Когда вошли в квартиру, меня осенило: понял, что забыл рукопись сценария в вагоне. Едва переступив порог, я сказал: «Андрей, со мной случилась ужасная вещь, мы… я… забыли рукопись такую уникальную». И это трагедия, потому что она в одном экземпляре, негде взять оригинал. В общем, некогда есть и пить, надо бежать на вокзал, попытаться как-то ее найти. И тут сказал Андрей совершенно поразившую меня фразу: «Я пойду с тобой». И мы пошли на вокзал. Конечно, «Красную стрелу» куда-то отогнали. Расспросили служащих, они сказали, садитесь на электричку, через остановку она на путях стоит. Мне казалось, мы едем бесконечно долго, нервы были на пределе. Вышли на каком-то непонятном полустанке. Зады вокзальной жизни: бесконечные поезда, стоявшие на запасных путях. Шли по каким-то буеракам, кочкам, стрелкам, шпалам, железкам каким-то, ныряли под вагоны, в общем, проделали немыслимый путь со смутной надеждой найти «Красную стрелу». Битов подвижнически вел себя. Я тоже, но я от отчаяния, а он из солидарности. И вдруг темно-бурого, кирпичного цвета «Стрела» стоит на десятом пути. Прошли вдоль состава, в какой-то момент я понял, что вот это и есть наш вагон, потому что номер совпадал. Все было задраено. Тем не менее я взял кирпич, постучал в днище вагона. И вдруг проводница, улыбающаяся проводница, с которой мы ехали вместе, открыла нам дверь. Она стояла очень высоко, на подножке, непривычно это выглядит, когда не видишь перрона и стоишь на земле. Сказал ей о своей просьбе. И вдруг она приносит эту рукопись. Счастью моему не было предела. Я сказал: «Битов, спасибо, ты сегодня героически вел себя… Пойдем куда-нибудь выпьем».
Мы вышли на перрон, а там какая-то странная пивная, она была сине-зеленого цвета. Даже если вы не художники, вы оцените: янтарного цвета пиво и сине-зеленый интерьер зала. Дивной красоты сочетание и, можно сказать, целый натюрморт. Выпили по две кружки божественного янтарного пива, вышли в город. Оказалось, мы всего лишь на площади Рижского вокзала. То есть мы уехали очень недалеко, но мера приключения было так сильна, что мы забыли все на свете от счастья, стали вычислять, куда бы нам пойти дальше, нашли эту цель и уже ей следовали.
У меня очень много таких историй, но расскажу еще одну. Как-то Андрей пригласил нас с Беллой на передачу «Линия жизни». Сказал: «В семь часов приедет машина, будьте готовы. Это необходимо сделать». И мы ждем: семь, проходит полчаса, близится к восьми — никакой машины нет. Девятый час. Белла советует позвонить, узнать, может быть, что-то произошло. Говорю: «Не буду я звонить, это его просьба, почему же я буду звонить-то? Он просил». Девять часов. Я звоню все-таки — и вдруг он оказывается дома. Я говорю: «Андрей, что случилось? Ты дома? Мы же с семи часов тебя ждем. Где ты?» Он говорит: «За мной тоже не пришла машина». — «Ну, и как же быть?» Он сказал такую великую фразу, очень его характеризующую: «Может быть, рассосется как-нибудь?» Оставляю вам решить эту загадку. Я просто старался передать обаяние и очарование Битова, еще раз его вспоминая.
Литературная обработка текста Дарьи Ефремовой.
Олеся НиколаеваМоскваНесколько слов о неописуемом
© О. Николаева
Я познакомилась с Андреем Битовым, когда мне было шестнадцать лет, и мы дружили до самой его смерти. Нас связывают многие мистические и чудесные истории, приключения и путешествия, о чем можно написать целую книгу: собственно, он отчасти ее и написал. Я имею в виду «Человек в пейзаже», где персонажи изменены и заретушированы, но разговоры и пейзажи узнаваемы. Это когда мы с ним отправились на его машине в село Лыково Владимирской области вместе с архимандритом Зиноном, знаменитым иконописцем, и моим мужем.
В зените нашей дружбы мы пустились в плавание по волнам Черного и Средиземного морей, по проливам Босфор и Дарданеллы в Константинополь, Хайфу, Александрию и Афины. (И хотя нас туда отправил «Новый мир», Андрею больше нравилось говорить о высших силах). Там, в Афинах, сойдя с корабля, мы нашли уединенное кафе, устроились там на солнышке и выпили по стаканчику красного вина за очередным разговором о предметах неописуемых и уводящих в трансцендентные дали. А меж тем, оглядевшись вокруг, отметили, что все, окружающее нас здесь, очень напоминает Грузию, где мы вместе бывали еще в восьмидесятых годах. И запахи, и цвет, и свет, и растения, и даже пробежавшая мимо кошка. И, собственно, куда бы мы ни отправлялись, все наше остается при нас. И даже то, что внезапно набежали тучи и грянула гроза…
Это стихотворение, написанное тогда же, на корабле, очень, на самом деле, реалистическое. Тебе, дорогой Андрей!
Дорогой! Оказывается, мы живем, как птицы:
пролетая над океаном, ночуя в крипте,
то, что они не допели в Греции, допоют в Ницце,
догуляют в Константинополе, довершат в Египте.
Слава Создателю — в их ночном окаянстве!
Божье благодарение — в их дневном хлебе!
