Сегодня, 25 декабря 2020 года, должно состояться оглашение приговора Олегу Соколову, преподавателю истории в СПбГУ, убившему свою невесту. На прошлой неделе, 18 декабря 2020 года, на Первом канале в передаче «Человек и закон» вышел эфир с моим комментарием, где я анализировала личность Олега Соколова и его речь в суде.
В монтаж программы, как всегда, попало не все, поэтому тем, что не вошло, делюсь здесь. Погружать читателя во все обстоятельства дела не вижу необходимости – разбирательство было громкое, и информации можно найти достаточно. Если так случилось, что кто-то совсем не знаком с этой трагедией, то коротко расскажу: в Санкт-Петербурге историк, преподаватель СПбГУ и любитель исторических реконструкций Олег Соколов в один из вечеров убивает свою молодую невесту, которая значительно моложе него. После убийства он пытается избавиться от тела, расчленив его и выбросив в реку Фонтанку.
Итак, теперь, когда вы знакомы с тем, что произошло, перейду к тому, о чем хотела бы поговорить. Это последнее слово Соколова в суде. В нем есть почти все, что необходимо для составления портрета убийцы. Ну и кое-что возьму из заключения психолого-психиатрической экспертизы.
Чтобы немного погрузиться в те обстоятельства, в которых историк-убийца зачитывает свою речь, представьте, как происходит судебный процесс. К моменту последнего слова уже прошли прения сторон: государственный обвинитель и адвокаты обменялись позициями. Суд уже зачитал результаты экспертиз, озвучил полностью или только фрагменты некоторых протоколов. Были вызваны и допрошены свидетели. Хладнокровное убийство и расчленение тела молодой девушки, горе, с которым пришлось столкнуться родным, рассмотрены и доказаны.
Для того чтобы правильно оценить речевую деятельность Соколова, необходимо учесть несколько факторов:
Прежде всего, это характеристика личности убийцы. Некоторые ее элементы отражены и в психолого-психиатрической экспертизе. Человек он эгоцентричный, склонный к демонстративности, браваде и манипулированию. Ему требуется ощущать, что он в центре внимания, а люди должны воспринимать его как человека с картины Жака-Луи Давида «Бонапарт на перевале Сен-Бернар». Одним словом, он нарциссичен.
В итоговой речи эти качества ярко проявляются. Важно понимать, что это не сиюминутное состояние, а устойчивые качества характера. И еще – он вменяем и на момент совершения преступления тоже был вменяем. Психологи и психиатры не нашли тех расстройств, которые могли помешать Соколову руководить своими действиями и осознавать опасность и последствия того, что он делал.
Более того, он даже не был в состоянии аффекта в момент убийства.
Обстоятельства убийства, последующие действия с телом для его сокрытия, да и сама попытка сокрытия. Соколов в своей речи старательно дистанцируется от обсуждения событий того дня и деталей совершенного им преступления. Он называет это «трагедией», «гибелью». Эти слова звучат достаточно безобидно, как бы завуалированно описывая содеянное им.
Некоторые фрагменты биографии Соколова, а именно его беспрецедентная любовь к историческим реконструкциям. Оговорюсь, что сегодня исторические реконструкции чрезвычайно распространены: и как способ восстановить события прошлых лет, и как развлечение или хобби. Сами по себе они совершенно безобидны, если не считать происшествий вследствие ненадлежащего использования оружия и пиротехники. Но в случае с Соколовым его отношение к этой «забаве» граничило с фанатизмом.
Свой финальный монолог в зале суда Соколов выстроил в привычной для себя манере. Он будто с трибуны зачитывал лекцию или сценарий исторической реконструкции. Отчетливо видно, что он подготовился: добавил цитаты римских философов и емкие эпитеты. Одно только «распирало от злобного торжества» или «снаряд бешенства и дикой злобы» чего стоит! В его речи есть и экспрессия, и рассказ в лицах, и яркие жесты, и лихо закрученный, почти шпионский, сюжет. Но является ли это главным?
Повествование он начинает с преамбулы, в которой просит присутствующих не смеяться и не переговариваться во время его выступления. Это, казалось бы, довольно странное начало, вполне объяснимо. Он привык, что его слушают студенты, буквально «заглядывая в рот». Записывают за ним, конспектируют, старательно запоминают. Да и, как мы помним, он нарцисс. Представить, что кто-то не заинтересуется его речью, которую он старательно готовил, ему сложно.
Первое, скажем так, вводное слово, призванное заинтересовать и ввести в суть дальнейшего рассказа, было социально ожидаемым. Соколов сказал про «глубокое и полное раскаяние». Я бы назвала это фальш-раскаянием. Ведь само значение этого слова заключается в признании своей вины, в переживании чувства сожаления.
Прослушав весь монолог, даже не являясь специалистом, можно увидеть, что ни эмоциональный окрас, ни фактический смысл сказанного не соответствуют искренним «сожалению и вине».
Стоит выключить звук и посмотреть только его мимику и жестикуляцию. Скажете ли вы, глядя на это со стороны, что этот человек сожалеет? Тут, скорее, коктейль из гнева, злости и обиды на то, что о нем говорят в СМИ. Кстати, на том, как «несправедливо» ситуацию представили в СМИ, Соколов делает акцент особенно ярко.
