– Ну что? Пошли?
Медовухи они тогда так и не нашли. Зато нашли местную самогонку и трех румяных суздальчанок. Самогонка оказалась ядреная, барышни бойкие. Они заливисто хохотали над каждой Теминой шуткой, а потом ловко проникли в гостиничный номер, невзирая на бдительную охрану.
Вообще, у Темы в жизни было две большие страсти – автомобили и женщины. Машиной управлять он научился лет в тринадцать. Лет с пятнадцати, тайком от родителей, он выводил отцовские то «Жигули», то «Волгу» – одним словом, что стояло, то и выводил из гаража и с ветерком раскатывал по Москве в компании одноклассников, однокурсников и однокурсниц. Последнее, конечно, предпочтительнее. Наконец родители сдались.
– С барского плеча перепало, – объяснял Тема, с удовольствием демонстрируя Павлу ухоженную ярко-желтую «пятерку».
– А что, в Тур-де-Франс желтый – это цвет лидера.
– Что ты понимаешь! Она же с третьим двигателем!
С барышнями у Темы дело продвигалось не так стремительно.
– В машинах ты все-таки, Тем, лучше разбираешься, чем в женщинах, – подкалывал приунывшего Тимофея Павел после очередного «фиаско». Дело в том, что друг влюблялся часто и каждый раз на всю жизнь.
– Если бы я писал твой портрет, – сказал Павел ему на какой-то из давних вечеринок – настроение у приятеля было ниже среднего, его дама не пришла, – я бы обязательно скомпилировал что-нибудь такое сюрное, в духе Дали. Желтое авто – только уж извини, «пятерку» твою придется несколько видоизменить…
– Это еще почему? – на полном серьезе спросил Тема.
– Надо облагородить формы. Из капота в виде огненной лошади вырывается третий движок. На заднем плане… в облаках, в белоснежных одеждах стоит идеальная женщина, собирательный образ. Ну а ты, понятное дело, в центре композиции, возлежишь почти как Гала.
– Голый, что ли?
– Почему обязательно голый? Можно небрежно набросить на тебя какие-нибудь струящиеся шелка. Палитра должна быть сочной, яркой. И назвать ее надо тоже в духе Дали – «Сон, прерванный звуком движка за пять минут до его поломки».
– Не каркай, умник, новый двигатель хрен достанешь. А в общем мне все нравится, ну, кроме поломки. Давай, пиши, я согласен.
И Павел написал. Правда, без буффонады, потому что Тему он любил. Идея с Дали – не прокатила. А вот собирательный автомобильный образ был. Да еще какой! Желто-оранжевая машина-комета, оставляющая за собой яркий огненный хвост с фонтаном искр и летящая на сумасшедшей скорости, служила фоном для улыбающейся Темкиной физиономии. Глаза с привычным веселым прищуром, волосы растрепались от ветра. Он, казалось, только на мгновение обернулся, оторвал взгляд от машины-кометы, которая вот-вот поравняется с ним и увлечет его вдаль, за линию горизонта.
Вскоре после защиты диплома, спустя два месяца после их возвращения из Суздаля, так оно и случилось. Тема разбился. Только вместо машины-кометы была желтая «пятерка» с третьим двигателем. Он умер в реанимации в больнице через двое суток, так и не приходя в себя.
Теперь все части зловещего пазла встали на свои места.
15. В мастерской художникав окрестностях Сретенки Городской пейзаж, Москва, август 20… г., холст/масло
Дом, где находилась мастерская Павла, был в самом деле в двух шагах от Лизы. Надо же, соседи. И оказался не чем иным, как домом «Россия», а точнее, страхового общества «Россия», о чем говорил вензель на кованых воротах, ведущих во двор. Когда-то просторные «квартиры для состоятельных господ» были, понятное дело, превращены в коммуналки. Лиза вспомнила, что еще в школе бывала здесь у одноклассницы, вспомнила входную дверь с табличками, кому сколько звонков, длиннющий коридор с десятком дверей и ванную комнату с тазами и мраморной раковиной. Теперь же историческая справедливость вернула дому его прежний статус – коммуналки доживали свои последние дни. Подходя к арке, о которой говорил Павел, Лиза заметила подъезжавшую Милкину машину.
– А ты ведь ему понравилась, – прозвучало вместо приветствия.
– Похоже, да.
– Ну, а ты что? Как он тебе?
– По-моему, он занятный. И симпатичный…
– И симпатичный… Переборчивая ты слишком, Лизка! Аттрактивный мужчина, и дом у него ничего себе такой… он что, нувориш? – проговорила Милица, разглядывая помпезный фасад.
– Не думаю.
Немного поплутав во дворе, они наконец нашли нужный подъезд, который, в отличие от роскошного фасада, внутри имел привычный облезлый вид и вонял кошками. Подруги поднялись на последний этаж. Старообразный металлический звонок с вежливым пояснением: «Прошу повернуть» звонил не настырно, тихо, впрочем, дверь вообще оказалась открытой, и из-за нее доносились голоса. Не успев переступить порог, спутницы застыли на месте. Из глубины квартиры неожиданно донесся нервный крик, который едва ли можно было расценить как гостеприимное приветствие:
– Убирайтесь отсюда… больше видеть вас не желаю!
– Что это было? Но голос вроде бы не Павла? – обернувшись к подруге, шепотом спросила Лиза.
