– Барин воротился! В дверь звонит!
Оказывается, барин ее (надо быть, тот самый, которому предназначены Костины оливковые перчатки) куда-то отъезжал, а теперь явился домой допрежь того времени, когда Аннушка его ожидала. Судя по выражению ужаса на ее лице и некоторым бессвязным словам, он и знать не знает о «бане на дому». То есть Аннушка развернула свое помойное предприятие сущею контрабандою!
У меня подкашиваются ноги, в жарко натопленной ванной вдруг делается холодно, словно в сугробе. Боже мой, я ведь даже не спросила, кто этот барин! Вдруг какой-нибудь из нынешних – ведь к комиссарам подались многие из тех, в ком мы предполагали прежде вполне приличных людей! И если его не очаруют Костины перчатки, если он рассердится, что в его ванне мылась какая-то посторонняя гражданка, вдобавок из бывших, то и Аннушку, и меня запросто могут отволочь в чеку.
Меня схватят, и Костя останется совсем один! Некому будет носить ему даже самые жалкие передачи! Он умрет с голоду!
– Аннушка, нельзя ли куда-то спрятаться?! – чуть не плачу я.
Аннушка живенько соображает – и тащит меня в комнаты. Столовая – а вот и спальня.
– Прячьтесь под кровать, сударыня! – страшным шепотом велит Аннушка. – На пяток минуточек, никак не более. Я барина отвлеку, а затем вас в двери-то потихоньку и выпущу.
Под кровать? Мне – лезть под кровать?!
Я медлю. Дверной колокольчик все это время истерически трезвонит, вдобавок, к звону присоединяется громкий стук – терпение у барина, надо думать, совершенно кончилось, – и я понимаю, что медлить более нельзя. Падаю плашмя и с проворством, коего я от себя совершенно не ждала, ввинчиваюсь под кружевные подзоры кровати. Вслед летит мой сырой узел с постиранным бельем. Прижимаю его к себе и перестаю дышать.
Аннушка приседает на корточки и заглядывает в мое убежище – вижу ее красное от натуги и страха лицо, – грозит мне пальцем: тихо, мол! – и со всех ног несется к двери, причитая:
– Иду! Иду! Неужто это вы, Максим Николаевич? Ох, простите великодушно, не слышала, не ждала!
Значит, комиссара зовут Максим Николаевич. Приятное имя. А впрочем, что мне с того? Мне худо приходится: ведь хозяин тотчас прошел в спальню, и теперь приходится лежать совершенно недвижимо и таить каждый вздох.
Голос у комиссара тоже очень приятный – мягкий, негромкий, со снисходительно-насмешливыми интонациями. Он усмехается, слушая ворох Аннушкиных оправданий: она-де его не ждала сегодня, а ждала только завтра, а тут, на беду, затеяла стирку, колонку топила…
– Колонку топили? – проявляет интерес барин. – Очень хорошо. Мне бы с дороги помыться. Наполните-ка мне ванну, Аннушка.
О, какое счастье! Сейчас он уйдет, и я…
Обутые в стоптанные чувяки Аннушкины ноги, видные между кружевными подзорами простыни, отчего-то нерешительно переминаются на месте.
– Ох, Максим Николаевич, вы уж простите, да я, дура, всю воду горячую извела. Надобно колонку заново протопить.
– Ну что ж, подожду, – миролюбиво соглашается Максим Николаевич. – Вы топите, а я прилягу на полчасика. Ноги гудят!
И он делает шаг к кровати, явно намереваясь улечься! На полчасика!
Сердце мое перестает биться.
– Ах нет, барин! – отчаянно восклицает Аннушка. – Погодите! Позвольте, я вам кое-что покажу.
– Что с вами, Аннушка? – удивляется Максим Николаевич. – Отчего вы так кричите? Я хорошо слышу. Что хотите показать? Что приключилось?
