balia по зубу, или даже по три?
София подняла Гарциа на колени, и младший брат Лукреции, лепеча, обнял няню за шею.
— Но почему… — начала Лукреция, однако София перебила:
— Хватит расспросов. Марш на уроки!
Лукреция нехотя забрела в классную комнату, где учитель античной истории разворачивал карты и таблицы, что-то объяснял, обводя нужные места указкой. Франческо тоскливо глядел в окно, Мария согнулась над грифельной доской и прилежно записывала события Троянской войны, а Изабелла корчила рожицы Джованни, стоило учителю повернуться спиной. Изабелла не просто гримасничала, а еще и сгибала пальцы, словно когтистые лапы: видимо, ей пока не надоело дразнить Лукрецию за невольный рык.
«Никак не успокоится», — с легкой тревогой подумала она и юркнула на свое место за маленькой партой в конце комнаты, после широких парт Изабеллы и Марии. Лукреция ходила на уроки всего несколько месяцев, сразу как ей исполнилось семь — этот возраст отец считал подходящим для начала обучения.
Учитель античной истории — молодой человек с заостренной бородкой — стоял перед ними с вытянутой рукой и шевелил губами, объясняя тему. Потом придет учитель музыки, они возьмутся за инструменты. После — черед рисования. Учитель поручит ей самое скучное задание — выписывать алфавит, пока остальные рисуют. Лукреция спрашивала, можно ли ей присоединиться к старшим, ведь это так интересно — переносить на чистый лист весь мир, изображать с помощью пальцев и мелка увиденное глазами, воспринятое мозгом, но взрослые велели подождать, пока ей не исполнится десять. Предстояла череда дней, месяцев и лет — унылых и однообразных, неотличимых один от другого.
Из головы не выходила кормилица. И выпавшие зубы Софии. И тигрица. И самые заветные желания: увидеть тигрицу, рисовать вместе со всеми, еще раз побывать в загородном поместье, где их учили ездить верхом и позволяли бегать по саду. Лукреция отрешилась от урока и унеслась в фантазиях далеко-далеко. Она представляла, что снова стала младенцем, и ее кормит добрая тигрица без клыков. Мех у нее гладкий, как шелк, а лапы ласковые, мягкие, и малышка Лукреция целыми днями спит в львином зале, зарывшись в теплый бок зверя. Никто туда не заходит, и никто ее там не ищет…
Стук указки о карту вырвал Лукрецию из грез.
— Где корабли греков попали в штиль, когда они отправились в Трою?
Франческо сонно моргал; Мария, облокотившись на рукав Изабеллы, недовольно поджимала губы: похоже, сестра шептала ей на ухо что-то неприятное.
«В Авлиде», — мысленно ответила Лукреция, взяла штифт и нарисовала на оборотной стороне листа длинную линию горизонта, пронизанную высокими мачтами неподвижных кораблей. Паруса свернуты, канаты на смычках уходят вниз, к скрытым в глубине якорям. Затем добавила алтарь со ступенями и людей на них. А пока работала, вспомнила лекцию о художественной перспективе, которую на прошлой неделе читал старшим учитель рисования, пока она выписывала буквы. Теория гласила, что мир состоит из слоев и глубин, как океан, и его можно изобразить линиями, которые пересекаются и сходятся в одной точке. Лукреции давно хотелось попробовать.
— Изабелла? — прищурился учитель.
Сестра отвернулась от Марии.
— Да?
— Назови, пожалуйста, место, где греческие корабли попали в штиль.
«Авлида», — опять подумала Лукреция, не отвлекаясь от рисунка. Она добавила девушку в длинном одеянии, и, сосредоточенно нахмурившись, постепенно сближала края дороги, чтобы соединить их по закону перспективы в точке схода, как им объяснял учитель.
Изабелла старательно изображала задумчивость.
— Оно начинается с «гаммы»[15], да? — Изабелла очаровательно склонила голову набок и одарила учителя самой прелестной из своих улыбок.
— Нет, — ответил учитель, равнодушный к ее притворству. — Джованни? Мария?
Оба покачали головами.
— Авлида, — вздохнул учитель. — Помните? Мы на прошлой неделе проходили. А как Агамемнон, царь Микен, умилостивил богов, чтобы те послали ему попутный ветер?
Тишина. Изабелла заправила прядку волос за ухо, Франческо подергивал рукав.
«Принес в жертву дочь», — вспомнила Лукреция, пририсовав облачение алтарю — складки ткани безвольно повисли, будто снасти на корабле. А вот как Ахиллес поджидает дочь, она рисовать не станет. Не станет!
— Как Агамемнон добился, чтобы греческие судна попали в Трою? — повторил учитель.
«Перерезал дочери горло», — прошептала про себя Лукреция. Она помнила каждое слово мифа, который учитель рассказал им на прошлой неделе. Так уж работал ее мозг. Слова впечатывались, как следы подошв во влажную почву, и затвердевали там навсегда. Иногда Лукрецию распирали слова, лица, имена, голоса, разговоры; голова пульсировала, ее шатало под грузом увиденного и услышанного, она врезалась в стены и углы столов. Тогда София укладывала ее, задергивала шторы, давала выпить tisana, и девочка засыпала. После пробуждения мысли были разложены по полочкам, как в шкафу — пусть полном, зато аккуратно разобранном.
