– Вернемся немного назад. Почему ты решила начать поиск фотографии с коробки?
– Мы с Каретиной были подругами, и я знала ее секреты. В этой коробке она хранила любимые безделушки и фотографии. Как-то понравился ей один киноактер, так она его фотку там полгода держала, перед сном рассматривала.
– Тебя-то ей зачем рассматривать? – не понял я.
– Луиза могла по фотографии новые композиции выстраивать, комбинировать, прикидывать, как должна выглядеть девушка на новом портрете.
– Кстати, ваши «дружеские» отношения далеко зашли?
– Не очень. Можно я не буду на этот вопрос отвечать?
– Можно, только уточним один момент. Когда ваша «любовь» закончилась?
– Не было между нами никакой любви, так, дурость одна. Поначалу меня неудержимо влекло к Луизе, я думала, что это на всю жизнь, что я больше не смогу жить без нее. Потом… К Луизе всех влекло: меня, Волкова, Осмоловского, Шершневу. Кто-то видел в ней красивую девушку, кто-то – верную подругу, а она просто использовала нас в своих интересах. Мы были для нее марионетки: дернет за ниточку – руки поднялись. Даже Осмоловским она вертела как хотела. Закапризничает: «Не буду позировать!» – и он перед ней ужом вьется, все ее прихоти выполняет. Я поняла, что я для Луизы – игрушка, где-то к концу школы. А уж когда началась вся эта история с портретом, тут я окончательно убедилась, что Каретина мне вовсе не подруга и уж тем более не возлюбленная. Девушки не могут любить девушек. Я права?
– Ты, Света, странные вопросы задаешь. Вначале ты уходишь от прямого ответа, а потом требуешь от меня дать оценку твоим отношениям с Каретиной. Судя по тебе и Осмоловскому, природа рано или поздно берет свое. Кстати, если бы Чистякова не заглянула в спальню к Луизе, чем бы у вас дело закончилось?
– Понятно чем, – недоуменно пожала плечами Кутикова. – Как у всех. Я же не могла от Чистякова просто так избавиться, пришлось бы уступить.
«Для чего она выбросила шприц? – выплыла из подсознания мысль. – Побоялась обыска после убийства или с самого начала решила, что ей придется раздеваться при Чистякове?»
– Предположим, что убийца Каретиной передумал и она осталась жива. Чем бы закончилась вечеринка?
– Все бы ушли, остались бы я и Шершнева. Пока Валя убирала бы со стола, я бы нашла фотографию.
– Какая у тебя завидная уверенность! В четырехкомнатной квартире фотографию можно спрятать так, что за сутки не найдешь. В любую книгу можно засунуть.
– Луиза не стала бы прятать фотку туда, где ее случайно могла бы найти мать. Фотография была у нее в комнате… – Кутикова снова посмотрела мне в глаза, – …и сейчас там лежит.
– Я твою фотографию к Каретиной искать не пойду, – заверил я.
– Жаль! Я так хотела от нее избавиться…
– Не будем о грустном. Поговорим о Шершневой. Почему ты думаешь, что она позволила бы тебе обыскивать квартиру Луизы?
Кутикова помолчала, собралась с духом и решила перешагнуть через тайную жизнь подруги:
– В этом году, в январе, Шершнева попросила у меня ключи от квартиры бабушки. Валя знала, что квартира стоит пустая и в ней можно уединиться с молодым человеком. Я не стала задавать лишних вопросов и дала ключи. Потом мне стало любопытно, с кем она собралась вечер провести. Валя до этого ни с одним парнем не встречалась, а тут сразу же решилась: не в кино сходить, не по улице прогуляться, а в квартире уединиться. Я, когда отдавала ключи, в шутку сказала: «Смотри, простыни не испорти!» Она посерьезнела и ничего не ответила. В общем, меня разбирало любопытство, и я решила выследить, кто к ней придет. Весь вечер я провела около бабушкиного дома, круги на морозе нарезала, но так никого и не увидела. А потом посмотрела на окна и догадалась, что в квартире, кроме Вали, еще кто-то есть. Я зашла в подъезд, прильнула ухом к двери и услышала обрывок разговора. Парень говорит: «Луиза узнает – убьет тебя!» Шершнева засмеялась и отвечает: «Кто ей расскажет? Ты, что ли?» Потом голоса стихли. По шагам я поняла, что они ушли в спальню… У Шершневой был Волков. Я узнала его по голосу, перепутать ни с кем не могла.
– Так-с, – я постучал пальцами по столу, прикинув взаимосвязь событий по времени. – После этого «мероприятия» Волков выгнал Шершневу из «Возрождения»?
– Валя сама ушла. Мне она сказала, что Волков не может больше рисовать в ее присутствии, с темы сбивается. А потом, уже летом, она призналась, что добилась, чего хотела, и больше ей в студии делать нечего. Валя в последний год появлялась в «Возрождении» только ради Волкова.
– Что-то мне подсказывает, что свой дар Паша утратил не на ровном месте, а после более близкого «знакомства» с Шершневой.
– Так оно и было. Я по квартире догадалась, почему у Волкова начались проблемы.
– Света, не интригуй! Выкладывай все, как есть.
