Любознательная девочка отбежала от перегородки и испуганным вихрем полетела по лестнице на второй этаж.
Няня скупо разливала суп, когда встрепанная Лукреция ворвалась в комнату, будто подгоняемая стаей волков; дверь хлопнула у девочки за спиной.
— Вон она где! — София пригрозила Лукреции половником. — Куда ты запропастилась? А я зову, зову!.. Садись сейчас же.
Лукреция устроилась за столом и взяла ложку. Брань Софии пролетала мимо ушей. Она не ела, только возила ложкой по тарелке, будто работала веслом на галее. В итоге суп Лукреции съел Гарциа.
Она все думала о разговоре между отцом и Вителли. Думала о сыне герцога Феррары, его блестящих сапогах, о том, как он прошел мимо нее на вершине башни, как погладил пальцем щеку. Думала о Марии, о лекарях, которые две ночи подряд шаркали туда-сюда: то в ее опочивальню, то обратно, а потом останки сестры положили в деревянный ящик и заколотили крышкой. Они потеряли Марию; многоглавое существо, именуемое детьми палаццо, утратило одну из голов. Лукреция слышала, что отец велел перенести портрет Марии из мезонина в его покои. Она представила, как безучастные, красивые глаза сестры неотрывно наблюдают за отцовской комнатой. Интересно, смотрел ли папа на картину каждый день? Врезалась ли в его память мельчайшая черточка покойной дочери? Когда пришло письмо от отца ее жениха, стоял ли он перед портретом, гадая, отдать ли взамен другую дочь?
Что бы сказала Мария?
Сама мысль о помолвке с этим мужчиной, сыном герцога Феррары, попросту не укладывалась в голове. Как гром среди ясного неба! Лукреция не знала, что и думать. Занять место умершей сестры!.. Она застыла от страха. Мозг сам начал подбирать сравнения с Марией: Лукреция меньше, куда хуже разбирается в музыке и танцах, тушуется перед гостями и придворными, витает в облаках и спит на ходу, теряет нить разговора, уступает Марии в красоте, ничуть не смыслит в нарядах и украшениях.
Она поставила локти на стол в детской, где провела всю жизнь, но собственное тело стало вдруг чужим: руки, ноги и голова принадлежали словно бы другому человеку, ей не под силу приказать им сидеть, поднять ложку ко рту, дышать. Страх нарастал, как мох на камне. Казалось, в палаццо прокралось нечто и теперь стояло у нее за спиной. Лукреция сидела над пустой тарелкой и трепетала. Ей представилась темная студенистая тварь с неровным, дрожащим контуром; глаз у твари не было, только влажная пасть, из которой шел пар. Ни к чему оглядываться: за ней явилась смерть. Пришло внезапное озарение: если этот брак состоится, она умрет — сейчас или чуть позже. Скоро. Никуда ей не деться от этой сущности, призрака собственной гибели.
Лукреция прижалась к краю стола. Огонь свечей вдруг стал невыносимо ярким, а потом угас. Грудь мучительно сдавило: тварь схватила свою жертву за горло и накрыла рот ледяными пальцами.
Ни с того ни с сего Лукреция скользнула под стол и поползла на ощупь. От твари не убежишь, она протянет лапу и схватит; надо затаиться и незаметно пролезть на другую сторону между ножками стульев.
Лукреция вылезла наружу. Няньки кричали, София возмущалась:
— Ради всего святого, ты что вытворяешь?!
Ну конечно! Они не видят ужасную тварь, не могут ее почуять, а она, Лукреция, может! Она рванулась было вперед, однако ее схватили за руку. Наверное, та Сущность? Вот и пришел конец? Теперь ее тоже запихнут в деревянный ящик и похоронят в фамильном склепе, как бедняжку Марию.
Она вырвала руку и бросилась к выходу. Воздуха не хватало, голова шла кругом от духоты. Камин, гобелены, сундук и дверь расплывались в огненном мареве. И вдруг все померкло, как занавесом накрыло, и Лукреция рухнула на пол.
Она будто проснулась от долгого сна… Но нет, она на полу, рядом толпятся няньки, София хмурится, а братья спрашивают наперебой:
— Она живая? Очнется? Позвать папу, пусть вызовет лекаря?
Увидев, что Лукреция пришла в себя, София щелкнула пальцами и всех оттеснила.
— Уйдите! — велела она. — Все вон, сейчас же!
Братья и няньки неохотно поплелись к двери, а София принесла диванную подушку и подложила Лукреции под голову — нежно, очень нежно.
— Вечно одно и то же, — тихо ворчала София. — Попробуй пойми, что ты в следующий раз выкинешь.
Няня поднесла стакан воды к губам девочки, с трудом наклонившись на ковре, где сидела в ворохе юбок, как голубица в гнездышке. Ослабила шнуровку на платье Лукреции и осторожно убрала волосы с глаз подопечной.
— Ну, — начала София, — рассказывай. Что случилось?
Лукреция покачала головой и отвернулась, хотя знала, что София все равно вытянет из нее правду.
И конечно, когда Лукреция подняла глаза, София глядела на нее, прищурившись.
— Живот болит? — не сдавалась нянька. — Или голова? Я видела, ты ничего не съела. В чем дело?
Хотя Лукреция зажмурилась, предательские слезы все равно закапали с ресниц. С чего начать эту необъятную, громоздкую историю: с письма, со смерти Марии или с мужчины на вершине башни?
— Давай. — Няня с непривычной мягкостью взяла Лукрецию за руку. — Расскажи все старушке Софии.
