Практически все они имеют проблемы в сексуальной жизни, вплоть до импотенции. Кто-то, как, например, Головкин, остается девственником. Они не обязательно сексуально бессильны с физиологической точки зрения. Ощущение полового бессилия может быть субъективным, обусловленным психологическими проблемами. Их болезненное сознание, подпитываемое жестокими фантазиями, привыкает к изуверствам, как к наркотику. Желая повторять «инъекцию» снова и снова, увеличивая дозу, они постепенно теряют человеческий облик и в момент совершения зверств начинают упиваться своей безнаказанностью и ощущением власти над чужими судьбами. Но в обычной жизни это жалкие, никчемные маргиналы, которым чужды нормальные эмоции и мораль. Для многих из них издевательства над другими становятся необходимой нормой.
Дневник профайлераПодозреваемый по ошибке
Воронеж
2014 год, июнь
Вокзалы Воронежа в это время года заполнены теми, кто зарабатывает на жизнь продажей разной снеди населению поездов, следующих на юг. Копченая рыба не внушала мне доверия, а я, видимо, не внушала доверия ее продавцу, поэтому назойливого вокзально маркетинга удалось избежать.
Утро. Еще не жарко, но ночью прошел дождь, и день обещает быть душным. В поезде мне всегда плохо спится, но зато хорошо работается. Путешествуя по рельсам, ты как бы находишься между мирами – уже не в точке отправления, но еще не в месте, где тебя ждут. И ускорить процесс перемещения ты никак не можешь. К тому же в поезд плохо со связью, а значит, не будут беспокоить. Материалы уголовных дел я с собой не вожу и в общественных местах их не читаю. Информация в них всегда конфиденциальна, а иногда имеет гриф секретности – такие я могу изучать только в специальном помещении, оставив за его пределами все электронные устройства. Единственное, что допускаю, – это полистать собственные заметки и записи. Но в большинстве случаев к этому моменту вся необходимая информация уже есть в голове, и ты просто еще раз прокручиваешь события, факты и поведенческие профили действующих лиц. Профайлер или «консультант полиции», читающий дело в кафе или самолете, – это еще один распространенный сериальный и книжный штамп.
На привокзальной площади меня уже ждала служебная машина. В этот раз – черная «Волга», повидавшая еще «лихие девяностые», но сохранившая благопристойный внешний вид и даже немного былой прыти. Водитель был ей под стать: среднего роста пожилой мужчина с седыми волосами, гладко выбритым лицом и, почти наверняка, крепким рукопожатием. Подумалось, что он точно из вечных «бывших» – той категории сотрудников правоохранительных органов, которые, не сумев расстаться со службой после выхода на заслуженную пенсию, остаются в родных подразделениях водителями, завхозами и много еще кем. Отдавая дань их опыту, лейтенанты, капитаны, а иногда и полковники ходят к ним в каптерку за советом, ну и, конечно, за байками. Я тоже с удовольствием их слушаю, когда предоставляется такая возможность. А они с не меньшим удовольствием рассказывают.
Через две истории, начинавшиеся одинаково – со слов «помню, приехали мы на сообщение о трупе…», – мы прибыли в местное следственное управление. Возле дверей меня уже ждал следователь.
– Здравствуйте! Сергеич не сильно утомил своими рассказами о былых подвигах? – с улыбкой и как-то добродушно поинтересовался майор юстиции.
– Добрый день, – отвечаю, – не утомил. Люблю такие истории. Все лучше, чем новости по радио слушать.
– Ну и ладненько. Пойдемте, угощу вас чаем, а вы за это расскажете, что интересного увидели в материалах.
А в материалах нечто интересное присутствовало. Дело было связано с довольно крупной финансовой аферой, похищением и убийством. Работала группа лиц. К моменту моего приезда все четверо были задержаны и уже около месяца находились в СИЗО. По троим у следствия сомнений в их причастности не было: явки с повинной, отпечатки пальцев, показания свидетелей, соответствующая биография и еще два тома весомых доказательств. Но в отношении одного из подозреваемых, назовем его Федором, такой уверенности следователь не испытывал. По нему нам и предстояло работать, чтобы докопаться до истины.
Начали мы с самого простого – с листа бумаги, разделенного надвое, и с выписывания всех «за» и «против». Обычно к этому нехитрому приему следователи относятся, мягко говоря, скептически. Однако в большинстве случаев меняют мнение, когда осознают, что это помогает посмотреть на ситуацию под другим углом.
На причастность Федора указывал «засветившийся» на месте преступления номер мобильного телефона, зарегистрированный на его паспортные данные, и подробнейшее, на трех листах, рукописное признание, добытое какими-то особо любящими свою службу и, по всей видимости, довольно молодыми операми. Все эти не самые железные «за» следователь знал и без меня. Но сомневался, потому и попросил приехать.
