Поскольку Битова оставили в покое, генерал понял — ответил хорошо… Если вообще понял.
Гости собрались на даче у Андрея Битова… Выпито было уже достаточно, и основная часть (точнее, все, кроме меня и Андрея) разошлись спать. Мы беседовали. Естественно, на какую-то высокую тему. Но темы быстро менялись, как и положено в нашем подпитом состоянии. Прыгали то туда, то сюда. Вдруг Андрей говорит: «Саша, что ты видишь общего между мадам Бонасье и Фанни Каплан? Я вижу близость их судеб!» Я задумался. И как-то сразу решил: «Андрей, не знаю, как ты, но я сейчас должен немедленно идти спать. Голова уже не варит». Наутро этот разговор как-то забылся. А через некоторое время я его вспомнил, рассказал Андрею, но он, оказывается, его уже и не помнил. Я же этот странный вопрос о Фанни и Бонасье время от времени вспоминал и как непонятную мне хохму даже рассказывал.
Прошло много лет (лет тридцать), и я, уже сидя у себя на даче в Тарусе на веранде, вспомнил эту историю. Сидевшая рядом Белла Ахмадуллина выслушала ее внимательно и минут десять молчала. Я уже подумал, что она забыла о ней — нет, оказывается, думала. «А знаешь что, Сашка, Андрей прав. Я еще в детстве, читая „Трех мушкетеров“, не понимала, зачем в романе взялась Бонасье, она только сбивала игровой темп романа. Как-то лишняя она в нем. Никакого отношения к действию не имеет. Такая же и Фанни Каплан — какое она имеет отношение к смерти Ленина? Никакого. Просто тоже в этой истории лишняя».
Действительно, кто только не имел отношение к смерти Ильича, даже сам Свердлов. При чем тут полуслепая безумная фанатичка Каплан? Просто так было истории проще. Вот и стала бедная еврейка убийцей Ленина.
Белла очень уважала и любила Битова — не мог же он (даже в нетрезвом виде) сказать чепуху!
Мне кажется, что у Андрея Битова было желание чем-то расширить, что-то добавить к своему тексту. Например, к «Пушкинскому дому» он написал целый том «Примечаний к общеизвестному». И когда он объединил под одной обложкой «Оглашенные» (издательство Ивана Лимбаха, 1995 год) повести «Птицы», «Человек в пейзаже» и «Ожидание обезьян», он решил расширить их огромным (173 страницы) послесловием. Там было более двадцати разделов. Мне он предложил написать на выбор: от алкоголика, художника или архитектора. Я выбрал архитектора.
Послесловие к «Оглашенным» А. Битова
Я, конечно, понимаю, что писать такое словами, да еще как послесловие к книге писателя, по меньшей мере неэтично. Однако то, что я сам не пишущий человек, а простой строящий архитектор и что писатель — мой многолетний близкий друг, позволило мне решиться на нижеследующие рассуждения.
Луначарскому приписывают такие слова: «Я берусь все на свете объяснить с точки зрения марксистской философии, кроме того факта, что все новые течения в искусстве начинаются с живописи». Так вот, если в XX веке все художественные течения начинались с живописи, то наиболее сильное влияние на людей в наше время оказывает архитектура. Совершенно неважно, знает ли человек имена Миса ван дер Роэ, Корбюзье, Гропиуса, Мельникова, Бофила, Роджерса, Захи Хадид. Он, может, и слыхом не слыхивал о них, но порожденные Мисом ван дер Роэ «стеклянные коробки» стоят по всему миру, от Нью-Йорка до улицы Тверской (гостиница «Националь»), и даже в каждом областном городе есть своя «стекляшка». А живя или работая в доме из «стекла и бетона», почти никто не ассоциирует его с именем Ле Корбюзье. Я в данном случае утверждаю сам факт и не хочу вдаваться в качественные его оценки. Нравится нам это или нет, но именно эти архитекторы заложили основы среды нашего обитания, а следовательно, и какие-то важные стороны нашего мировоззрения. Влияние архитектуры сказывается и на представителях других искусств (как у нас говорят — «смежниках»). Даже терминология архитектуры переходит в литературу. Например, возник архитектурный стиль «постмодерн», и через некоторое время критика уже заговорила о «постмодернистской» литературе.
Сейчас в мировой архитектуре господствуют три основных направления: постмодерн, хай-тек и деконструктивизм. Я убежден, что все новое и сто́ящее в литературе так или иначе соотносится с этими архитектурными стилями. Возможно, не прямо, а приблизительно так же, как наши «стекляшки» похожи на знаменитый мисовский «Сиграм».
Если термин «постмодернизм» уже прогрызен литературной критикой буквально насквозь, то, наверное, что такое архитектура в стиле хай-тек, нужно немного пояснить. «Хай-тек» означает — высокое, великолепное качество, технология. Самым известным и одним из первых крупных зданий этого стиля стал Центр Помпиду в Париже, наиболее ярким — здание фирмы Ллойдс в Лондоне. Самые известные имена: Роджерс, Пьяно, Фостер, Чуми. Если у кого-нибудь названные мною имена не вызвали никаких ассоциаций — представьте себе крупный современный химический завод с емкостями, трубопроводами, открытыми фермами и т. п. — это, грубо говоря, и есть архитектура стиля хай-тек, некое обнажение великолепных, прекрасных технологий.