– Барин… – с запинкою начинает Аннушка, – а вот помните, как за соседом вашим пришли и в чеку его взяли, так вы сказывали: хорошо-де иметь такое место, чтоб, случись что, уйти из квартиры и отсидеться от комиссаров?
Вот те на! Если человек мечтает где-нибудь «отсидеться от комиссаров», стало быть, сам он быть комиссаром никак не может.
Может, не мудрствуя лукаво, выбраться из-под кровати и отдаться на милость хозяина?
Прогоняю эту трусливую мысль и решаю держаться до последнего, тем паче, что под кроватью мне не так уж и плохо: на чисто вымытом полу ни пылинки, ни соринки (Аннушка аккуратистка, слава богу!), вот только холодновато лежать – особенно после ванны. Как бы не расчихаться. Какое счастье, что я успела вполне одеться!
Между тем беседа Аннушки и Максима Николаевича идет своим чередом:
– Ну конечно, помню, говорили мы об этом, – соглашается он. – Ну и что? Неужто вы такое место сыскали?
– А то как же! – победоносно кричит Аннушка. – Сыскала!
– И где же? – усмехаясь ее энтузиазму, спрашивает он. – Не под кроватью, надеюсь?
Мне кажется, пол подо мною мгновенно раскаляется, словно те сковороды, на которых черти в аду поджаривают грешников.
– Нет! На крыше! – панически восклицает Аннушка. – Это место на крыше! Пойдемте, пойдемте, я вам покажу!
Мне чудится, голос ее закручивается вокруг Максима Николаевича, словно смерч, и влечет его вон из спальни вслед за поспешным топотанием обутых в чувяки ног. Раздается звук открываемого окна, и я слышу возбужденные Аннушкины выкрики:
– Вы вылезайте, вылезайте, да поглядите, каково можно во-он за той трубой, за гребеньком устроиться! Не бойтесь, я, старуха, и то лазила на карачках!
– Ну какая же вы старуха, Аннушка, – доносится голос Максима Николаевича. – Вы мне сто очков фору дадите! Ну, так и быть, полезу посмотрю, что за убежище вы там для меня приготовили. Только, Христа ради, не кричите так, не то вся округа будет оповещена, где в случае чего искать господина Мансурова!
Слышу, как скрежещет кровельное железо – итак, вышеназванный господин Мансуров все же оказался довольно простодушен, чтобы поддаться на хитрость своей прислуги. И в это мгновение подзоры взлетают вверх, а передо мной оказывается красное Аннушкино лицо.
– Что ж вы лежите, барыня?! Вылезайте! Мухой!
Чем-чем, а «мухой» при всем желании не получается. Я отроду не отличалась поворотливостью, а теперь еще тело замлело от неподвижной позы. Едва выбираюсь, чуть-чуть стою на четвереньках, пытаясь разогнуться, потом все же поднимаюсь и несусь вслед за Аннушкою к двери, как вдруг нас с нею враз словно пригвождает к полу: стоило ей взяться за замки, как затренькал колокольчик у двери.
Аннушкины глаза, чудится, вот-вот выскочат из орбит. Мои, надо быть, – тоже.
– Кто там звонит, Аннушка? – доносится из раскрытого окна голос Максима Николаевича. – Откройте!
Вновь звонят.
Аннушка кладет дрожащую руку на замки и только начинает что-то там поворачивать, как слышен тяжелый звук, словно кто-то спрыгнул на пол с высоты, потом раздаются торопливые шаги – и в дверях появляется мужчина в поношенном сером костюме.
Он смотрит на меня с холодноватым изумлением:
– Вы ко мне, сударыня? Чем обязан?
Я таращусь на него, прижимая к себе свой узел. Интересно, сама я о нем вспомнила, или Аннушка, уничтожая улики, сунула его мне в руки?
Максим Николаевич Мансуров не слишком высок ростом, худощав, русоволос. Ему, как я понимаю, под сорок. Странное ощущение – мне кажется, будто я его уже где-то видела. Он довольно хорош собой, особенно глаза – настолько редкостного темно-голубого цвета, что я невольно обращаю на них внимание, несмотря на безумную ситуацию, в которой оказалась.
