Вообще изучение уголовного дела – процесс крайне увлекательный. Особенно если некоторым томам уже больше десяти лет. Почти всегда это похоже на сцены из приключенческого фильма, в котором главные герои пытаются по старым судовым журналам найти давно затонувший корабль с золотом.
На основе информации, имеющейся в деле, ты составляешь поведенческий портрет будущего подэкспертного, изучаешь его биографию, анализируешь заключение психолого-психиатрической экспертизы, видеозаписи допросов, если они есть, показания свидетелей. Иногда приходится поискать дополнительную информацию, которой может не быть в материалах. Для этого исследуются социальные сети (причем часть сведений иногда приходится восстанавливать разными хитрыми способами), различные публикации и видео с участием объекта. Далее формируешь представление о его сильных и слабых сторонах, о том, как он общается, какие у него жизненные принципы, как его проще разговорить. Начинаешь понимать, как он думает и действует, чего хочет и чего боится.
После читаешь протокол осмотра места происшествия, и перед глазами появляется картина места преступления. Разглядываешь прилагаемую к протоколу фототаблицу: орудие совершения, обстановка, положение тела, раны, одежда жертвы. Все это помогает узнать, как вел себя преступник, готовился или действовал спонтанно, хотел оставить «послание» или планировал замести следы, но почему-то не сделал этого.
А дальше глаза цепляются за любую важную информацию в допросах свидетелей, экспертизах, рапортах оперативников, материалах оперативно-розыскной деятельности. 28 томов.
Большинство следователей стараются не отвлекать в этот момент. Но после, улучив минуту, непременно интересуются относительно личности преступника. Если в скором времени им предстоит допрос или, например, проверка показаний на месте, спрашивают, как лучше наладить с ним доверительный контакт или, наоборот, надавить. Задают вопросы не потому, что забыли, как вести допрос и что говорить жулику. Просто они как никто знают, что в этой работе важна объективность, а ее порой может обеспечить только сторонний взгляд, необремененный мыслями о соблюдении процессуальных требований.
И вот ты уже не столько эксперт, сколько учитель, наставник и друг. Делишься опытом, соображениями и конфетой «Маска», случайно оказавшейся в сумке.
Припарковавшись возле СИЗО, Максим пожелал удачи – то ли мне, то ли себе, то ли нам обоим, – а затем сказал, что ненадолго отъедет. О цели его отлучки красноречиво свидетельствовал пакет, стоявший рядом со мной на заднем сиденье. Детское питание для ребенка с трех месяцев. Вот и вторая причина уставшего вида – дома свои собственные и прокуратура, и начальство, и суд, требующие внимания преимущественно ночью. Я тоже пожелала ему удачи. Не в этой поездке, а как-то вообще.
КПП в изоляторе прошла довольно быстро и так же быстро в сопровождении огромных размеров сотрудника ФСИН оказалась в комнате для допросов. Войдя, отметила, что в помещении имелась клетка, в которой уже находился мой подэкспертный.
Высокий мужчина с грубыми чертами лица и глубоко посаженными маленькими глазами сидел вполоборота к двери и поглаживал запястья, скованные наручниками. После часов, проведенных за изучением материалов дела, в особенности заключения психиатров, появляется ощущение, что ты знаешь своего «подопечного» лучше, чем родственника или коллегу по работе. И это, в общем, не так далеко от истины, как может показаться на первый взгляд.
В скудном освещении комнаты для допросов он отчетливо напоминал маньяка Головкина. На появление сотрудника изолятора и девушки он никак не отреагировал. Поняв, что разговор предстоит не из легких, порадовалась, что в сумке лежат бутерброды. Обычно, когда делишься едой, опрос идет лучше, – тогда еще разрешали проносить такую «контрабанду».
Если к нежеланию говорить я привыкла и была готова, то наличие клетки, сильно затрудняющей коммуникацию с подэкспертным, и «браслетов», исключающих почти любую жестикуляцию, ставило под вопрос возможность проведения экспертизы. Нужно было договариваться с не очень-то сговорчивым Рэмбо во фсиновском камуфляже.
– Откройте, пожалуйста, клетку и снимите с него наручники, – повернувшись к своему спутнику, попросила я.
Сотрудник смерил меня взглядом. Посмотрел на заключенного и снова на меня. Нахмурился в строгом сомнении, с которым отец расспрашивает дочь о новом ухажере, и произнес:
– Вы точно понимаете, кто сидит в этой клетке?
– Да. Он убийца, но не идиот.
5. Детская страшилка
Головкин
За поворотом скрылся нервный, пульсирующий, душный город. Будто и не было его. Лишь изредка долетают сюда звуки клаксонов. Расползаются по траве, застревают в кустах. И снова все обволакивает тишина. Я на Лиственничной аллее – старинной, не перекроенной на современный лад улице Москвы. По обеим ее сторонам, прижавшись друг к другу, сибирские лиственницы. Высоченные. Лениво обмахиваются хвойными кронами. Ни машин, ни кафе, ни магазинов. Только редкие прохожие. Крикливая суета, наверное, утонула в одном из здешних прудов. Здесь их два. И мне тоже хочется нырнуть. Жаркое лето 2021 года.
