— А! Вы должны подобрать платье к его цветам, Гледис.
— Это было бы преждевременной уступкой.
— Романтическое искусство всегда начинает с конца.
— Я должна обеспечить себе отступление.
— По примеру парфян?
— Парфяне нашли спасение в пустыне. Я бы не могла это сделать.
— Женщинам не всегда предоставляется выбор, — ответил он; но едва он успел окончить фразу, как из дальнего конца оранжереи донесся заглушенный стон, сопровождаемый глухим звуком падения тяжелого тела. Все вскочили. Герцогиня стояла в ужасе, без движения.
Лорд Генри, с испугом во взоре, ринулся сквозь чащу пальм и нашел Дориана Грея лицом вниз на каменном полу, в глубоком обмороке.
Его тотчас же перенесли в голубую гостиную и положили на диван.
Через несколько минут он пришел в себя и удивленным взглядом обвел комнату.
— Что случилось? — спросил он. — О! я вспоминаю. В безопасности ли я здесь, Гарри? — Он задрожал.
— Дорогой мой Дориан, — ответил лорд Генри: — вы просто лишились чувств. Вот и все! Вы, вероятно, переутомились. Вам лучше не спускаться вниз к обеду. Я заменю вас.
— Нет, я приду, — сказал Дориан, вскакивая на ноги. — Я предпочитаю сойти вниз. Я не должен оставаться один.
Он ушел в свою комнату и переоделся. За столом он был необыкновенно весел и беспечен, но по временам вздрагивал от ужаса, вспоминая виденное им белое, как платок, лицо Джемса Вэна, прижавшееся к стеклу оранжереи и наблюдавшее за ним.
XVIII
На другой день Дориан не выходил из дому и большую часть времени провел у себя в комнате, томясь от ужаса и словно чуя приближение смерти, но в то же время оставаясь совершенно равнодушным к жизни.
Сознание, что его травят, заманивают в сети, выслеживают, начинало им овладевать. Стоило занавескам колыхнуться от ветра, как он уже вздрагивал. Осенние листья, налетавшие порою на свинцовую раму окна, казались ему воплощениями его собственных неосуществленных порывов, безумных угрызений его совести. Закрывая глаза, он снова видел лицо матроса, смотрящее на него сквозь влажное стекло оранжереи, и с новою силой ужас, казалось, сжимал его сердце.
Но, может быть, это лишь его воображение вызвало призрак мести из глубины ночи и создало отвратительный образ возмездия? Действительная жизнь — это хаос, но в воображении есть всегда что-то беспощадно логичное. И воображение вызвало в нем тревогу совести за совершенные преступления и заставило видеть грозный призрак расплаты за каждое из них. В мире обычных фактов зло не наказывается — так же, как и добро не награждается. Успех дается сильному, неудача слабому. Вот и все. И если бы кто-нибудь чужой бродил вокруг дома, он был бы замечен прислугой или сторожами. Если бы цветники оказались измятыми, садовники доложили бы об этом. Да, это просто была фантазия. Не вернулся же брат Сибиллы Вэн, чтобы убить его: он отплыл на своем корабле и в какую-нибудь бурную ночь очутился на дне морском. Дориану нечего было бояться Джемса Вэна. Ведь этот человек не знал, не мог знать, кто он такой. Маска юности спасла его.
И все-таки, если даже это и была лишь иллюзия, как страшно было подумать, что совесть могла вызвать такие фантомы, облечь их в такую реальную форму и заставить их двигаться перед человеком! Какой мукой стала бы жизнь Дориана, если бы днем и ночью тени его преступлений стали вставать из темных углов, издеваясь над ним, шепча ему на ухо во время пиров и ледяной рукой пробуждая его ночью от сна?! При одной этой мысли Дориан бледнел от ужаса, и ему становилось холодно.
О! в какой безумный миг исступления убил он своего друга! Как ужасно само воспоминание об этом событии! Оно снова стояло у него перед глазами. Каждая безобразная подробность воскресала в памяти и казалась еще ужаснее. Из мрачного подземелья времени вставала кроваво-багровая тень его преступления…
Войдя в шесть часов в комнату к Дориану, лорд Генри застал его в горьких слезах, словно сердце его разбивалось.
Только на третий день решился Дориан выйти из дому. В ясном, хвойном воздухе зимнего утра было что-то такое, что возвратило ему бодрость и жизнерадостность. Но перемену в настроении вызвали не одни лишь окружающие внешние условия. Его собственная натура возмутилась против избытка страданий, нарушавших полноту его покоя. Так всегда бывает с утонченными темпераментами. Их сильные страсти должны найти себе исход или заглохнуть. Они или порабощают человека, или сами умирают. Мелкие горести и мелкая любовь живучи. Великая же любовь и великие страдания разрушают себя своей полнотой. Кроме того, Дориан убедил себя, что он — жертва запуганной фантазии, и теперь оглядывался на свои страхи с некоторым презрительным сожалением.
После завтрака он в течение часа гулял с герцогиней по саду, а затем поехал через парк, чтобы присоединиться к охотникам.
Хрупкий иней, точно соль, лежал на траве. Небо напоминало опрокинутую чашу из голубого металла. Тонкая пленка льда окаймляла ровное, поросшее тростниками озеро. На опушке соснового леса Дориан увидел сэра Джеффри Клоустона, брата герцогини, выбрасывавшего из ружья два пустых патрона. Дориан выпрыгнул из экипажа и, приказав груму отвести лошадь домой, направился к своему гостю по колючему кустарнику и засохшему папоротнику.
