– Вот так поручение! – озадачился Горбунов. – С чего ты решил, что он живет с ней в одном доме, а не в соседнем микрорайоне?
– Чистяков утверждает, что Луиза отсутствовала минуты две-три. То есть разговор у них был коротким: «Ты согласна дружить?» – «Нет» или «У меня родители внезапно уехали. Пошли ко мне!» – «Нет». Это разговор без продолжения. Если бы парень пришел «наводить мосты», он бы так быстро Луизу не отпустил, силой удержал бы ее в подъезде. А тут раз-два и разошлись. Теперь поставьте себя на место этого парня. Если бы он жил в соседнем доме, ему пришлось бы одеваться – на улице-то холодно – зима! На сборы нужно время, значит, это обдуманный поступок, который двумя словами не закончится. По надписи в подъезде и скоротечности встречи я делаю вывод, что некий паренек после демонстрации пришел домой, выпил и решил расставить точки над i. Обулся, добежал до соседнего подъезда, получил отказ, нацарапал ключами от квартиры надпись на стене и вернулся домой. Даже если моя версия ошибочна, ее надо проверить.
– Сделаю, – пообещал Горбунов.
– Теперь задача тебе, Айдар. В мединституте, в поликлинике или у черта на куличках узнай, в каком виде и где можно достать чистый морфин. Лично мне ничего, кроме ампул, на ум не приходит.
Отправив коллег работать, я позвонил Садыкову:
– Как успехи? Раскрыл Каретину? Нет еще? Странно, я думал, что убийца уже у тебя в кабинете сидит, показания дает. Федя, достань мне фотографии всех участников застолья. Где ты их возьмешь? Странный вопрос. Хочешь, я у начальника ОУР города спрошу, и он тебе подскажет, где фотки можно взять? Сам достанешь? Буду ждать.
Не успел я положить трубку, как в кабинет вошла Рита Самородова, секретарь комсомольской организации нашего РОВД.
– Андрей, надо подписать письмо в поддержку курса партии на искоренение пьянства и алкоголизма. Вот здесь подпись поставь, – она протянула мне ведомость, похожую на зарплатную.
– Не буду, – твердо заявил я. – Я считаю антиалкогольную политику в том виде, в каком ее проводят сейчас, ошибочной. Километровые очереди в винно-водочные магазины – это издевательство над народом.
– Андрей, о чем ты говоришь! Как может быть антиалкогольная программа партии ошибочной? Ты что, хочешь, чтобы народ продолжал спиваться, как в брежневские времена?
– Рита, а почему мы с тобой при Брежневе не спились? Кому надо, тот всегда спиртное найдет: бражку будет ставить, из клея «БФ» спирт добывать. А кто меру знает, тот каждый день причащаться не будет. Скажешь, не так?
– Подписывай письмо, – сухо, почти официально, сказала она.
– Не буду. Я считаю, что трудовой человек имеет право вечером в пятницу купить бутылку и выпить с друзьями или в кругу семьи.
– Лаптев, ты еще из комсомола не вышел. Ты еще год будешь в нашей организации на учете состоять, так что не своевольничай, делай, как все!
– Рита, тебе надо – ты и подписывай! Поставь за меня закорючку, и делу конец.
– Лаптев, – от комсорга отдела повеяло арктическим холодом, словно она решила насмерть заморозить меня, как Снежная королева мальчика Кая, – или ты подпишешь письмо, или я поставлю на бюро райкома вопрос о твоем антиправительственном поведении.
Я взял ведомость и нарисовал в графе напротив своей фамилии частокол изломанных линий, которые ни один здравомыслящий человек за подпись не примет.
– Вот видишь, как все просто, – похвалила Самородова. – Стоило выпендриваться, вольнодумца из себя строить? Партия всегда права. Или ты не согласен? Лаптев, ты что ухмыляешься?
– Рита, в школе я подписывал письмо американскому президенту в защиту Леонарда Пелтиера. Представь, я до сих пор не знаю, кто этот человек, что он совершил и как сложилась его дальнейшая судьба. Одно я знаю точно: если бы советники Джимми Картера шепнули ему, что вместо меня письмо в поддержку Леонарда Пелтиера подписала моя классная руководительница, то Картер на меня бы не обиделся.
– Что? Я ничего не поняла. При чем тут американский президент?
– Рита, иди, подписи собирай. Мне работать надо. Ко мне сейчас свидетель придет.
Самородова недовольно фыркнула и вышла из кабинета. Я посмотрел ей вслед и представил, как сидит за праздничным столом Генеральный секретарь ЦК КПСС с соратниками и друзьями, коньячок попивает, черной икрой закусывает.
– Михаил Сергеевич, – обращается к нему кто-то из обслуживающего персонала, – тут для вас письмо. Народ просит послабление со спиртным сделать, дополнительные винно-водочные отделы в магазинах открыть.
– Ни в коем случае! – грозит пальцем Горбачев. – Народ должен работать, на митинги ходить, в общественной жизни участвовать, а не пьянствовать целыми днями. Спиртное еще никого до добра не доводило. Так, товарищи?
– Конечно, так! – единодушно поддерживают главу партии соратники, чокаются бокалами и выпивают за перестройку и новое мышление.
