даже ненавидевшие его не могли удержаться от
| слез, а проклявшая его Аталанта благословила его. | |
| There was a horrible fascination in them all. | Все они таили в себе какую-то страшную притягательную силу. |
| He saw them at night, and they troubled his imagination in the day. | Они снились Дориану по ночам, тревожили его воображение днем. |
| The Renaissance knew of strange manners of poisoning-poisoning by a helmet and a lighted torch, by an embroidered glove and a jewelled fan, by a gilded pomander and by an amber chain. | Эпоха Возрождения знала необычайные способы отравления: отравляла с помощью шлема или зажженного факела, вышитой перчатки или драгоценного веера, раззолоченных мускусных шариков и янтарного ожерелья. |
| Dorian Gray had been poisoned by a book. | А Дориан Грей был отравлен книгой. |
| There were moments when he looked on evil simply as a mode through which he could realise his conception of the beautiful. | И в иные минуты Зло было для него лишь одним из средств осуществления того, что он считал красотой жизни. |
| CHAPTER XII | ГЛАВА XII |
| It was on the ninth of November, the eve of his own thirty-eighth birthday, as he often remembered afterwards. | Это было девятого ноября и (как часто вспоминал потом Дориан) накануне дня его рождения, когда ему исполнилось тридцать восемь лет. |
| He was walking home about eleven o'clock from Lord Henry's, where he had been dining, and was wrapped in heavy furs, as the night was cold and foggy. | Часов в одиннадцать вечера он возвращался домой от лорда Генри, у которого обедал. Он шел пешком, до глаз закутанный в шубу, так как ночь была холодная и туманная. |
| At the corner of Grosvenor Square and South Audley Street a man passed him in the mist, walking very fast, and with the collar of his grey ulster turned up. | На углу Гровенорсквер и СаусОдлистрит мимо него во мгле промелькнул человек, шедший очень быстро с саквояжем в руке. |
| He had a bag in his hand. Dorian recognised him. It was Basil Hallward. | Воротник его серого пальто был поднят, но Дориан узнал Бэзила Холлуорда. |
| A strange sense of fear, for which he could not account, came over him. | Неизвестно почему, его вдруг охватил какой-то безотчетный страх. |
| He made no sign of recognition, and went on quickly in the direction of his own house. | Он и виду не подал, что узнал Бэзила, и торопливо зашагал дальше. |
| But Hallward had seen him. | Но Холлуорд успел его заметить. |
| Dorian heard him first stopping on the pavement, and then hurrying after him. | Дориан слышал, как он остановился и затем стал его догонять. |
| In a few moments his hand was on his arm. | Через минуту рука Бэзила легла на его плечо. |
| "Dorian! | -- Дориан! |
| What an extraordinary piece of luck! | Какая удача! |
| I have been waiting for you in your library ever since nine o'clock. | Я ведь дожидался у вас в библиотеке с девяти часов. |
| Finally I took pity on your tired servant, and told him to go to bed, as he let me out. | Потом наконец сжалился над вашим усталым лакеем и сказал ему, чтобы он выпустил меня и шел спать. |
| I am off to Paris by the midnight train, and I particularly wanted to see you before I left. | Ждал я вас потому, что сегодня двенаднатичасовым уезжаю в Париж, и мне очень нужно перед отъездом с вами потолковать. |
| I thought it was you, or rather your fur coat, as you passed me. But I wasn't quite sure. | Когда вы прошли мимо, я узнал вас, или, вернее, вашу шубу, но все же сомневался... |
| Didn't you recognise me?" | А вы-то разве не узнали меня? |
| "In this fog, my dear Basil? | -- В таком тумане, милый мой Бэзил? |
| Why, I can't even recognise Grosvenor Square. | Я даже Гровенорсквер не узнаю. |
| I believe my house is somewhere about here, but I don't feel at all certain about it. | Думаю, что мой дом где-то здесь близко, но и в этом вовсе не уверен... |
| I am sorry you are going away, as I have not seen you for ages. | Очень жаль, что вы уезжаете, я вас не видел целую вечность. |
| But I suppose you will be back soon?" | Надеюсь, вы скоро вернетесь? |
| "No: I am going to be out of England for six months. |