Ее легкая тень.
Я приближаюсь – и тотчас этот милый образ
Исчезает, возвращая меня моей скорби…»
Не трудно догадаться, о ком напоминали эти печальные поэтические строки. Сатин пришел в смятение, ело сердце взволнованно забилось. Должно быть, в тот пронзительный миг и зародилась в нем неистовая жажда любви…
Существуют вещи и явления, одна лишь тень которых производит в душе чувствительного человека переворот.
Вернувшись в Москву, Сатин встретил хрупкую темноглазую мадемуазель Арне и был очарован ею. То, что его возлюбленная – простая модистка, только разжигало его страсть. Он видел в этом некое мистические сходство с судьбой Шереметева и Прасковьи… самонадеянно полагая себя способным испытывать ту же силу чувств. Молодости свойственна склонность к опасным заблуждениям…
История любви Сатина и Жюли оказалась куда прозаичнее и тривиальнее. Всякая копия уступает оригиналу. Однако Николаю не суждено было осознать этого.
В том факте, что они с покойным графом Шереметевым носят одно имя, Сатин усматривал некий знак, – намек на свое право приобщиться к тайне этого человека и принадлежащих ему владений. Пылкий роман с француженкой отвлек его от поисков перстня. Но вскоре смерть маменьки, разорение и, наконец, падение с лошади внесли свои поправки в ход событий.
Дни и ночи, проведенные в постели из-за сломанной ноги, поневоле способствовали возвращению прежних мыслей. Теперь у Сатина появилось время подумать над тем, как проникнуть в останкинский дворец, побродить по анфиладам комнат и, возможно, увидеть то, что даст ему ответ на главный вопрос.
Кто бы мог предположить, что вторжение наполеоновской армии окажется тем самым ключиком, который откроет запретную дверь? Такого поворота Сатин не ожидал и едва не опоздал. Промедли он еще немного, и успел бы к шапочному разбору.
Тренируя больную ногу, Николай имел обыкновение совершать длительные прогулки. Он научился превозмогать страдания и порой уходил далеко, подолгу отдыхая, усевшись на поваленное бревно или прямо на землю. Вражеское нашествие отчего-то не пугало Сатина. Но когда он увидел на пыльной дороге угрюмую французскую кавалерию, то ощутил внутренний холодок. Неужели его могут убить?
Не то чтобы он слишком дорожил жизнью… однако смерть нарушила бы ело планы. Сей аргумент и еще, пожалуй, мысль о Жюли подвигли Сатина на безрассудный поступок. Вместо того чтобы бежать, спрятаться и переждать где-нибудь надвигающуюся опасность, он решил пробраться в Останкино.
Богатые помещики окрест спешно бросали свои дома, грузили на телеги и повозки скарб и уезжали подальше от свиста ядер, стрельбы и топота наполеоновской конницы. Подмосковные усадьбы стремительно пустели. Только вой ветра да зловещие крики галок раздавались там, где еще вчера гремела музыка, и рассыпались в воздухе праздничные фейерверки.
В сущности, особого выбора у Сатина не было. В армию его не возьмут, даже в ополчении он с его хромотой станет обузой товарищам по оружию. Или попадет в плен. Ни первое, ни второе его не устраивало. Фортуна сжалилась над ним и предоставила ему случай осуществить задуманное. Так почему бы не попытать счастья?..
Собравшись, Сатин, одетый простолюдином, чудом раздобыл лошадь и отправился в Останкино кружным путем. Французы уже вовсю хозяйничали в усадьбе. Они занимались заурядным грабежом. У стен Троицкой церкви солдаты с ружьями в руках допытывались у местных жителей, где спрятана драгоценная утварь. Во дворе графского дома царили шум, толкотня и неразбериха. В садовых аллеях валялись поваленные лавровые и померанцевые деревья в горшках. Ржали лошади, захлебывались лаем собаки, звенела в воздухе гортанная французская речь, пересыпанная ругательствами…
Сатину удалось подслушать разговор между старшим чином и его людьми.
«Генерал приказал копать…»
«Где? В саду?»
«И в саду, и вокруг дома, и на берегу пруда…»
«Все должны копать!»
«Где же взять столько лопат?»
«Он шутит, Флери!.. – бросил один солдат другому. – Нам одним не справиться!..»
«Дом тоже приказано обшарить…»
«Что искать-то?»
«Не твоего ума дело, Жан…»
«Как же я узнаю, что нашел то самое?»
«Ты сначала найди!..»
Из слов мародеров Николай понял, что Останкино заняли солдаты генерала Орнана. Это сразу воскресило в его памяти историю гибели бояр Сатиных, к истреблению которых приложил руку некий Орн, иноземный опричник, – нехристь и жестокий палач. А не потомок ли кровожадного Орна явился искать сокровища из расхищенного царского обоза? Всяческих дорогих вещей, которые не успели вывезти из дворца опекуны малолетнего графа Дмитрия, и без того пруд пруди. Зачем же копать?
«Значит, генерал Орнан ищет не что иное, как исчезнувший перстень! – догадался Сатин. – Возможно, он знает больше меня… и укажет мне путь к сокровищу!»
