.
Адам. Кто эти люди?
Цилла. Мы – коммуна ЦВО, ЦВО, ЦВО.
Смех.
Наема. Тихо.
Слышен плач ребенка.
Наема. Ты слышишь, папочка?
Адам. Ребенок.
Наема. Мой ребенок.
Адам. Боже мой, Наема!
Наема. Не приставай ко мне со своим Богом. Он внушает мне такое же отвращение, как и ты.
Адам. Кто его отец?
Енох, Каин и Авель одновременно поднимают руки.
Адам. Что это значит?
Наема. Ты отстал от жизни, старик. Один из них – отец моего ребенка, но кто именно – не знаю, я спала со всеми тремя.
Адам. Наема, ты же моя дочь.
Наема. Кто чья дочь – не играет никакой роли.
Адам (опускаясь на куб, стоящий справа). Я не отваживаюсь в этом ужасном месте даже произносить имя Бога, оно свято.
Наема. Именно об этом я тебя и просила.
Адам. Я люблю тебя, Наема.
Авель, Каин, Енох (одновременно). Я тоже.
Адам. Ты – мое дитя, Наема. Бери своего ребенка и возвращайся в отчий дом.
Наема (встает). Мальчики, мне надо накормить ребенка. Этот старый шут мне надоел (уходит).
Каин. Вставай, старая развалина.
Адам. Я не развалина, мне только сорок лет.
Авель. В сорок ты и есть развалина.
Адам. Отдайте мне мою дочь.
Енох. Она свободна.
Адам. Я обращусь в полицию.
Каин. Если вмешается полиция, Наема исчезнет.
Адам. Я – ее отец!
Цилла. Слушай, старик. У вас свой мир, у нас – свой. Мы сыты по горло вашим. Нам надоело следовать законам, которые вы насочиняли, нас тошнит от ваших запретов и вашей морали. Вы цепляетесь за государство, от которого несет гнилью. Ваш мир в крови, наш – всего лишь грязный. Ваш читает наставления любви, наш – живет по любви. Это и есть главное различие. Два тысячелетия у вас был шанс, и вы его не использовали. Теперь такой шанс есть у нас. (Уходя.) Понятно?
Енох. Так я ложусь с Наемой. (Уходит.)
Каин (на ходу). Я тоже.
Авель (подходит к Адаму). Убирайся отсюда, старый башмак. И не показывайся здесь больше. Тебе пора на кладбище. Там и отдохнешь.
Адам убегает. Авель садится на корточки, что-то пишет пальцем на земле. Выходит Ада, она одета как в первой сцене: на бедрах – черная ткань, на голове – корзина, в руках – маленькая миска.
Ада. Что ты там делаешь?
Авель. Я пишу его имя.
Ада (подсаживаясь к Авелю). Когда его принесли?
Авель. Час назад.
Ада. Я могу его видеть?
Авель. Это невозможно.
Ада. Я должна его увидеть.
Авель. Будет лучше, если ты его не увидишь.
Ада. Я знала, что с ним что-нибудь случится.
Авель. Я тоже.
Ада. Мы победили?
Авель. Нет.
Ада. Нас победили?
Авель. Нет.
Ада. Мы победим когда-нибудь?
Авель. Нет.
Ада. Значит, победят наши враги?
Авель. Нет.
Ада. Но тогда эта война бессмысленна.
Авель молчит.
Ада. Ты не ударил меня?
Авель. Нет.
Молчат. Слышны звуки флейты.
Ада. Кому ты отдал его флейту?
Авель. Сыну соседа.
Ада. Он тоже скоро уедет на эту войну.
Авель. Через три недели.
Ада. И с ним будет то же самое.
Авель. Да.
Молчат.
Авель. Рис еще есть?
Ада. Нет.
Авель. А соевая мука?
Ада. Горсть.
Авель. Я не голоден.
Ада. Я тоже.
Авель. Съедим завтра. (Отворачивается от Ады.)
Ада. Вы его похоронили?
Авель. Почти.
Ада. Я хочу побывать у него на могиле.
Авель. Могилы нет.
Ада. Почему?
Авель. Земля слишком твердая, чтобы вырыть могилу.
Ада. Его сожрут муравьи.
Авель. Они не смогут это сделать.
Ада. Вы сожгли его?
Авель. Огонь выдал бы нас.
Ада. Что вы с ним сделали?
Авель. Бросили в реку.
Ада. Река наполовину высохла.
Авель. Время дождей еще не наступило.
Ада. Река полна крокодилов.
Авель. Ему это все равно.
Звук летящего самолета. Ада поднимает голову.
Ада. Самолет.
Авель и Ада уходят. Справа появляется Адам с шезлонгом, смотрит вслед самолету, медленно идет через сцену, ищет подходящее место, на ходу говорит.
Адам. Мне восемьдесят семь лет. Зовут Адам. Я хотел изменить мир. Я видел его несправедливость: нищету бедных и алчность богатых. На себе испытал, что такое эксплуатация. Вступил в профсоюз, стал бороться за рабочий класс: за увеличение заработной платы, короткий рабочий день, оплаченный отпуск, гарантированную пенсию. Расклеивал плакаты, говорил речи, организовывал демонстрации и забастовки, был арестован и сидел в тюрьме. Потом был выбран в парламент и вошел в правительство. Все изменилось: выросла заработная плата, уменьшился рабочий день, появилась гарантия пенсии. За богатыми установили надзор, бедность исчезла, но человек не стал счастливее. Новый мир не стал ни лучше, ни справедливее. Когда искоренили несправедливость, что-то другое явилось на ее место. Человек стал свободным, но его свобода не освободила его. Он сам противостоял себе и не знал, что делать со своей свободой. (Садится в шезлонг.) Теперь я в сумасшедшем доме, сижу смотрю на озеро и наблюдаю за лебедями. Врач, что меня лечит, сын бывшего рабочего. Я иногда беседую с ним. Он говорит, что понимает меня, но он глуп.
