я, что была «как за каменной стеной». Попков обожал дочь. Возил ее на Байкал, в Китай, во Владивосток. Половина Ангарска знала его как доброго семьянина. Всегда подтянутый, опрятный и аккуратный. Не пил.
Здесь сделаю небольшое отступление. 26 января 2015 года меня пригласили на съемки программы «Пусть говорят» об Ангарском Маньяке. Вышла она на Первом канале под названием «Левиафан». Ведущим тогда еще был Андрей Малахов. Должна сказать, что ток-шоу не люблю и от съемок в них почти всегда отказываюсь. Но в этот раз профессиональное любопытство взяло верх, и, обсудив с редактором, что я даю те комментарии, которые считаю необходимыми, а не те, которые меня попросят, согласилась.
Конечно же, после монтажа в финальную версию передачи вошли далеко не все важные, на мой взгляд, моменты. А подписали меня «полиграфолог». Эту квалификацию я тоже имею, хотя она и не основная. Но, видимо, редакторы решили, что зрителям так будет понятнее, какого профиля перед ними эксперт. Профайлеры тогда были не в моде на ток-шоу. Не то что сейчас.
Как театр начинается с вешалки, так для меня телестудия «Останкино» началась с КПП, за которым возвышалось здание, оформленное в стилистике телевизионной заставки. Демонстрация этой заставки сопровождалась весьма противным писком и в детстве вызывала горечь и сожаление от того, что мультики посмотреть не удастся.
Невзрачное убранство, несколько пропускных турникетов и усталого вида охранников, а также огромное количество разношерстного народа. Через пару часов все они будут сидеть в зрительных залах различных ток-шоу. Мужчины и женщины, парни и девушки, бабушки и дедушки. Каждого из них сюда привели разные причины: от возможности развеять скуку до желания любым способом попасть «в телевизор».
После звонка человеку, который должен стать моим провожатым, меня ожидают демонстрация паспорта, щелчок турникета, лестницы, лифты, коридоры, двери. Затем еще коридоры и еще двери. Лабиринтами «Останкино» восхитился бы даже Минотавр, а чтобы по ним выйти из здания, нужен вездесущий и всезнающий продюсер, а не нить Ариадны.
Спустя некоторое время я оказываюсь в довольно просторной комнате, где уже пьют чай, читают, звонят и разговаривают о своем герои программ, приглашенные эксперты, специалисты и актеры. Одни уже загримированные, другие только ожидают своей очереди. Пока не позвали на грим, наблюдаю.
Небольшой группой стоят эксперты. Вероятно, это те, кто принимает участие в съемках разных программ на постоянной основе. Они что-то живо обсуждают. Едва ли речь идет о гонорарах – не принято об этом. Замечу, что однажды мне довелось видеть дружескую беседу между такими коллегами, которые через 15 минут после команды «мотор» были готовы вызвать друг друга на дуэль для защиты своей позиции, а когда камеры были выключены, весело шутили, покидая студию. Если когда-нибудь вам, уважаемый читатель, доведется смотреть телешоу, обратите внимание на тех, кто появляется в них из раза в раз. Кроме ведущего, разумеется. Это и будут постоянные эксперты.
Два человека молча смотрят в телефоны и ни с кем не общаются. Вероятно, это герои второго плана или такие же гости, как я, приглашенные под конкретную тему.
Настает моя очередь гримироваться. Сама процедура в целом довольно стандартная, но вот гример произвела на меня необычное впечатление. Девушка смотрела на лица своих временных подопечных не так, как это делает обычный человек, пытаясь понять эмоцию, реакцию на свои слова или разглядывая отдельные черты. Она вглядывалась в лица, как рабочий на заводе, который осматривает продукцию, медленно проезжающую мимо него на конвейере, и пытается найти брак. Только гример не «изымает» тебя из партии товара, а тут же чинит, и конвейер двигается дальше. В общем, меня «починили» и отправили дожидаться приглашения пройти в студию.
Грим люблю не очень. Вне студийного света кажется, что на лице маска. Однажды приехала домой с записи интервью для документального фильма, а ребенок меня не узнал. Хорошо хоть, муж вернулся, когда грим уже был снят. Так случается и с «эмоциональным гримом», который остается после работы.
После недолгого ожидания меня вновь подхватывает продюсер и ведет в студию. За декорациями мне крепят микрофон, а редактор быстро проводит инструктаж: когда выходить, где сидеть, в какую камеру смотреть.
Вижу некоторых героев программы. Они разные. Кто-то волнуется, потому что «меня увидят по телевизору». Кто-то молчит. Некоторые фотографируются и сразу же отправляют снимки родным, друзьям, родным друзей и друзьям родных, в родительские чаты и в ленты новостей подписчиков. Мимика тех, кто через пару минут окажется под пристальным взором телекамер, в такие моменты говорит не меньше, чем амбулаторная карта: презрение, зависть, отвращение, удивление, радость, попытки успокоиться и скрыть волнение.