Однако этого не произошло. Поиски французов ни к чему не привели. Напрасно генерал с пеной у рта орал на своих солдат, напрасно осыпал их руганью и грозился оставить без трофеев. Сад и двор, обезображенные глубокими ямами, производили удручающее впечатление… Залы дворца, где все было перевернуто вверх дном, равнодушно блистали позолотой. От досады французы продырявили пулями портреты бывших владельцев усадьбы и разбили несколько мраморных бюстов, пока Орнан не остановил их.
Он прикрикнул на солдат, сказав, что ждет самого императора, который должен приехать с минуты на минуту.
Внезапно перед генералом выросла горбатая нищенка и погрозила ему клюкой: «Почто оскверняешь сию землицу? Почто тревожишь тьму-тьмущую? Погубит она и тебя, и твоих солдат, и твоего императора…»
Сказала, – и словно испарилась, только лохмотьями взмахнула. Орнан выхватил саблю, рубанул воздух, метнулся туда, сюда… но старухи и след простыл.
«Искать! – приказал он растерянному адъютанту. – Поймать и доставить ко мне! Марш!»
Тот побежал выполнять приказание.
Сатин, которого в пылу поисков и грабежа никто не заметил, проскользнул внутрь господского дома и спрятался за нагроможденной в углу мебелью. Он забыл о голоде и ноющей боли в ноге. К ночи все успокоилось. Наполеон так и не появился. Французы жгли во дворе костры и готовили себе пищу. Пахло кашей, палеными перьями и дымом. Набитые чужим добром мешки сложили на подводы. Лошади с хрустом жевали сено. Останкинский дом погрузился во тьму…
Дождавшись тишины, Сатин вынул из шандала наполовину оплывшую свечу, зажег и осторожно, крадучись переходил из комнаты в комнату. Неровный желтый свет выхватывал из темноты остатки былой роскоши, – рваную обивку, пустые рамы от картин, зашарканный паркет, поваленные стулья…
Сатин отпрянул, встретившись взглядом с молодым человеком… и тут же сообразил, что смотрит на портрет. Полотно уцелело, но завтра и его сорвут со стены, завернут в рогожу и увезут.
Сатин не мог двинуться с места, как будто его ноги приросли к полу. Должно быть, он наткнулся на тот самый портрет! Молодой человек снисходительно и властно взирал на него из рамы, усмехаясь уголками губ. В его глазах мерцали янтарные искры…
Сатин, подчиняясь некоему безмолвному приказу, выхватил из-за пазухи нож и резкими, сильными движениями вырезал портрет из рамы. Казалось, холст постанывает под острым лезвием, словно живой. Тяжелый багет остался на стене, зияя пустотой. Сатин свернул полотно в трубку и оглядывался, ища, во что бы ело спрятать. На полу валялся продолговатый чехол из плотной ткани. Не задумываясь, что в нем хранилось раньше, Николай сунул туда картину, которая отлично уместилась…
Глава 23
Тишина… темнота… запах пыли и старых вещей…
У Лаврова защекотало в носу, он чихнул и окончательно пришел в себя. Голова раскалывалась. Он приподнялся, сел и провел пальцами по затылку. Больно… Нащупал припухлость, но крови не было. Его пытались убить?
«Если бы хотели, то убили бы, – возразил он себе. – Что-то в глазах темно…»
«Может, ты уже в аду? – захихикал его внутренний критик. – Весьма некстати, Рома! Ты разочаруешь прелестную вдовушку… Зато осчастливишь Колбина. Он только и ждет, чтобы ты сломал шею!»
– О, черт…
Лавров ощущал спиной твердую поверхность. Стена? В его ушибленной голове смутно зашевелились воспоминания. Как он здесь оказался? Кажется, ехал на встречу… с актрисой Бузеевой. Неужели это она приласкала его поленом? Хотя откуда в современной квартире – полено? Значит, дама огрела его по башке иным твердым предметом… Негостеприимно. Невежливо. Просто садизм какой-то…
– Зачем же так жестоко? – пробормотал он. – Что я вам сделал, сударыня?
Лавров, кряхтя, поднялся на ноги и зашарил по стене в поисках выключателя. Его затошнило, бросило в пот, голова кружилась.
– Как на карусели…
Щелк! Видавшая виды люстра состояла из трех рожков, – загорелся один. Лавров со стоном прикрыл веки. Боль пульсировала в затылке, мешая сосредоточиться. Свет, проникая сквозь ресницы, иглами впивался в мозг. Но открывать глаза все же пришлось.
– Это не она меня…
К такому выводу пришел гость, таращась на лежащее на диване тело. Оно было укрыто пледом. Рука женщины свешивалась вниз, цвет кожи казался безжизненно бледным.
«Конечно, не она! – не унимался критик. – Скорее, ты ее! Вали отсюда, Рома, пока тебя не застукали в квартире с трупом…»
– Я ее не трогал…
Лавров очнулся и прикусил губу. Перед кем он оправдывается? Пока что перед воображаемым обвинителем. Однако обстоятельства в любой момент могут измениться не в его пользу.
Он подошел к дивану и наклонился над телом актрисы Бузеевой. Мертва… Вторая «служанка» последовала за своей «госпожой». Все, как у Шекспира…