– По крайней мере, надо зайти и выяснить, – так же шепотом ответила Милка.
– Представляешь, вот позор-то на мои седины… – вновь раздалось из комнаты.
И в прихожую выскочил круглый человечек в берете, с пунцовыми щеками и, схватив габаритный предмет, обернутый бумагой, собрался было назад в комнаты.
– Я сейчас-сейчас, я тебе покажу, все-все покажу. – Из-под берета струился пот, глаза горели, он был очень чем-то расстроен и, заметив их, даже не нашелся сразу, что сказать:
– Ой, извините… Паш, тут к тебе пришли, – прокричал он в комнату.
– Здравствуйте, милые дамы, – в прихожей появился улыбающийся Павел, – проходите, пожалуйста. Я очень, очень рад, – и, обернувшись к пузатому, понизив голос, произнес: – Старик, я же тебе говорил, что ты несколько не ко времени. Ко мне должны прийти…
– Да ты только взгляни. Одним глазком, умоляю. Может, хоть что-нибудь мне объяснишь. – Вид у толстяка был до того несчастный, берет съехал, щеки горели.
– Ну что ж. Если Лиза и Милица будут не против…
– Мы не против, – дуэтом отозвались подруги, – и подождем.
Мастерская Павла была замечательная, больше напоминала музей, и Лизе с Милой тут сразу понравилось. Просторная светлая комната с огромным арочным окном и высоким потолком служила, видимо, и студией, и гостиной, из нее вели три двери, одна из них, на кухню, была открыта. В мастерской царили чистота и порядок, из чего Лиза заключила, что их, конечно же, ждали. Со стен на них смотрели, им улыбались, их разглядывали молоденькие барышни, строгие дамы, надутые вельможи. Кое-где портреты дополнялись весьма аппетитными натюрмортами… фруктовые вазы, медные подносы с морскими гадами. Были и пейзажи а-ля Шишкин. В одной из работ Лиза узнала прямо-таки настоящего федотовского «Свежего кавалера». В другой – и сразу вспомнилась венская галерея – «Юриста» Арчимбольдо. Были и такие, что как будто выбивались из общего ряда, отмеченные небрежной торопливостью двадцатого века. Что-то отдаленно знакомое, угловато-конструктивистское в богатой раме висело над книжными полками. Небольшой стенной проем у двери занимали иконы.
– Какая красота! Да у вас тут просто музей! Неужели это все ваши работы?
Лизина похвала была так приятна хозяину, что он, и без того уже сияющий, буквально обрел нимб довольства и радушия.
– Ну что вы! Здесь много картин моих друзей! А вот эта, например, вы, вероятно, узнаете вангоговские «Подсолнухи», – копия итальянских коллег. Современная живопись – тоже чужая, в смысле дары друзей-художников. Вот, кстати, работа Юрия, – он показал маленький пейзажик с церковкой и кивнул в сторону пузатого. – Впрочем, что же это я… располагайтесь, давайте кофейку или, может быть, чаю? А как там погода… наши планы не нарушит?
Подруги заверили, что с погодой все отлично, как всегда парилка, и от чая по этой причине отказались, но под хлебосольным нажимом хозяина согласились на минеральную воду. Они бродили по комнате, разглядывали картины. Коллекция производила впечатление. Да, это вам не Наталья Ротс. Мила закурила, разглядывая яркий женский портрет без рамы.
– О, с этой работой вышла целая история, – поймав ее взгляд, пояснил хозяин.
– Почему?
– Некто Бурундуков заказал мне эту копию, оплатил аванс и поездку в Чехию, потому что там был оригинал, а сам пропал.
– Надолго?
– Да вот уже несколько месяцев его нет.
– Ну и дурак, портрет, по-моему, прекрасный, – похвалила Милица.
В углу завозился бедолага Юрий – он был занят распаковкой габаритного предмета, который, по всей вероятности, намеревался продемонстрировать Павлу. И вот уже из-под мятых пеленок крафт-бумаги показался женский силуэт в розовато-перламутровых тонах.
Модель – пышнотелая дама с томным взором – по замыслу автора была помещена в ветвистые рога некоего фантастического существа с головой оленя и человеческим телом, облаченным в рыцарские доспехи. Лизе портрет совсем не понравился. Из кухни появился Павел, поставил на стол поднос, уставленный запотевшими стаканами со льдом, и стал разглядывать распакованную работу. Он принял серьезный вид, чтобы не обидеть несчастного Юрия. Тот нервничал:
– Что скажешь, старик? Плохая работа, что ли? Да и похожа она на портрете, хочешь фотографию ее покажу, у меня с собой.
– Не надо, я верю. Так, Юр, объясни толком, кто портрет-то заказал? Муж ее?
– Ну да, муж, а кто же еще! Я тебе говорил. Консул, бельгийский… я вон, видишь, доспехи рыцаря не от балды придумал, а с гравюры ихнего героя, Готфрида Бульонского, выписывал, чтоб ему пусто было. А он ничего не объяснил, через кухню, через черный ход меня выпроводил, сволочь. Вот тварь шенгенская! Я ему кто? Мальчишка? А главное – за что? Почему?
Слушая сумбурную историю «берета», дамы уже понемногу стали догадываться о причине конфликта. Предупреждая Милкину любовь к правде, Лиза наступила ей на ногу и, прошептав как можно тише: «Молчи!», отвернулась к окну.