— Эмилия!
— Да, ваша светлость? — поднимает голову служанка.
— Ты не можешь там спать.
— Нет, все в порядке, я…
— Ложись сюда. — Лукреция похлопывает по месту рядом с собой.
— Нет, мадам, негоже это. Не тревожьтесь, мне…
— Эмилия, пожалуйста! Тут… Комната очень большая, а я… все равно не усну. Прошу тебя. Мне страшно одной.
Эмилия встает и на цыпочках подходит к кровати. Матрас чуть проминается, когда служанка ложится в постель.
Лукреция задувает свечу.
— Спокойной ночи, — шепчет она в спину Эмилии.
Глубокая ночь. За окном то непонятный шорох, то уханье лесных птиц, то внезапные вскрики. Наверное, мелкий зверек угодил в лапы хищника. Служанка мерно дышит во сне, а вот ей, Лукреции, не спится. Какой тут сон?
И все же он приходит. Лукреция внезапно падает, словно с башни, в глубокое и полное забытье. Во сне кажется, будто ночной лес подступает к стенам виллы, окружает ее обитателей густой зеленью, кипучей жизнью, вплетает в их грезы треск ветвей, обильный лишайник, хрупкие побеги листвы в паутине прожилок. Насыщенный резким глинистым ароматом воздух проникает в дремлющие легкие.
Лукреция спит, когда из зарослей выпрыгивает олень, тихо скачет к аллее близ виллы и вскидывает голову на шорох фрукта, упавшего с ветки в траву. Спит, когда вепри расталкивают колючие кусты щетинистыми, толстыми боками, обнюхивают землю пушистыми рыльцами. Спит, когда ранние пташки расправляют крылья, а дикобраз, посапывая, семенит по своей тайной тропинке из сосновых иголок; когда просыпаются слуги, подбрасывают хворост в печь, высекают искры кремнем, ставят на огонь горшки, добавляют дрожжи в муку. Спит, когда крестьяне одеваются, нахлобучивают соломенные шляпы, идут в поле. Спит, когда мальчишек-слуг в таверне посылают к колодцу за водой, долину освещают еще робкие лучи солнца и приходит тепло.
Она отсыпается после долгой подготовки к свадьбе, причесывания волос, платья на кровати. Отсыпается после мессы, пира, танцев, акробатов. Отсыпается после прощания с родителями, равнодушной сестрой, Софией. После двух бессонных ночей. После долгих, тревожных месяцев перед свадьбой. После поездки с Альфонсо по Флоренции, после его исчезновения, после подъема по Апеннинским горам, после спуска с другой стороны долины. Она спит, спит и спит, и крепкий сон, как обычно, развеивает все печали.
На вилле готовят завтрак, потом съедают. Полы вымыты, окна открыты настежь, столы протерты, собаки выпущены на улицу, хлеб испечен, съеден, снова испечен, крытые галереи подметены, ручки отполированы. Полдник приготовлен, съеден, посуда убрана со стола. Тарелки вымыты, высушены, поставлены в шкаф. Собаки дремлют в теньке, уткнувшись носами в пол, крестьяне спасаются от жары под деревьями, в блаженной прохладе своих домов. Слуги сидят на стульях, если находятся свободные; повариха кладет уставшие ноги на бочонок.
Когда Лукреция просыпается, комната залита медовым светом. Все вокруг отполировано, окрашено теплым, многоцветным сиянием: и пологи, и золотистые шнуры на них, и сундук у двери, и стол с вазой желтых роз, и два кресла по обе стороны камина, и резные дриады, что танцуют и гоняются друг за другом на дверном косяке. Лукреция лежит и вбирает в себя окружающее.
Похоже, на рассвете она отправилась в путешествие, покинула спальню — зловещую темную пещеру — и по волшебству перенеслась в светлый, теплый и прекрасный уголок. Эмилии не видно, ее сторона кровати гладкая, подушка взбита, словно никто и не лежал. Подхваченные зефирами, на лепном потолке парят небесные создания с лирами и трубами. Нептун стоит на страже над дверным проемом, держа в руке оплетенный водорослями трезубец; борода повелителя морей блестит от влаги, а пенистые волны накрывают его по бедра. И только златоволосая Ирис, богиня радуги, подтверждает: никакой дух Лукрецию не похищал, она в той же комнате.
Она привстает, медленно потягивается. Который час? За окном стрекочут цикады, в животе пусто. Сквозь щели ставней проникает жар, но вряд ли перевалило за полдень. Или перевалило? Лукреция никогда еще не спала так долго.
Она хочет сбросить одеяло и встать, но тут раздается стук в дверь. Сейчас еще утро — наверное, это служанка (скорее всего, Эмилия) принесла ей завтрак и одежду, вот Лукреция и отвечает:
— Входи.
Дверь открывается, и в комнату заходит мужчина. От изумления Лукреция не сразу вспоминает, как его зовут; лишь погодя разум подсказывает: это герцог Феррары. Да, это Альфонсо, непохожий на себя с завязанными в хвост волосами, и короткие пышные рукава смотрятся непривычно, колышутся от его шагов.
— В-ваше высочество… — Лукреция привстает, ищет рукой шаль или мантию. Чем же прикрыться? Кроме сестер и матери, она никому никогда не показывалась в ночной сорочке. — Это вы! Я не знала… понимаете… я… Позвольте…
Он подходит к ней и преспокойно садится на кровать. Матрас вздрагивает и продавливается под его весом.
— Ваше высочество? — удивляется Альфонсо. — Так и будем друг друга называть?