Вхожу на площадку. Идентифицирую диванчик, который фигурировал в инструктаже редактора, и занимаю свое место. Зрители уже на месте, эксперты почти в сборе. Гости еще за пределами студийных декораций – до начала съемки они не появятся. Часто их даже размещают в разных комнатах и выводят на площадку разными коридорами, чтобы не было конфликтов.
Ведущий. Через несколько минут, после того как все займут свои места, он станет главным на площадке. Спокоен, собран и немного отстранен. Знает почти все, что будет происходить дальше: сколько раз ему поправят грим, какая будет играть музыка. Он помнит, что ему говорить, но все равно смотрит в свой планшет, видимо повторяя текст. На секунду кажется, что он и так отлично помнит сценарий. Просто это такой способ отключиться от происходящего вокруг. Он представляет, куда смотреть и как двигаться, чтобы картинка соответствовала запросу публики и пожеланиям руководства канала. Ведущий знает, что его ждет несколько часов напряженной работы, на протяжении которых ему предстоит отдавать эмоции. Кажется, он даже знает, сколько человек захотят сделать с ним селфи после окончания съемок. Этот человек занимается тяжелейшим трудом, хотя на экране остается только красивая картинка.
Начинается съемка. В студии появляются герои. Забегая вперед, скажу, что на ток-шоу пригласили родственников жертв и родственников Попкова, а также тех, кто с ним работал и кто его искал. Много лиц, много горя и страха. Воспоминания, истории, чья-то боль. Но больше прочих мое внимание привлекла супруга Попкова. Я смотрела на женщину, которая к этому моменту испытала многое. На женщину, которая в некотором смысле потеряла себя. Ее лицо почти не двигалось. Характерные для любого другого человека мимические движения почти отсутствовали. Выглядела она как затравленный, но хищный зверь, не страшный, просто уставший, но все еще пытающийся защитить свое «гнездо». Она, как волчица, до последнего защищающая свою семью, ставит под сомнение доводы следствия и обвинения окружающих. В этот момент она верит, что это не он.
Практически весь эфир жена Попкова провела с одинаково каменным лицом. На вопросы отвечала формально. Мне было необходимо понять, способна ли она еще на проявление эмоций. Но когда человек находится в такой глухой эмоциональной обороне, сделать это не очень просто. Да еще и в такой обстановке. Как правило, приходится идти на провокацию.
Я спросила, не принимала ли она успокоительное средство перед эфиром, и вполне ожидаемо получила сдержанное «нет». Пришлось немного увеличить прессинг, отметив, что, судя по ее поведению и реакциям, она спокойна. Женщина посмотрела на меня тяжелым взглядом исподлобья. Один уголок губ ушел в сторону, брови сдвинулись, зубы сжались. Так выглядит презрение. Читатель без труда может найти запись той телепередачи и, замедлив скорость воспроизведения, заметить эти мимические проявления.
Это было хоть что-то, хоть какая-то реакция. Я уже была готова задать еще один вопрос, однако из зала донеслось: «Нет, она не спокойная», – и начался гомон. Не люблю ток-шоу.
«Я вторые сутки уже не сплю», – процедила она и снова ушла в глухую оборону. Второй раз в условиях съемочной площадки не стоило и пытаться идти на провокацию.
Среди всеобщего гвалта можно было разобрать выкрики, не все из которых вошли в окончательный монтаж: «Может это ты его таким сделала?!», «Ты должна была раньше заметить, что он убивает людей!», «Ты его покрываешь!», «Соучастница!», «Как же ты не увидела такого монстра?!»
Строго говоря, не должна была. Да и вполне могла не увидеть. Была бы женой Спесивцева, ну, может, и поняла бы, а в случае с Попковым – нет. В их отношениях едва ли царили нежность и теплота, привычные многим, но и разглядеть серийного убийцу в муже, таком муже, которым, скорее всего, был Попков, ей было непросто.
Такие обвинительные пострассуждения всегда до гениальности просты и очевидны, но столь же ошибочны и невежественны. Человек, не связанный с правоохранительной работой, не обязанный каждый день искать преступников, находить признаки чего-то страшного в малейших деталях и нестыковках в поведении, едва ли смог бы заподозрить в Попкове хладнокровного убийцу. Даже бывшие коллеги, двое из которых присутствовали в студии, говорили, что никаких признаков не замечали. В данном случае жена вполне могла списать чрезмерную авторитарность его характера на сложности по работе, требования строго следовать правилам и угрюмость – на оправдание «ну, милиционер же», отлучки или опоздания – на срочные и неотложные служебные дела. А созависимость в отношениях помогла бы ей найти вполне объективное оправдание и более странным обстоятельствам или чертам характера.
Кроме того, убивал он в течение 20 лет и, разумеется, не каждый день. Это делало «отлучки» не такими уж заметными. Да и время он мог выбирать такое, чтобы жена и дочь не могли ничего заподозрить. Других способов обеспечить себе «прикрытие» у него также было достаточно.
У Попкова существовал набор поведенческих стереотипов. Один из них – как должен вести себя примерный семьянин. Повторюсь, он не был настоящим семьянином, но роль эту мог играть вполне успешно.