Елена Чистякова была внешне очень похожа на брата, правда, не такая высокая и длиннорукая. Черты ее лица были приятнее: глаза не навыкате, губы нормальной толщины. Она носила длинную челку, зачесанную набок, что придавало ей некоторую провинциальность: у всех городских девушек – современные прически, а у Чистяковой как была в начальной школе челка набок, так и осталась. Во время разговора Елена вела себя раскованно – чувствовалось, что брат охарактеризовал меня с наилучшей стороны.
Чистякова больше часа рассказывала о событиях в квартире Луизы. Она подробно описала, кто во что был одет, о чем говорили за столом, в какой момент Каретина ушла в спальню, как был обнаружен ее труп.
– Если бы вы знали, как я визжала! – закончила свой рассказ Чистякова. – У меня до сих пор мой визг в ушах стоит.
Она глубоко вдохнула и вполголоса выдала:
– А-а-а! Как-то так я визжала, пока мне Леха рот не заткнул.
– Будем считать, что финальную точку ты поставила, – сказал я. – Теперь от действия перейдем к участникам. Начнем с застолья. По какому поводу вы собрались такой разношерстной компанией: о студии поговорить или просто повеселиться?
– Ой, тогда не с 7 ноября надо рассказывать. Это все раньше началось. Вы про Пашу Волкова знаете? Он мой одногруппник. Несколько лет назад Волков тесно сошелся с Каретиной и Осмоловским. Он рисовал картины, Луиза ему позировала, а Осмоловский продавал. Пока они были вместе – ни в чем себе не отказывали. На день рождения Вали Шершневой Луиза подарила ей золотое колечко. Вы представляете, о чем речь идет? Я с родителей после окончания школы не смогла нормальные серьги вытрясти. Говорят: «Работать пойдешь, сама купишь». А тут просто так – подружке колечко! Представляете, какие деньги они с картин имели? Луиза только-только школу закончила, а уже такие подарки делала. Не букет цветов подарила, не заколку, а настоящее золотое колечко. Валя сейчас носит его, не снимая, чтобы все видели, как Луиза ее любила. Весной этого года Волков застал Луизу и Осмоловского в интимной обстановке. В училище вначале говорили, что Луиза и Осмоловский просто стояли у окна, а Волков черт знает что подумал и приревновал Каретину к преподавателю. Потом, когда Пашу отчислили, стали говорить, что он их чуть ли не с кровати поднял. Как там было дело, я не знаю, но у Волкова пропало вдохновение. Без Волкова их союз распался: Осмоловскому стало нечего продавать, а Луиза никак не могла найти мастера, который бы смог рисовать «ожившие» картины с ее участием. Наверное, из-за денег или из-за Волкова Луиза поссорилась с Осмоловским и решила организовать свою студию. Деньги на аренду помещения у нее были, оставалось найти первоначальный состав участников. На 7 ноября Каретина собрала нас поговорить о новой студии и заручиться нашей поддержкой: мы на первом этапе будем ее сподвижниками и пригласим в студию своих знакомых.
– Что-то мне идея с новой студией не совсем понятна. Аренда помещения, холсты, краски – все это потребует приличных затрат. А что взамен?
– Каретина собиралась через студию найти талантливого художника, который бы заменил Волкова. Философский закон «перехода количества в качество»: чем больше учеников побывает в студии, тем быстрее отыщется самородок, равный по таланту Волкову.
– Это вы в училище так основательно философию изучаете? – удивился я.
– Про количество и качество нам Луиза рассказала, мне эти законы философии даром не нужны.
Чистякова задумалась на минуту, забавно поморщила носик, пытаясь что-то вспомнить, и обрадованно воскликнула:
– Вы меня совсем запутали! Мы философию в училище не изучали. У нас нет такого предмета.
– Странный у тебя подход к учебе, – поразился я. – Ты даже не помнишь, какие предметы у вас есть, а каких нет. Как же ты собираешься диплом защищать?
– Как все – перепишу дипломную работу у выпускников 1980 года и защищу. Вы же не думаете, что я хочу великим художником-декоратором стать? Я им никогда не стану. Я и в училище-то пошла, только чтобы родичи ныть перестали. «Сейчас без диплома никуда не возьмут!» – передразнила она кого-то из родителей. – Я как десять классов окончила, прикинула, куда пойти, и решила – в художественное училище. Оно ближе других к дому стоит, и рисовать я умею. В институте муторно учиться, а у нас – самое то: полдня дурака повалял и свободен!
– Ты по профессии работать собираешься? – Я отвлекся от темы допроса.
Она пожала плечами:
– Не знаю. На последнем курсе постараюсь вый- ти замуж, чтобы по распределению в провинцию не отправили, а там – как получится.
– Ты за Долженко замуж собралась? – спросил я, припомнив распределение пар в квартире Каретиной.
– Нет, конечно! Его после училища в армию заберут. Я что, два года должна его ждать? Так вся молодость пройдет, оглянуться не успеешь, уже старость наступит. Я на два года подписываться не хочу. Все равно не дождусь, так зачем самой себе проблемы создавать?
– Погоди, – не удержался я. – А сейчас?
– Ну, сейчас… – протянула Чистякова и одарила меня наигранно-смущенной улыбкой, в которой я должен был прочитать: «Вы же взрослый человек, сами все понимаете. Какая любовь в наше время? Встретились, уединились, успокоили гормональный бунт, а назавтра разбежались и забыли, как друг друга зовут. Сейчас все так живут, никто любовью голову не забивает».