— Хорошо поохотились, Джеффри? — спросил он.
— Очень. Птица, должно быть, улетела в равнины. Надеюсь, что после завтрака будет лучше, когда мы перейдем на новое место.
Дориан пошел рядом с ним. Резкий ароматный воздух, коричневые и красные огоньки, мелькавшие по лесу, хриплые крики загонщиков, раздававшиеся от поры до времени, и следовавшие за ними четкие звуки выстрелов пленяли Дориана и наполняли его восхитительным ощущением свободы. Он весь отдался чувству беззаботного счастья и беспечной радости.
Вдруг из-за большого стога сена, ярдах в двадцати перед ними, выскочил заяц, с поднятыми черными на концах ушами и длинными задними лапками. Заяц стрелой полетел в чащу ольховника. Сэр Джеффри приложил ружье к плечу, но в грациозных движениях животного было что-то странно очаровавшее Дориана Грея, и он вдруг закричал:
— Не убивайте его, Джеффри… Пусть он останется жить!
— Что за глупости, Дориан! — засмеялся его спутник и в тот момент, когда заяц достиг рощи, он выстрелил.
Раздался двойной крик: ужасный крик раненого зайца и еще более страшный крик смертельно раненого человека.
— Боже мой! Я попал в загонщика, — воскликнул сэр Джеффри. — Что это за осел, который становится под выстрелами!.. Прекратите там стрельбу, — закричал он во весь голос: — ранили человека!
Главный егерь бегом пробежал с хлыстом в руке.
— Где, сэр? Где он? — кричал он.
В ту же минуту стрельба прекратилась по всей линии.
— Здесь, — ответил злобно сэр Джеффри, направляясь к чаще, — и к чему это вы пускаете своих людей вперед? На весь день испорчена теперь моя охота.
Дориан наблюдал, как они углубились в ольховую рощу, топча побеги, раздвигая ветви. Через несколько минут они снова показались, волоча за собой на солнечный свет тело человека. Дориан в ужасе отвернулся.
Ему казалось, что несчастье за ним ходит следом. Он слышал как сэр Джеффри спрашивал, действительно ли человек умер, слышал и утвердительный ответ.
Он не мог докончить вопрос.
— Боюсь, что так, — ответил лорд Генри. — Весь заряд попал ему в грудь. Он, вероятно, умер почти мгновенно. Пойдемте домой!
Они пошли рядом по направлению к аллее и ярдов около пятидесяти прошли, не произнося ни слова. Потом Дориан взглянул на лорда Генри и сказал с тяжелым вздохом:
— Это дурное предвещание, Гарри, очень дурное.
— Что такое? — спросил лорд Генри. — Ах! этот несчастный случай? Друг мой, ничего не поделаешь. Парень сам виноват: зачем становился под выстрелы. Кроме того, мы-то тут уже совсем не причем. Джеффри, конечно был довольно неловок. Стрелять по загонщикам не годится; это заставляет предполагать, что человек вообще-то плохо стреляет. А Джеффри, напротив, стреляет отлично, и у него очень хороший прицел. Впрочем, говорить об этом случае совершенно бесполезно.
Дориан покачал головой.
— Это дурное предвещание, Гарри. Я чувствую: что-то ужасное должно случиться с кем-нибудь из нас. Может быть, со мной, — прибавил он, закрывая рукою глаза, с жестом страдания.
Лорд Генри засмеялся.
— Единственно ужасная вещь на свете — это скука, Дориан. Это единственное преступление, за которое нет прощения. Но мы, по-видимому, от него застрахованы, если только эти господа не вздумают обсуждать происшествие за обедом. Надо будет им сказать, что на эту тему наложен запрет. Что же до предзнаменований, то их вообще не существует. Судьба не посылает нам вестников. Она для этого слишком мудра или слишком жестока. Кроме того, ну что может с вами случиться, Дориан? У вас есть все, чего только может пожелать человек. Нет никого, кто бы с восторгом не поменялся с вами местом.
— Нет такого, с кем я не поменялся бы, Гарри. Не смейтесь. Я говорю вам правду. Злополучный крестьянин, который только что умер, в лучшем положении, чем я. Я не боюсь смерти. Меня страшит лишь ее приближение. Ее чудовищные крылья как будто уже веют вокруг меня в свинцовом воздухе… Боже мой! Вы не видите человека, там, за деревьями?.. Он смотрит на меня… он ждет меня!
Лорд Генри посмотрел в том направлении, куда указывала дрожащая рука в перчатке.
— Да, — проговорил он, улыбаясь. — Я вижу: там вас ожидает садовник. Вероятно, он хочет спросить, какие цветы желаете вы сегодня к столу. Как вы ужасно стали нервны, мой милый! Вы должны показаться моему доктору, когда мы вернемся в город.
Дориан облегченно вздохнул, узнавши в подходившем садовника. Садовник приподнял шляпу, с некоторым колебанием взглянул на лорда Генри, затем вынул письмо и протянул его своему господину.
— Ее светлость приказала мне подождать ответа, — прошептал он.
Дориан положил письмо в карман.
— Скажите ее светлости, что я иду домой, — холодно проговорил он.