Татьяна бежала, пока не споткнулась о трухлявое бревно и не рухнула плашмя на ярко-зеленую лужайку, которая прогнулась под ней, ухнула, чмокнула и заходила ходуном. Баба замерла, боясь пошевелиться. Не дай бог, не выдержит верхний слой почвы и она увязнет в трясине… тогда конец. Медленно, затаив дыхание, баба ползком двинулась назад, к земной тверди.
Тут подоспела молодуха, сдавленно вскрикнула, схватила ее за ногу, подтаскивая к себе.
– Держись… осторожней, не то вместе утопнем…
Выбравшись из опасной «лужайки», Татьяна перевела дух и огляделась. Куда их занесло? Вокруг простиралась угрюмая болотистая пустошь, кое-где вздымались островки, заросшие травой и папоротником. Небо заволокли тучи. Пахло погаными грибами, мокрой корой… и падалью.
– Смрадно опять… – пробормотала Нюрка.
– Пропали мы с тобой! Мертвецы нас отсюда не выпустят…
– Какие м-мертвецы?
– Неужто не видела? Там, в овраге?
– Господи Иисусе…
Они закричали, призывая на помощь то ли таких же собирательниц ягод, то ли всемогущего Бога, который вызволил бы их из этих бескрайних топей. В ответ на их крики не раздалось ни человеческого голоса, ни собачьего лая. На болота опускалась мгла. В темной дали, там, где пустошь смыкалась с низким серым небом, протяжно и жутко завыл неведомый зверь.
– Помирать неохота, – заплакала молодуха, размазывая слезы по грязному лицу.
– Чу…идет кто-то…
Рядом тоскливо вздыхала топь и булькали пузырьки болотного газа. Эти звуки бабы приняли за шаги, но скоро поняли свою ошибку. Татьяна пригорюнилась.
– Пойду корзины поищу… Где мы их бросили?
Она встала и, опасливо щупая ногой почву, отправилась искать корзины с клюквой. Тропы здесь не было. Сюда, вероятно, даже дикие звери не забредали.
Татьяна пристально вглядывалась в траву… и вдруг заголосила. Уже не так истошно и отчаянно, как в первый раз. В траве белела человеческая кость…
– Ой! Мамочка!..
– Че там? – похолодела Нюрка.
– Мертвяки! Они всюду…
Молодуха испуганно и жалобно заскулила, боясь оглянуться. Из черных прогалин в столетнем мху тянулись вверх костлявые руки утопленников. Во всяком случае, ни о чем другом Нюрка не думала. Из-под каждого куста багульника смотрел на нее пустыми глазницами череп. За гнилыми корягами скрывались скелеты, обтянутые синей кожей…
Она закрылась от них рукавами и судорожно всхлипывала, трясясь от страха. Зря она пошла по ягоды с Танькой. Предупреждала же ее свекровь: «Не водись с вековухой. Ей пора покойников мыть, а она все гуляет! Раз никто замуж не взял, значит, порченая она или с дурным глазом…»
В деревне вековух недолюбливали, а Татьяну побаивались. Ходили слухи, что от злости на судьбу она в полнолуние распускала волосы, раздевалась, голая выходила в поле и делала заломы: надламывала пучок спелых колосьев и скручивала в жгут. Поэтому у нее закрома после жатвы были полны зерна, а жница, срезавшая серпом залом, погибала.
Нюрка в эти наговоры не верила, но прошлым летом у них в деревенском пруду утопилась девушка на выданье, и почти каждую осень кто-нибудь пропадал на болотах. Теперь, видать, ее очередь пришла.
Между тем Татьяна заметила в кустах что-то блестящее и присела на корточки.
– Я светляка нашла…
Молодуха в ужасе зажала уши. Лучше ей ничего не слышать и не видеть. Ежели начнет «старая девка» колдовать, мертвецов из болота вызывать… тут ей, Нюрке, конец. К Татьяне вместо законного мужа по ночам бес является, – прилетает огненным змеем, да через печную трубу – нырк в дом. Грянется об пол, встанет молодым красавцем – и прыг к вековухе в постель. До утра они целуются-милуются, а с рассветом черт в трубу же и вылетает…
«Светляк», которого обнаружила Татьяна, оказался вовсе не жуком с перламутровыми крылышками, а дивной красоты перстнем: сам в руку лег, на палец просится, – только велик больно. Свалится с пальца – и поминай, как звали.
«Это Дух Болотный со мной обручился! – обмерла бедная баба. – Или жених загробный!»
Смертельный холод сковал ее члены, волосы под платком зашевелились. Хотела она перстень бросить туда, где взяла. Не вышло! Словно прирос он к руке, огнем жжет ладонь, сил нет терпеть. Сжала кулачок, – сразу полегчало. Не желает болотный жених перстень назад брать…
– Ой-ей-ей! Беда! Молись, Нюрка…
– Че случилось-то? – дрожащим голоском отозвалась молодуха.
Вспомнила свекровкино наставление, что ведьму ни в коем разе злить нельзя, а делать вид, что во всем ей покоряешься. Самой же мысленно творить молитву. Но слова молитвы, как на грех, вылетели у Нюрки из непутевой головушки.
– Меня светляк укусил… – сообщила «старая дева».
А что еще она могла сказать? Другие слова в горле застряли.
– Светляки не кусаются…
– Это болотный. Кусучий, страсть!