— Они… — запиналась Лукреция, переплетая пальцы с шершавыми пальцами няни. — То есть отец… или Вителли… не знаю даже… Они хотят…
— Чего? — София внимательно на нее посмотрела.
Лукреция глотнула воздуха. Серое чудовище опять приближалось, но оно побоится ее схватить при Софии.
— Они хотят… сын герцога, за которого Марию хотели выдать… Они, в общем… Отец и Вителли думают, отец герцога захочет…
София наклонилась поближе и вслушивалась в каждый звук, словно пыталась не упустить тончайшую золотую нить, которую вот-вот подхватит ветром.
Обе с минуту молчали. София пристально и хмуро посмотрела на Лукрецию.
— …тебя? — наконец спросила она.
Лукреция кивнула, обрадованная сообразительностью Софии: ей даже не пришлось ничего объяснять!
— Хотят выдать тебя за сына герцога? Ты своими ушами слышала?
Призадумавшись, София шевелила губами, будто пробовала эту мысль на вкус. Ее лицо покраснело от гнева. Она перешла на родной диалект, в ее тираде прозвучали и Мадонна, и дьявол, и какие-то непонятные слова.
— Тебе двенадцать, — убеждала она скорее саму себя. — А наследнику Феррары двадцать четыре.
Она снова умолкла, затем постучала пальцем по костяшкам Лукреции.
— Даже спрашивать не стану, откуда ты это выведала.
София выпустила ее руку и, запыхаясь, встала. Затем доковыляла до окна, держась за поясницу, и выглянула на пьяццу. Подошла к камину и поворошила кочергой в огне; поленья затрещали от такого обращения, гневно выбросив целое созвездие искр из черного от сажи жерла.
— Можно… — обратилась София будто бы к дровам. — Нет, даже нужно нам с тобой быть похитрее. Как парочке лисиц. Понимаешь?
Лукреция кивнула, хотя ничего не поняла. Она осторожно привстала, опираясь на локти. София поставила ее на ноги, придерживая под мышками. Затем положила на ее щеку ладонь.
— Вителли скоро придет, — прошептала она. — Будет нас расспрашивать.
— Да?
София крепче прижала ладонь к щеке Лукреции. Необычное прикосновение — неловкое, и в то же время мягкое. Настойчивое и в то же время нежное.
— Что бы я ему ни сказала, как бы ни ответила, во всем со мной соглашайся. Ясно?
Лукреция озадаченно кивнула.
— Отвечать буду я, ты молчи. Только кивай. И никому об этом не рассказывай. Обещаешь?
— Обещаю.
— Свадьбу отменить не получится, но, с Божьей помощью, удастся отложить. Совсем немного, пока не подрастешь. У нас будет годик-два, правильно же?
На миг, всего на миг София крепко прижала Лукрецию к груди. Фартук няни щекотал девочке нос и щеку. Потом София отпустила ее и зашагала к столу, что-то ворча про бардак и грязные тарелки, дескать, никакой помощи не дождешься, за кого они ее принимают, она им не ломовая лошадь…
Конечно, София была права.
Следующим же вечером явился Вителли, обозначив присутствие двумя резкими ударами в дверь.
Младших братьев уложили спать, двум нянькам поручили заштопать зимние чулки детей, Лукреция по заданию учителя писала маслом эскиз мертвого скворца, которого нашла в мезонине; она переворачивала птицу, пытаясь запечатлеть неуловимый радужный отлив перьев. София пересчитывала постельное белье в сундуке.
Когда раздался стук, София вскинула голову. Подняла глаза на дверь, потом на Лукрецию. Затем, ко всеобщему недоумению, продолжила считать белье. Две младшие няни обменялись удивленными взглядами, но остереглись подойти к двери. В детской главной была София, и никто больше не посмел бы открыть гостю.
И снова стук, на сей раз громче и сильнее.
— Семь, — как ни в чем не бывало бормотала София, — восемь, девять. — Довольно вздохнув, она шлепнула последнюю простынь в стопке. — Десять!
Открыла сундук, затем неспешно и аккуратно уложила белье на дно.
Вновь раздался настойчивый стук.
— Минутку! — крикнула София. — Иду!
Она протерла сундук от воображаемой пыли и принялась расхаживать по комнате: то тарелку на столе поправит, то задвинет на место стул. Провела тряпкой по ручке двери, взялась оправлять капор, смотрясь в зеркало над камином.
Отворив наконец дверь, она оглядела гостя с головы до ног.
— Синьор Вителли! Вот не ждали! Зайдете?
Вителли важно шагнул внутрь и остановился посреди ковра. На советнике была отороченная заячьим мехом накидка, складками спадающая к ногам, а к груди он прижимал папку в кожаном переплете.
— Ты и ты! — Вителли указал пальцем на нянь, застывших с иголками в руках. — Уйдите.
Девушки испуганно покосились на Софию.
Та стояла на пороге, держа тряпку, и молча оглядывала посетителя, словно высматривала на его одежде грязные пятна, затем кивнула. Няни забрали штопанье с нитками и засеменили в спальню. Дверь за ними захлопнулась.
— Чем могу быть полезна, синьор? — прищурилась София. — Выпьете чего-нибудь? Мы с Лукрецией как раз собирались…
— Нет, — перебил советник и заглянул в папку. — Я вас не задержу. Мне хотелось бы обсудить с вами кое-какой вопрос. Кхе-кхе, — нарочито прокашлялся он. — Весьма деликатный.