Вообще, должна сказать, что упражнение с поочередным отключением одного из каналов восприятия – зрения или слуха – часто позволяет понять некоторые неочевидные моменты. Поищите в Сети это выступление Соколова, потом сначала прослушайте его, не глядя в монитор компьютера, а затем посмотрите без звука. Соответствует ли то, что он говорит, тому, что «показывает» жестами и мимикой?
Но вернемся к речи убийцы. После вступления он начинает погружать слушателей в свое видение картины произошедшего. И у этой самой картины есть несколько значимых моментов.
Во-первых, Соколов довольно часто говорит, что между ним и жертвой была сильная искренняя любовь. В подтверждение своих слов он приводит цитаты из дневников девушки и фрагменты их переписок.
Во-вторых, с рассказом о любви он перемежает обвинения в адрес жертвы, утверждая, что она была с ним ради денег и карьеры в научной сфере.
И наконец, в-третьих, Соколов в своей речи строит цепочку событий, похожую на шпионский роман. В этой шпионской саге убитая Анастасия изменяла ему с преступником, которого разыскивает Интерпол, а потом стала инструментом в руках врагов Соколова, пытавшихся разрушить его жизнь с ее помощью.
На первый взгляд, такое обилие в последнем слове различных версий, теорий, событий объясняется простым желанием реабилитировать себя. Так поступает почти любой преступник. Но Соколов облекает это в остросюжетный сценарий, который при ближайшем рассмотрении его содержания превращается в сложную конструкцию с огромным количеством противоречий. Главный же смысл всего рассказа заключается в том, что Соколов – жертва. Жертва обстоятельств, жертва поведения девушки, жертва хитрого плана неких врагов.
Важным является и другое обстоятельство. В своем монологе Соколов почти не говорит о переживаниях других людей. Финал его повествования концентрируется вокруг того, что его жизнь разрушена: «Настя погибла. А моя жизнь полностью погублена. Больше нет той жизни. Нет той жизни научной, нет той жизни общественной. Нет той жизни с тысячами людей, которые меня любили. <…> Мое преподавание в Сорбоннском университете, в нашем университете…» Обратите внимание, как кратко он говорит об убийстве девушки, будто и не он его совершил, и как подробно расписывает гибель своей жизни.
И как же это сочетается со словами про раскаяние? Слушая последнюю речь Соколова, неизбежно вспоминаю циничные, псевдофилософские «афоризмы» Пичушкина. И тот и другой говорили весьма высокопарно. Однако есть разница. Пичушкин подходил к формулированию своих изречений, скажем так, чисто технически, пытаясь сделать их такими, чтобы потом цитировали. Соколов же искренне верит, что его положение куда хуже, чем судьба убитой им девушки.
Меня как-то спросили, что было бы, если бы Соколова не поймали. Мог бы он стать серийным убийцей? Думаю, что серийным едва ли. В случае если бы его не привлекли к ответственности, он бы еще более уверился в собственной исключительности. И вполне мог бы, движимый нарциссичностью, выплескивать агрессию на очередную девушку, а затем и на следующую. Дошло бы до убийства или нет, сказать сложно. Но точно ничего хорошего не вышло бы. И сравнивать его нужно было бы уже не с Наполеоном, а с Синей Бородой.
25 декабря 2020 года суд приговорил Соколова к 12 годам 6 месяцам колонии строгого режима.
Спектакль окончен. Гаснет свет.
Кабанов
«Кабанова Ирина Георгиевна (Ира Черска).
1973 г.р. Может находиться в Санкт-Петербурге.
Ушла из дома 3 января. С тех пор ее местонахождение неизвестно.
Приметы: рост 170 см, нормального телосложения, волосы русые, глаза карие.
Была одета: коричневая вельветовая куртка, полосатые штаны, высокие черные ботинки.
Дома ее ждут трое маленьких детей!
Всем, кто обладает какой-либо информацией, просьба звонить по телефонам ххххх.
Нужна помощь добровольцев!»*
Этот тревожный интернет-призыв о помощи в ленивые январские дни 2013 года услышали все, кто знал семью Кабановых. В соцсетях поднялось волнение: переполошились друзья, засуетились просто знакомые, бросились на поиски волонтеры. О самом страшном – о том, что в действительности произошло в ночь со 2 на 3 января, – никто и помыслить не мог.
Из протокола допроса обвиняемого Алексея Кабанова от 12 января 2013 года:
«В ходе указанного конфликта я нанес один удар кулаком, возможно, правой руки по лицу Кабановой И. Г. В настоящий момент я затрудняюсь назвать временной промежуток, но в какой-то момент Кабанова И. Г. оказалась на полу. В руках у меня был шнур черного цвета от колонок, которые находились в кухне, и я указанным шнуром начал душить Кабанову. Насколько я помню, последняя в этот момент находилась практически в бессознательном состоянии, однако далее я начал душить ее руками, при этом снимал ли я шнур с шеи, не помню. Я не могу пояснить точно, но в какой-то момент мне показалось, что Кабанова И. Г. мучается в результате моих действий, и, вероятно, по указанной причине в моих руках оказался кухонный нож, который я принес после увольнения с работы и который находился на столе. Указанный нож могу описать так: поварской нож, длина лезвия 24–25 см, ширина 4–5 см. Указанным ножом я, желая облегчить ее страдания, как мне показалось, нанес ей один удар в область живота, однако Кабанова И. Г не кричала и уже не сопротивлялась»*.