Держа перстень в кулаке, Татьяна подошла к молодухе и села рядом, размышляя, как выбираться из топи. Они заблудились. Дороги не знают, а солнце уже садится. Корзины с клюквой не найти…
Перстень в руке придал ей храбрости и уверенности, что они благополучно вернутся домой. Каким путем, неведомо, – но вернутся.
– Вставай, Нюрка, – повернулась «старая дева» к молодой. – Идти надо. Ничего мы туточки не высидим.
Та молча повиновалась. Ведьме перечить – только себе хуже сделаешь. И то правда: вековуха ее сюда завела, она же и выведет. Кроме нее, никому такое не под силу…
Налетел ветер, едва не сорвал с баб платки. Из-за туч выглянула зловещая красная луна. Татьяна, ведомая самим Духом Болот, бесстрашно шагала впереди, Нюрка – за ней. Под ноги не глядела, боялась потерять во мгле залитую луной спину вековухи…
«Ужо как выберемся, по ягоды с Танькой больше ни-ни! – клялась и божилась она. – Ни по грибы, ни по орехи! Избу окурю пасхальной свечой… пол посыплю маком, в дверные наличники чертополоха натыкаю… Помоги, Боже!..»
Каким-то чудом они вышли из топкого места еще до ночи. В редком желтом осиннике стали попадаться ели, и вскоре баб обступил густой лес. Здесь они почувствовали, что беда миновала. Луна светила ярко, и Татьяна быстро нашла дорогу к деревенской околице.
– Слышь… ты не говори, что мы на болотах блудили, – попросила она молодуху. – Засмеют, задразнят!
Нюрка опустила голову, теребя концы платка.
– Мужик спросит, где клюква?
– Ну, как знаешь…
Татьяна поправила платок, вильнула крутыми бедрами и отправилась восвояси. Раньше она жила с больной матерью, а потом, когда та померла, осталась одна в покосившейся избенке на отшибе. Не перед кем ей ответ держать, оттого-то и не робеет.
Молодуха понуро побрела домой. Полы сермяги в грязи, лапти порваны, корзина загублена. Явившись в избу в неопрятном виде и без ягод, она боялась попасть на язык суровой свекрови. Та сперва сама отчитает, потом мужу пожалуется. Поди, оправ – дайся…
«А мой Филатушка на расправу ох, и скорый! – сокрушалась она. – Возьмет ременную плетку да проучит, чтобы мне впредь неповадно было…»
Прошел день, потом другой, третий. Нюрка с другой невесткой мыли и трепали лен во дворе. За работой она нет-нет да и возвращалась мыслями к вековухе. С тех пор как они пришли с болота, Татьяны никто из деревенских не видел. Однако поздно вечером, когда хозяйки топили печи и собирали на стол, из трубы на крыше ее избушки валил дым.
– Наша ведьма-то хлеб печет, дворовушку[22] в гости ждет, – ворчала свекровь. – Я давеча иду мимо, а из ее трубы – пых! пых! – огненный змей вылетел…
– Может, просто сноп искр вырвался? – робко возразила невестка.
– Цыц, Дуняша! Молода еще слово молвить! Твое дело – веретено крутить, кудель прясть…
– Так лен еще не высох…
– Цыц, говорю! – рассвирепела свекровь. – Мало тебя мужик уму-разуму учит! Больно остра на язык…
Дуняша смолчала и наклонила голову ниже. Испуганная Нюрка тоже притихла, боясь поднять глаза на грозную бабу. Ее плечи и спина хорошо запомнили мужнино ученье. За то, что цельный день по кустам шастала, ягод не набрала, а корзину потеряла, Филат ее побил, – правда, не сильно… так, для порядку.
– Я думала, как мать-то помрет, Танька побирушкой станет, – не унималась свекровь. – А она, гляди-ко… принарядится да глазами-то по сторонам зыркает, будто красна девица!
Дуняша крепилась, крепилась и фыркнула смехом. Закрыла рот рукавом, раскраснелась.
Во двор вышел свекор, пнул ногой косматого пса, прикрикнул на кур. В куче навоза копошились вороны. Он запустил в них поленом и, почесываясь, отправился к амбару.
– К вековухе надысь гость заходил, – шепотом сообщила Нюрке невестка. – Барского роду, по всему видать. У него лошадь охромела… он и завернул в деревню. Ее избенка-то крайняя, под лесом. Гость кузнеца спрашивал. Танька рада стараться, впустила его… Он вошел, не побоялся. И пропал…
– Как пропал?
– Видно, долго про кузнеца со «старой девкой» разговаривал… сама знаешь, об чем…
Нюрка захихикала.
– И че гость, так и не вышел?
– Вышел, вестимо… будто ошалелый. Про кузнеца забыл…вскочил на лошадь и поскакал прочь…
– Его дворовушко напугал. Приревновал Таньку к заезжему молодцу да лихоманку-то на него и напустил…
Теперь уже обе невестки хихикали в рукава, опустив головы.
– Теперя Таньке не жить, – шептала, задыхаясь от хохота, Дуняша. – Ежели она с бесом спуталась, то он ее приревнует и задавит. И гостю тому не поздоровится! Догонит его черт в лесу, намотает на девичью косу…
Смех смехом, а мысли о Татьяне не давали Нюрке покоя. Неужто гость на вековуху соблазнился? Или ведьма его приворожила? Заманила в избу, а там…