– Так что же, сударыня? – с оттенком нетерпения спрашивает господин Мансуров. – Уж не вы ли прислали мне загадочное письмо, которое и заставило меня прервать мои дела и вернуться в Петербург прежде времени? Коли так, извольте пройти в комнату, не стойте в дверях. Аннушка, посторонитесь, вы загораживаете даме дорогу.
Мы с Аннушкой переглядываемся, и нам обеим, как я понимаю, враз приходит в голову одна и та же мысль: хозяин принял меня за другую! За гостью, которая нетерпеливо звонила у двери… и звонит снова.
– Что такое? – удивляется Максим Николаевич. – Еще кто-то пришел? Загадочно, кому это я столь безотлагательно понадобился? Отворите же, Аннушка, что вы стали?
Аннушка, двигаясь с поворотливостью деревянной куклы, с превеликим трудом отпирает дверь и впускает в прихожую невысокую, миниатюрную даму, одетую в черное и в черном облаке пышных кудрей.
Моя первая мысль – я и ее тоже где-то видела!
Она бросает на меня мимолетный взгляд своих очень черных, безо всякого блеска глаз, потом переводит их на Мансурова и заявляет голосом довольно-таки пронзительным:
– Я к вам писала. Мне необходимо с вами переговорить.
Мансуров смотрит на нее, неприязненно прищурившись:
– Как? Значит, это вы писали? Отчего же без подписи? Боялись, что не приму вас? А я уж было решил, что вот эта дама…
Тут нервы мои окончательно перестают меня слушаться: отпихнув «Иду Рубинштейн», стоящую на пороге, я опрометью кидаюсь вон из квартиры, благо Аннушка не успела запереть дверь.
Диво, как я не скатилась с лестницы и не переломала ноги, а заодно не свернула шею! Вылетаю из парадного, словно мною выстрелили из ружья, и несусь что есть мочи по улице, спеша свернуть за угол. Вслед мне раздается насмешливое:
– Эй, паразит, куда бежишь?! – а затем издевательское кваканье клаксона, в котором мне отчетливо различимы давным-давно слышанные глупые слова:
Мат-чиш прелестный та-нец,
При-вез его испа-нец…
Что? Матчиш?
Оборачиваюсь и вижу у парадной, из которой я только что выбежала, длинный черный «Кадиллак». Монументальный матрос хохочет за рулем и тискает грушу клаксона.
Матчиш… «Кадиллак»… матрос… женщина с черными волосами…
И тут меня вдруг словно бы ударяет догадкой. Да ведь к незнакомому мне Максиму Николаевичу Мансурову, в ванне которого я сегодня совершила такую замечательную «помойку» и под чьей кроватью потом едва не замерзла, явилась с визитом уже знакомая мне Елена Феррари по прозвищу… как бишь ее? Цыганка? Ах нет, не Цыганка, а Арлезианка!
Опять она? Опять она!
Мы с Николь выходим из дома, сажаем нашу принцессу в коляску, обвешиваем ее погремушками и двигаем по улице Друо к бульвару Итальянцев, потом по рю Монмартр (от настоящего Монмартра, холма – скопища художников, она находится довольно далеко, в другом районе Парижа, как и бульвар Монмартр, и предместье Монмартр, и причины таких географических неувязочек я объяснить не могу) спешим к Ле Аль. Это такой премилый парк, чудное место, состоящее из множества прелестных аллей, названных именами разных поэтов, например, там есть Аллея Гарсиа Лорки. Здесь фонтаны, детская площадка, корты, полно лавочек, голуби летают тут и там, в церкви Сен-Юсташ бьют колокола и часы – ну чудно. Правда, идиллию то и дело нарушают летучие полицейские отряды – они правда что летучие! Молодые и все как на подбор красивые атлеты в черном пролетают на ролик