А в классной комнате учитель спрашивал про Агамемнона и ветер. Лукреция положила голову на руки и шепотом предостерегала девушку с рисунка (Ифигению — необыкновенное имя, никогда она такого не слышала…). «Берегись, берегись!» — произнесла Лукреция одними губами. Отец соврал Ифигении, что выдает ее замуж. За Ахиллеса, бессердечного, но блистательного воина, сына морской нимфы. Доверчивая Ифигения отправилась к алтарю, но не свадебному, а жертвенному. Агамемнон перерезал ей горло кинжалом. Нет, невыносимо!
Не думай об этом, не представляй наивную девушку, блеск лезвия, зловеще спокойное море, вероломного отца, кровь и красные пузыри на алтаре! Эта история еще не раз вспомнится ей темной ночью. К ее постели подкрадется Ифигения с рассеченным горлом, похожим на алый шарф, и будет щупать одеяло ледяными, бескровными пальцами…
Едва не плача, Лукреция запихнула рисунок под книгу и надавила на глаза пальцами, чтобы заплясали цветные пятна. Сквозь гул в ушах она слышала слова учителя: «Ифигения», «жертва», а еще: «Что с ней? Заболела?»
— Не беспокойтесь! — отмахнулась Мария. — Она так внимание привлекает. Маменька говорит, ее лучше не трогать, и она сама перестанет.
— Точно? — протянул учитель с сомнением, какого никогда не звучало в его рассказах о греках, троянцах, кораблях и походах. — Может, позвать, м-м-м, няню?
Лукреция отняла ладони от лица. Яркий свет на мгновение ослепил ее, но потом она различила пристальные взгляды братьев и сестер, а еще учителя античной истории.
Она первой заметила за его спиной отца.
«Тигрица, у него в подвале тигрица!» — пронеслось в голове Лукреции.
Изабелла тут же выпрямилась, Джованни старательно склонился над дощечкой, Франческо поднял руку.
— Да, Франческо? — На щеках учителя горел румянец, а плечи одеревенели от напряжения: как и дети, он прекрасно знал, что в классную вошел Козимо, великий герцог Тосканы.
Отец страстно увлекался античностью и серьезно относился к ее преподаванию. Он сам подыскал детям учителя и говорил, что с семи лет и сыновья, и дочери равно должны изучать как греческую, так и римскую историю. Учитель рассказывал, что у Козимо была впечатляющая коллекция манускриптов, недавно привезенных из Константинополя, и ему позволили их посмотреть и даже потрогать, как он признался с застенчивой гордостью.
Козимо вошел в комнату, держа руки за спиной. Вышагивал между парт и смотрел, что записывают дети. Коснулся макушки Франческо, кивнул Марии, потрепал Изабеллу по плечу; неторопливо и решительно прошел стол Лукреции. Краем глаза она видела заостренные носы башмаков, оборчатые манжеты. Хорошо, что она спрятала рисунок! Отец постоял немного у окна, а потом сказал:
— Прошу, продолжайте, синьор. — Он улыбнулся ровными, белоснежными зубами. — Представьте, что меня тут нет.
Учитель прокашлялся, спешно пригладил бородку и снова показал на карту Древней Греции.
— Изабелла, — начал он. Неужели нарочно выбрал любимицу Козимо? Понимал ли, что она не сможет ответить? Он даст ей легкий вопрос? — Пожалуйста, напомни нам, как Агамемнона втянули в Троянскую войну? Как он был связан с Еленой Прекрасной?
Изабелла выпрямилась, прижала локти к себе, аккуратно заправила за уши пряди. Папа стоял у стены, поднимаясь и опускаясь на носках. И тут Лукрецию осенило.
— Изабелла? — повторил учитель, постукивая указкой по бедру. — Как Агамемнон связан с Еленой?
Лукреция наклонилась, будто бы за штифтом, словно невзначай прикрыла рот ладонью и прошептала в спину сестре:
— Елена была женой его брата, Менелая.
И выпрямилась. Изабелла вскинула голову от неожиданности, а Мария недоверчиво нахмурилась, покосившись на сестру.
— Она была женой его брата… Какого-то Мене.
Учитель улыбнулся с явным облегчением. Отец кивал, пока тот хвалил замечательный ответ Изабеллы и объяснял: брата звали Ме-не-лай.
— А вот как это имя пишется по-гречески. Перенесите, пожалуйста, на дощечки…
Лукреция наскоро переписала греческие буквы и снова наклонилась вперед.
— Мария! — прошептала она. — У папы есть тигрица, ночью привезли.
Сестра опять полуобернулась к ней, но вовремя спохватилась: учитель проверял, как они выполнили задание, указывал Джованни на ошибки: нужно отточить написание этой буквы, поработать над этим крючком… Папа вновь смотрел на дверь. Лукреция затаила дыхание. Он уже уходит?..
Учитель молча прошел мимо Изабеллы, и только он наклонился к дощечке Лукреции, как Изабелла позвала:
— Папа!
Герцог обернулся, уже взявшись за ручку.
— Что?
— До меня дошел один слух! — объявила она, невинно приложив палец к щеке.
— Неужели? И какой?
— Привезли тигрицу! — подпрыгнула на стуле Мария.
Отец опешил. Поначалу он не нашелся с ответом, а потом улыбнулся и сказал:
— Ушам не верю! Слышали ее, синьор? Всё-то мои дочки знают! — Он погрозил пальцем Изабелле и Марии. — В маму пошли!