Наконец — деконструктивизм. Здесь сложнее — этот стиль самый молодой. Если постмодерн и хай-тек имеют свои классические примеры, то деконструктивизм их только создает. Я не рискну их назвать (хотя они есть — и в Германии, и в Париже) — главные достижения этого стиля пока еще на бумаге. Попытаюсь описать этот стиль словами; правда, моя попытка безнадежна. Пожалуй, это стиль-обманка. Все, что ты видишь и по привычке принимаешь за конструкции (в смысле «несущие») является декором, а сама конструкция (несущая) спряталась, ее-то никто и не видит. В этом стиле есть вызов общепринятому — «что полезно, то и красиво»; демонстрация того, что возможности позволяют настоящие (несущие) конструкции и вовсе скрыть: есть для того и умение, и технический уровень. Вот очень приблизительно и, конечно, неточно — такой стиль деконструктивизм.
Поплавав в архитектуре, попытаюсь пристать к литературному берегу. Пристаю и тут же с легкостью дилетанта рискую ввести в критику новый термин — «литература деконструктивизма». Более того, мне кажется, что «Оглашенные» и есть образец этого нового стиля. И не только образец, но и сам, если можно так сказать, путь возникновения стиля. Роман, пожалуй, начал писаться раньше (впрочем, что считать началом писания романа?), чем возникли идеи деконструктивизма, и его «деконструктивизация» шла параллельно возникновению архитектурного стиля. Но я далек от мысли, что писатель что-либо позаимствовал у архитектуры[1].
Просто «идеи носятся в воздухе». Мощное развитие строительных «высоких технологий» (хай-тек) в случае нашего писателя выразилось в блестящей технике письма и сюжета. Я, читая роман (читал его и частями, и полностью), все время ловил себя на ощущении некоторой «детективности» чтения. Однажды начав, очень трудно остановиться; «события» мысли цепляются друг за друга, как события в настоящем детективе. Роман изображает себя детективом — некая обманка.
Вот еще одна «обманка». Первые части романа, написанные и изданные как отдельные тексты, с достаточно большими разрывами, являлись законченными произведениями, принадлежащими своему времени. Но время шло, сменилась, как говорили раньше, «социальная формация» в нашей стране, да и сама страна уже не та, что в «Птицах» и «Человеке». Но несмотря на это, роман, несомненно, ЦЕЛОЕ. Его объединяет сама личность пишущего, причем личность оказывается сильнее времени и событий. Тут невольно мне на ум приходит фраза из одной книги о Сезанне (цитирую по памяти, кажется, Воллара): «За долгую жизнь художника на его родине происходили революции, войны, однако они не оставили никакого следа в его творчестве». Мне всегда казалось, что это похвала!
Еще одним подтверждением деконструктивности романа может, несомненно, служить его четко написанный план (оглавление). Писатель, настоятельно подчеркивая конструктивность текста, как бы забывает о разновременности написания частей. Он пускает читателей по ложному пути, улыбаясь им вслед. Конструктивность текста становится его декором. Истинная же конструкция (то, что она существует, не вызывает сомнений) запрятана глубоко и мастерски, она существует чуть ли не на уровне подсознания.
И наконец последнее. В самых первых строках романа писатель пишет следующее, если можно так сказать, предуведомление: «В этой книге ничего не выдумано, кроме автора. Автор». Эта фраза может, по-моему, стать лозунгом деконструктивизма в архитектуре. В ней есть все признаки стиля. И направление по ложному следу, и путаница с положением автора, и, что главное, некое блестящее владение формой. То мастерство (хай-тек), когда видно только то, что должно быть видно, и не видно ничего, что должно быть скрыто.
Р.S. Я в этих, может быть чересчур смелых, рассуждениях не сказал ни одного слова об «идее произведения». Тут, конечно, виновата профессия. Еще в 60-х годах в среде архитекторов бытовала одна шутка: здание рассчитывается на статические, ветровые, динамические, сейсмические и другие нагрузки, но никто и никогда не рассчитывал здание на идеологическую нагрузку.
А что, если и литература в очень широком временно́м диапазоне, от Гомера до Битова, тоже не «рассчитывается» на сиюминутную идеологическую нагрузку?
Андрей Битов очень любил и даже увлекался окололитературными проектами. Он один из инициаторов памятника Чижику-Пыжику и вместе с Габриадзе готовил его открытие. С тем же Габриадзе они выпустили книжку «Пушкин в Испании». К этому ряду относится и последний памятник второго тысячелетия, памятник зайцу, который перебежал дорогу Пушкину, ехавшему (тайно) из села Михайловское в Петербург. Он пригласил меня, я с трудом вылепил зайца, заяц сидел на верстовом столбе (правда, из гранита). Заяц должен был быть бронзовый, но хозяева, увидев пластилиновую модель, ловко запатинированную под бронзу, тут же решили не отливать, а выносить «по праздникам» пластилиновую.