Еще в Москве, изучая материалы дела, я поняла, что колонка «против» причастности тоже не может оказаться пустой. Главной причиной этому служил поведенческий профиль Объекта. Перед нами был человек невнимательный, не очень грамотный, инфантильный, привыкший к роли жертвы и с годами начавший ощущать себя в этой роли довольно комфортно, трусоватый и болтливый. Он никак не подходил для той «работы», которую проделала опытная банда, и того, в чем признавался в явке с повинной. Приглашать рецидивистам такого тютю на важное дело – это сразу подписать себе приговор. В общем, после изучения материалов дела портрет подозреваемого никак не стыковался с портретом того, кто мог поучаствовать в подобном преступлении.
Но это требовало подтверждения.
Изучение социальных сетей нашего «подозреваемого»[15] пролило свет на некоторые особенности его взаимоотношений с женой. Во-первых, на всех, то есть вообще на всех, фотографиях в аккаунте Федора он был с женой, причем супруга всегда была на переднем плане, а он чуть позади. Во-вторых, на социальной странице супруги почти не было фотографий с ним, но при этом многие посты гласили о том, какой заботливый, чуткий и внимательный у нее муж, что всегда звонит, встречает и она всегда знает, где он находится. У них так принято в семье. Более того, в комментариях супруга частенько упоминала о том, что все свое время он проводит с ней, буквально не отходя ни на шаг.
Из материалов дела мы знали, что преступная группа работала в другом городе и реализация «дела» заняла у них шесть дней. Все это натолкнуло меня на мысль о том, что наш «подозреваемый» подкаблучник, привыкший быть постоянно рядом с супругой, не мог уехать на шесть дней, не сказав ей ни слова.
В допросе и даже опросе с использованием полиграфа, который до моей поездки мы с командой изучили вдоль и поперек – чуть ли не под микроскопом рассматривая полиграммы, а главное, видео предтестовой беседы, – она не врала, уверяя, что муж никуда не отлучался в те дни, когда было совершено преступление.
Обсудив эти обстоятельства со следователем, я отправилась опрашивать подозреваемого. Войдя в кабинет, обратила внимание на то, как Федор буквально прижался к своему адвокату, будто стараясь слиться с его белой рубашкой. Он был похож на загнанного зверька – обреченного, лишенного всякой возможности защищаться. За годы практики я научилась отличать показное «ой, я вас так боюсь, и я безобидный» от состояния действительно тревожного и потерявшего всякую надежду человека.
Во время опроса, длившегося пять с половиной часов, все встало на свои места. Федор не врал, когда говорил, что никого не знает и всего, что написал в явке, он не совершал. Он только сильно смущался, если речь заходила о его супруге.
Ни результаты опроса, ни изучение материалов уголовного дела – лично для меня ничто не указывало на его причастность. Но теперь нужно было понять, как собрать дополнительные доказательства, чтобы обосновать свою позицию, ведь это только в кино специалистам верят на слово.
После опроса я порекомендовала, пока мы с командой будем заниматься отсмотром всего видео разговора и подготовкой заключения, допросить еще раз супругу, сделав акцент на их взаимоотношениях, а также побеседовать с родственниками и друзьями Федора.
Еще один вариант перепроверить мою гипотезу появился, когда стало известно о наличии у «подозреваемого» кредита за телевизор. Во время опроса Федор робко признался, что, возможно, в дни совершения преступления он оплачивал кредит.
– Вы говорили об этом следователю? – восклицаю я.
– Нет. А что толку? – отвечает он.
Как же печально, что важные для уголовного дела детали выясняются только сейчас.
Опуская лишние, не очень интересные читателю подробности проведения следственных действий и их многочасового протоколирования, скажу, что в итоге наш «подозреваемый» перестал им быть. Все родственники подтвердили, что без ведома жены он не решился бы на такое долгое отсутствие. Пропади Федор надолго из поля зрения, супруга приняла бы все меры для его розыска. Ко всему прочему в момент совершения преступления он действительно оплачивал кредит, что подтвердили банк и почерковедческая экспертиза – по подписи на банковском квитке.
Нерешенными оставались вопросы с телефоном и признанием. Но все оказалось довольно просто: номер был зарегистрирован на Федора одним из участников банды. Злоумышленник просто нашел документы в сети, потому что наш Федя был совершенно не знаком с понятием цифровой гигиены. А признание было сделано от страха за то, что у супруги могут быть проблемы на работе, где не захотят сотрудничать с женой уголовника. С учетом отношения Федора к своей второй половине фраза оперативников о том, что у нее могут быть проблемы, видимо, окончательно блокировала его способность критически оценивать окружающую действительность. Единственная мысль, которая беспокоила его в тот момент: как сделать так, чтобы он даже малейшим образом не навредил супруге.
Спустя два года, когда прошли все суды по этому делу, в одной из социальных сетей мне пришло сообщение с благодарностью. Оно было от Федора.