— Я… — Лукреция завязывает ленты на горлышке сорочки. — Видите ли, меня всегда учили…
— Забудьте, чему вас учили, — отмахивается он. — Вы же знаете, мое имя — Альфонсо, именно так меня зовут друзья и семья. Те, кто меня любит. Надеюсь, вы тоже в их числе.
Молчание. Альфонсо выжидающе приподнимает брови. Смысл его слов ускользает от Лукреции. Это вопрос? Он правда пододвигается ближе или просто воображение разыгралось?
— Позволите?
— Что позволю? — теряется она. Ей только одного и хочется: узнать, что случилось при дворе и почему Альфонсо бросил ее на дороге. Он ведь говорил об именах? Тогда при чем здесь позволения?
— Назвать вас в числе тех, кто меня любит.
Лукреция молча на него смотрит. Она совсем одна с этим незнакомцем в развязанной рубашке. Под влажной от пота кожей его груди видны мускулы; костяшки у Альфонсо широкие, пальцы длинные, элегантные, но сильные, ногти подстрижены опрятными полумесяцами. И не скажешь, что ему сообщили дурную весть! От него пахнет потом, жаром, улицей, вдобавок овощами и чем-то свежим, вроде листьев, или коры, или сока трав. Запах сильный — и приятный, и противный. Хочется и вдохнуть его посильнее, и отпрянуть, с головой накрыться одеялом, сплести кокон из ткани и навсегда в нем исчезнуть.
Он повторяет вопрос. Надо ответить, того требуют приличия. В мыслях проносятся мамины уроки хороших манер и этикета: на любой вопрос отвечай сразу, не заставляй собеседника ждать, говори приятным тоном, с улыбкой, если потребуется — соглашайся.
— Да, — кивает Лукреция. — Разумеется. — Она едва не добавляет «ваше высочество», но вовремя спохватывается.
Он улыбается игриво, фамильярно; в глазах — огонек скрытой радости. Лукреция отчетливо ощущает: он или испытывает ее, или попросту забавляется.
— Отлично, — отрывисто кивает герцог.
А потом приближается к ней, касается коленом ее бедра, накрытого одеялом. Ужасная мысль, которую Лукреция подавляла с самого приезда, как ядовитый цветок распускает свои лепестки.
Альфонсо возьмет ее здесь и сейчас. Всем существом она боялась этого ужасного акта еще с того дня, когда рисовала скворца под взглядом Вителли. Альфонсо ждал ее пробуждения, и вот теперь пришло время.
Мгновенно пересохшее горло перехватывает, сглотнуть не получается. Когда Лукреция в последний раз пила? Кажется, прошлой ночью, на привале у подножия гор. Много-много часов назад, и не сосчитать.
Альфонсо говорит, что пришел пожелать доброго утра. Он ходил гулять с наместником, потом устроил поединок на мечах со своим другом Леонелло… Кстати, Леонелло сопровождал Альфонсо во Флоренцию. Возможно, Альфонсо представит его Лукреции за ужином. Леонелло горячо желает с ней познакомиться.
Желает… Слово обрушивается градом. Оно схоже с «желанием» — именно это мужчины испытывают к женщинам, этого ждут после свадьбы; церковь позволяет такие отношения между супругами, хотя иметь их вне брака — смертный грех; Лукреция не раз замечала, как мужчины при дворе и на пирах смотрят вслед женщинам. Ей знакомо это выражение: полумечтательное, полурешительное, взгляд рассеянный, однако пристальный, веки потяжелевшие, рот приоткрыт, будто на языке тает сахар. Теперь этот мужчина смотрит так же. Ее муж. Альфонсо. Он думает, она в числе тех, кто его любит…
«“Желает”, — лихорадочно твердит про себя Лукреция. — Однокоренное с…»
— У вас чудесный цвет волос, очень редкий. — Альфонсо разглядывает ее косу, будто проверяет на подлинность. — Выспались? Отдохнули?
Опять вопрос. На сей раз легкий.
— Да.
— Долго вы спали.
— Извините, я…
— Не стоит извиняться! Я попросил не беспокоить вас. Хотел, чтобы вы набрались сил. Для того мой прадед и построил виллу — отдохнуть от испытаний и забот в кругу семьи. А вы теперь в нее входите.
Он ждет ответа. Что тут скажешь? Лукреция только кивает.
— Да.
Он поглаживает ее косу, подносит к глазам, выпрямляет, будто хочет измерить. Корни волос немного тянет; Лукреция вынуждена сесть прямее, наклониться к Альфонсо.
— При дворе… — она ищет нужные слова: — …все хорошо?
— О да, — отвечает муж. — Конечно.
— Я волновалась, ведь… — Она умолкает в надежде, что он поймет все сам, успокоит. А может, объяснит, что случилось с его матерью.
Альфонсо наклоняет голову набок.
— Волновались? Почему?
— Вы уехали… — Лукреция запинается, не найдя в лице мужа ничего, кроме вежливого недоумения. Может, Эмилия сказала неправду и мать Альфонсо тут ни при чем? Вдруг его вызвали совсем по другому вопросу, а она ставит себя в глупое положение? — Вы уехали, вот я и…
Альфонсо улыбается, будто она ничего и не говорила.
— Вы сегодня другая, — замечает он, не выпуская косы.
Лукреция не сможет отодвинуться, даже если захочет.
— Правда? — Ее охватывает дрожь. Хоть бы он не заметил, не почувствовал по трепету косы!
Альфонсо кивает:
— Да. Вчера вы были такая бледная, прямо белая голубка. А сейчас розовенькая и красивая. Чистый ангел, а волосы!.. Я и не знал, до чего они длинные. Очень рад, что отдал вам эту комнату.