Если идти очень медленно, кажется, что Лиственничная аллея никогда не закончится. Она длинная, как мои воспоминания. Но разве идут быстрым шагом, когда хотят заглянуть в прошлое?
Улица упирается в Тимирязевскую сельскохозяйственную академию. Бдительный охранник останавливает на пороге роскошного холла.
«Кругом камеры, – тихо говорит он, – сюда нельзя». В этом укромном районе Москвы разговаривают вполголоса все – даже охранники. Я выхожу на улицу. Солнце ударяет в глаза. В такие моменты жалею, что отношения с солнцезащитными очками у меня не сложились. Пытаюсь вспомнить чужое прошлое.
Конец семидесятых. По такой же зеленой, как сегодня, или, может, обсыпанной снегом аллее шагает парень, студент-первокурсник. На плече у него болтается перепачканная и, кажется, очень тяжелая сумка. Высокий, нескладный, сутулый, прыщавый. Поднимается по ступенькам. Оглядывается. У него мрачный взгляд исподлобья и абсолютно неподвижное лицо. Неуверенно переступает с ноги на ногу. И, едва не касаясь меня, проходит мимо… А нет, показалось…
Сергей Головкин – печально известный серийный убийца конца прошлого века – в 1982 году окончил Тимирязевскую академию по специальности «коневодство».
Он один из самых, на мой взгляд, жестоких серийных убийц в нашей стране. Возможно, не самый «плодовитый» по числу жертв – на его счету 11 (по другим данным – 13) убийств за шесть лет – и не самый яркий по кровожадности своих высказываний, как тот же Пичушкин. Головкин – тихушник, не рвавшийся к славе. Тем более жуткими кажутся его деяния. Демонам, поселившимся в голове этого чудовища, мог бы позавидовать Ганнибал Лектор.
Существует версия, согласно которой жертв у него было гораздо больше, чем официально заявлено. И, пожалуй, с этим я согласна. Во-первых, Головкин был довольно «плодовит»: убивал иногда по два-три подростка одновременно. Во-вторых, в отличие от многих других серийных убийц он не откровенничал со следствием: не спрашивали, не предъявляли, ну и нечего раскрывать карты. Однако и тех убийств, в которых он признался, оказалось достаточно, чтобы его приговорили к смертной казни. Историю других возможных злодеяний Головкин так и унес с собой в могилу.
Его задержали 19 октября 1992 года, а пятью днями ранее был вынесен смертный приговор Андрею Чикатило. Отказ в помиловании Сергей Головкин получил в день своего рождения. В августе 1996-го его расстреляли. Он был одним из последних казненных убийц в постсоветской России. Тогда, прежде чем принять мораторий на смертную казнь, особо опасных преступников расстреливали буквально «пачками». Смертную казнь в России отменили 16 апреля 1997 года.
Сергей Головкин родился в семье, где не было ни любви, ни ласки, ни уважения. Между родителями существовало только постоянно вспыхивающее соперничество – кто главнее. В конечном счете семейная жизнь закончилась разводом. Отец любил выпить, а молчаливая мать вела себя высокомерно и демонстрировала равнодушие к сыну, который часто болел и долго страдал недержанием мочи. Ребенка не лечили, не жалели, лишь нещадно ругали, а мы с вами уже знаем, чем это может грозить.
Отец попробовал решить проблему по-своему и начал закалять сына – регулярно обливал его ледяной водой. У болезненного ребенка такой метод сформировал отвращение к водным процедурам на всю оставшуюся жизнь. Впоследствии Головкин стал закоренелым грязнулей и мог не мыться по две недели, тем самым усиливая у окружающих нежелание общаться с ним.
Будущий маньяк был задерган постоянными придирками родителей. Однако требовательный отец не стал для него отрицательным образом для вымещения детских обид. Тягаться с людьми такой ментальности, как у отца, Головкину было не по силам – смелости бы не хватило.
Триада Макдональда, о которой я говорила в начале книги и которая так типична для серийных убийц, здесь отразилась в полной мере: энурез – недержание мочи, издевательство над животными и любовь к поджогам.
Когда Головкину было около тринадцати лет, он принес домой кошку, чтобы мучить животное: отрезал ей голову, получая садистское удовольствие от этой экзекуции. Он с наслаждением живодера опускал кипятильник в аквариум и наблюдал за погибающими рыбками.
Что же касается пиромании – любви к поджогам, то эта страсть расцвела чуть позже, когда он, измываясь над жертвами в своем тайном подвале, выжигал нецензурные слова на телах еще живых мальчишек. Пытаясь, так сказать, оптимизировать процесс устранения улик, маньяк завел специальную эмалированную ванночку, куда стекала кровь подвешенных к потолку подростков. Чтобы ванночку каждый раз не выносить из подвала, он паяльной лампой выжигал оттуда кровь. Страшно представить, какой жуткий смрад, какая дикая вонь стояла в его пыточном логове. Но для Головкина это была «рабочая» обстановка, которая вызывала в нем колоссальное возбуждение, накал дикой ненависти и желание рвать на части, крушить и уничтожать своих недругов. Кто же стал его заклятым врагом и почему?