Выходит Енох в плаще, задумчиво смотрит на кубы, все еще стоящие справа.
Енох. Енох, ученый-атомщик и космолог, восемьдесят восемь лет. (Берет один из кубов и рассматривает его.) Я исследовал свойства солнца. (Ставит куб в центре сцены.) Изучал устройства атома (ставит второй куб рядом с первым) и пытался понять структуру Вселенной.
Ставит третий куб на два других куба. Адам поднимается и демонстративно переставляет шезлонг, садится спиной к Еноху. Енох присаживается на кубы.
Енох. Все свои знания я заложил в компьютер. Компьютер выдал формулу. Я продолжил свои исследования: обработал формулу и снова заложил ее в компьютер. Тот снова выдал формулу, я пытался понять ее и не мог. Потом я попал сюда. До сих пор я пытаюсь разобраться в этой таинственной формуле, которую мне выдал компьютер, формуле, которая означает последнюю тайну этого мира, может быть, бога; она имеет смысл, но я его не понимаю. Бессмысленная формула мира.
Выходит Авель с раскладным стулом, смотрит в зал, как будто рассматривает ландшафт, устанавливает стул на авансцене, садится.
Авель. Авель. Мне восемьдесят девять лет. Я художник. Вначале я рисовал людей. Рисовал богатых и бедных, почтенных буржуа и отпетых мошенников, поэтов, бродяг, композиторов и пьяниц. Потом – творения самих людей: эти ужасные здания и жуткие машины. Затем – природу, с людьми и без них. В конце концов мне надоела объемная живопись. Я отказался от перспективы и рисовал только цветовые композиции. Но и это меня разочаровало: в заключение я только вычерчивал круги, линии и треугольники, не закрашивая их. Я населял ими все полотно. Такой и должна быть, казалось мне, настоящая живопись. Потом я выставлял уже чистые холсты. Но скоро и холсты показались мне излишними. Я стал выставлять пустые рамки. Это была моя идея так изобразить Ничто. Я назначил им бешеные цены, и теперь мои рамы висят во всех музеях мира. Но вскоре их перестали покупать. И поэтому я нахожусь здесь. Каждый вечер я сажусь на берегу озера и рисую свою последнюю картину. Я вглядываюсь в озеро, и передо мною встает Ничто. Санитару нравится моя картина, врач уважительно похлопывает меня по плечу. Я доволен моей судьбой и горжусь своими успехами. Я сделал все, что мог. Я выполнил свою задачу.
По-военному маршируя, быстро выходит Каин, неся складное кресло. Оглядывается, раскладывает кресло рядом с красным телефоном. Стучит каблуком и чопорно кланяется. На Каине – офицерская форма и фуражка.
Каин. Каин. Девяносто лет. Это единственное, что я знаю о себе. Человек в белом кителе только что сообщил мне это. Я люблю сад, но не этот сад, а именно мой сад. Люблю цветы. (Каин поднимается и обходит вокруг кресла.) Тюльпаны, маки, шпорник, люпин, флоксы, незабудки, циннии, гладиолусы, мальву, подсолнухи. (Опускается в кресло.) Но больше всего – розы. (С большим трудом закидывает правую ногу на левую.) Я всегда любил цветы. Рядом с концлагерем был прекрасный цветник, за ним ухаживали арестанты, они пололи и подрезали цветы. К сожалению, арестанты часто менялись. Каждый день я стоял у газовой камеры и следил, как арестантов выстраивали в длинные шеренги. Голых мужчин, женщин, детей. Для них вырывали огромную братскую могилу, заполняли ее трупами, закапывали и выравнивали землю. Там я и разбивал свои цветники. С арестантами я обращался по-человечески. Мои цветники множились и славились по всей стране. Мои цветы имели огромный успех – они светились. (Снимает фуражку и вытирает пот носовым платком.) Никогда и нигде я не видел больше таких прекрасных тюльпанов, маков, шпорников, люпинов, флоксов, незабудок, цинний, гладиолусов, мальв, подсолнухов. И, конечно, роз (смотрит на Авеля). Впрочем, я выращивал и прекрасные астры. (Авель не реагирует, Каин снимает фуражку и кладет ее на пол.) Я люблю цветы, и потому, что я любил их всю свою жизнь, жизнь моя такая долгая. Я был хорошим человеком и поэтому еще долго проживу. Я люблю цветы, люблю цветы, цветы.
Адам, Авель и Енох уходят. Каин снимает китель, вешает его на спинку кресла, садится снова, достает затемненное стекло и смотрит через него на солнце. Появляется Ева, она в халате, темных очках с газетами в руках. Она садится на стул Адама, читает газету. В течение всей сцены слышны начальные такты Пятой симфонии, выстукиваемые на барабане.
Ева. Что ты делаешь?
Каин. Смотрю на солнце.
Ева. Зачем?
Каин. В газетах что-то писали о нем.
Ева. Да?
Глухие звуки барабана.
Каин. А ты чем занята?
Ева. Читаю газету.
Каин. Что там?
Ева. Биржа.
Каин. А.