– Я давала ключи Вале несколько раз и после каждого ее визита осматривала квартиру, чтобы родители, если зайдут, ничего не обнаружили. До весны, как я понимаю, Валя с Пашей обнимались-целовались, присматривались друг к другу, а потом из квартиры пропала простыня. Я к Вале – с претензией, она мне новую простыню дала. Через пару недель до меня дошел слух, что Волков застукал Луизу с Осмоловским и дар «оживлять» картины утратил. Я в это нисколечко не поверила. Когда мы над картиной работали, Луиза при Волкове иногда забывалась и обращалась к Виктору Абрамовичу на «ты». Понятно ведь, какие между ними отношения были.
– Весной Волков вступил в интимные отношения с Шершневой и утратил свой дар. Я все правильно понял? А как же Луиза? Она столько времени не подозревала, что ее лучшая подруга фигу в кармане держит?
– Как бы она догадалась? Паша с Валей на людях держались на расстоянии, вдвоем ни на минуту не оставались.
– Если в утрате Волковым дара виновата не Луиза, то зачем на ней-то зло срывать?
– Паша ведь не мог признаться, что у него с Валей любовь была. Его бы засмеяли. Он начал метаться, потом впал в депрессию, а Луиза, дурочка, стала доводить его до белого каления. Наверное, поняла, что он – отработанный материал и больше ей не пригодится. Вот и показала ему язык на уроке.
– Запутанная история. Что было дальше?
– Летом Волкова посадили, Шершнева пришла ко мне…
– Стоп! – перебил я Кутикову. – Летом его задерживали на пару дней, а не арестовывали. Ты про этот случай рассказываешь?
– Тогда, летом, никто же не знал, что его выпустят. Все думали, что он уже не вернется, получит лет пять лишения свободы и уедет на зону.
– Согласен. Давай дальше.
– Шершнева говорит: «Светка, мне так тошно на душе, давай напьемся! Мне, кроме тебя, больше некому в жилетку поплакаться». Мы взяли бутылку водки, распили ее в квартире бабушки. Валя, когда опьянела, говорит: «Наверное, даже лучше, что Пашу посадят. Я его буду ждать, и он обязательно ко мне придет. Деваться ему теперь некуда – без дара «оживлять» картины он стал обычным человеком. С Луизой они враги навечно, так что осталась одна я». Прошло два дня, и Волкова освободили. Мы встретились с Шершневой, она в слезы: «Лучше бы он сидел! Зачем они его выпустили?» Я говорю: «Валя, ты дура, что ли? Сейчас у Паши такой трудный период, от него все отвернулись, ему поддержка нужна. Если ты сейчас его не бросишь, он тебе век благодарен будет». Валя говорит: «А Луи- за? Она мне Пашу не простит». На этом все закончилось. Больше я ключи Шершневой не давала, а она не просила.
По каким-то необъяснимым причинам у меня в голове всплыл портрет голой пионерки и его новая вариация.
«Веселов говорил, что на новом портрете пионерка должна была сидеть на коленях у мужчины. Осмоловский убеждал меня, что второй портрет должен был быть копией первого. «Голая пионерка» передо мной. Спросить у нее, что именно они второй раз хотели нарисовать?»
Слава богу, я не успел задать этот вопрос! Кутикова по моему молчанию решила, что допрос окончен и теперь она может кое-что уточнить.
– Скажите, это правда, что Пашу теперь освободят?
– В честь чего? – не понял я.
– Валя говорит, что судить его не за что. Луизы- то нет.
– А-а-а, вот как…
В одно мгновение я понял, кто убил Каретину и зачем. Все было так просто и так глупо, что я растерялся и не сразу сообразил, что надо что-то ответить Кутиковой, иначе она мое молчание истолкует по-своему и перепутает мне все карты.
– Пашу освободят, но только после суда. По закону так положено.
Чтобы выиграть время, я закурил. Теперь мне предстоял не менее трудный этап допроса – закончить его так, чтобы все сказанное Кутиковой осталось в стенах моего кабинета.
– Скажи, Света, ты все мне рассказала? – начал я стандартное окончание допроса. – Мне кажется, что есть один момент, в котором ты сомневаешься и не знаешь, рассказать о нем или нет.
– Вы были у Каретиной дома? – с готовностью ответила Кутикова. – Представляете, где я сидела?
Я достал схему размещения гостей за столом, положил ее напротив свидетельницы.
– Точно! Так мы и сидели. Потом все ушли, Чистяков вернулся и сел вот тут, у полки с видеокассетами. Я достала шприц, выдавила его в бокал, нагнулась, швырнула шприц под диван, а когда выпрямилась, то краем глаза увидела тень, отразившуюся в стеклянных дверцах «стенки». Буквально полсекунды эта тень была в коридоре и исчезла. Я до сих пор не знаю, сколько этот человек наблюдал за мной и наблюдал ли вообще. Может быть, кто-то пошел из кухни в зал, потом передумал и вернулся…
– Ты не поняла, кто это был: мужчина или женщина?
– Это была тень, контур, похожий на человека. Если бы тень не исчезла, я бы не обратила на нее внимания. Я отреагировала на движение тени, но было уже поздно. Человек вышел из поля зрения.
Я посмотрел в окно. Погода на улице стала портиться: подул ветер, по заснеженным крышам домов напротив райотдела пробежала поземка.
– Света, я не знаю, что мне с тобой делать, – честно признался я. – Мне надо изолировать тебя от общества на некоторое время, примерно на неделю. Если бы ты была парнем, я бы тебя, не задумываясь, отправил в ИВС за мелкое хулиганство. Но ты – девушка, к тому же хорошенькая. У меня рука не поднимется на тебя рапорт написать. Подскажи, как мне быть?