Все, что мы потеряли во времени, — обретем в пространстве.
Все, что мы обронили в городе, — подберем на небе.
Потому что на холмах Грузии — ночная мгла.
Потому что все остальное — только кимвал звенящий.
Потому что Геба столь ветрена, что, кормя орла,
проливает на землю кубок громокипящий!
Дмитрий НовиковПетрозаводскУправитель пространством
© Д. Новиков
Году в 2005-м я впервые попал на книжную ярмарку. Меня взяли. В Польшу, в Варшаву. Ярмарка называлась «Россия. Открываем заново». Так познается цикличность истории.
Хорошая знакомая из литературных кругов поучала нас, молодых и неопытных писателей: «Никого из мэтров не бойтесь. Они такие же люди, как вы. Опасайтесь лишь дам. Те злопамятны».
Но как было не бояться? В обстановке роскошного книжного праздника вальяжно бродили знаменитости. Вот того я читал еще в детстве. А этого видел по телевизору. Другой же, милостиво заговоривший с тобой за обедом и внешне не опознанный, вообще оказался лауреатом и дипломантом.
Над всем этим витала власть «толстых» литературных журналов и их редакторов, которые вообще казались полубогами.
— Дима, — обратился ко мне как-то Сергей Иванович Чупринин, колоритно выпуская густой клуб дыма из небрежно опущенного уголка властного рта, − а почему вы не печатаетесь в «Знамени»?
— Я посылал несколько рассказов, — дрожащим голосом ответил я, — по рекомендации вашего автора Ильи Кочергина.
— И что? — заинтересовался Сергей Иванович.
— Мне пришел ответ. Неприятный зеленоватый конверт с серой бумажкой внутри. Там было напечатано: «Молодой человек! У нас очередь из гораздо более талантливых авторов, чем Вы. Редактор такая-то».
— Ну и что? — удивился Чупринин. — Какой нынче автор нежный пошел. Присылайте снова. Присылайте!
Окрыленный чудесными перспективами, я побежал на свое первое в жизни выступление. Тема круглого стола была какой-то общей и не очень
интересной. Ораторы тем не менее блистали, а я мучительно думал, что бы такого пронзительного сказать, и вдруг заметил среди слушателей в первом ряду самого Битова. Его «Пушкинским домом» зачитывался пару лет назад и был под сильным воздействием до сих пор. Отваги присутствие великого (а теперь уже можно так говорить) мне не прибавило, и когда подошла очередь выступать, стал мучительно мямлить что-то о судьбах русской литературы. Послушав меня немного, Битов деликатно зевнул, прикрыв рот ладошкой, поднялся и вышел из зала.
День выдался многотрудный…
Зато на следующее утро я нос к носу столкнулся в столовой с Андреем Георгиевичем в сопровождении Ирины Барметовой. «А это наш новый молодой автор. Очень талантливый. Познакомьтесь», — защебетала она. Битов внимательно глянул, пожал мою враз вспотевшую руку и даже взял случайно оказавшуюся у меня в руках первую книжку «Муха в янтаре», которой я очень гордился и повсюду таскал с собой. «Подпишите, подпишите!» — подсказала Ирина. Так появился мой первый в жизни автограф.
Я внимательно проследил за удаляющейся парой. В памяти был рассказ нашего карельского поэта Димы Вересова о последнем совещании молодых писателей Советского Союза. Он рассказывал, как важно по Колонному залу шел Сергей Михалков. К нему стайками подбегали молодые писатели и дарили свои книжки. Стопка их в руках главного поэта страны стремительно росла, и проходя мимо урны, он сбрасывал ее внутрь. К следующей урне стопка в руках вновь вырастала…
Битов же скрылся за дверями, не выпустив из рук моей книжки. Задышалось легко.
А потом праздники кончились. Жизнь провинциального писателя нелегка. Тебя ненавидит местная культурная элита за то, что ты печатаешься в Москве. Тебя не понимают москвичи, потому что твой хлеб слишком тяжел для их понимания. Редкие праздники публикаций и тяжелое болото вокруг. Которое хоть как-то нужно шевелить, потому что иначе нельзя. Ты заранее знаешь, что круги на воде от брошенных тобой булыжников затихнут очень скоро, но если ты не будешь их бросать, то вообще не будет кругов. А внутри тебя — ярость текста и знание, вернее пока догадка о том, что было забыто, брошено, пройдено, о людях, страдавших и пропавших без следа, о ранах, затянутых вечно живущей и прощающей все природой, о зверях и о любви. И ты едешь посреди всего этого зимой на старенькой машине, рулишь потихоньку среди пробок и сугробов, и раздается телефонный звонок. Ты берешь трубку, и голос в ней говорит: «Это Андрей Битов. Вы получаете Новую Пушкинскую премию». Нога сама нажала на тормоз, вокруг загудели клаксонами недовольные автомобилисты…
Потом, позже, после продолжительного знакомства мне рассказали новые друзья, как непросто далась мне эта премия. Как входящие в близкий к жюри круг выдвигали свои достойные по разным человеческим качествам кандидатуры, спорили и ссорились. И только Битов, который, оказывается, прочитал мою книжку после краткого знакомства в Польше, говорил, что премия должна даваться только за текст, ни за что более. Хорошо, что у него было право решающего голоса. И горжусь его словами, сказанными на церемонии: «Почему Новиков? Вс